Расколотая - Терри Тери - Страница 3

Осторожнее. Пока я не сумею разобраться, кто он и чего хочет, нельзя позволить ему понять, что что-то изменилось.

Я заставляю себя опустить глаза в тетрадку; на ручку, которая прыгает по странице, оставляя беспорядочные синие завитушки, половинчатые наброски там, где должны быть записи. Рука двигается на автопилоте.

Ручка... рука... левая рука. Ручка зажата в левой руке.

Но ведь я правша, разве нет?

Я должна быть правшой!

Дыхание перехватывает, к горлу подкатывает ком ужаса. Меня начинает бить дрожь. Все чернеет перед глазами.

Она вытягивает руку. Правую руку. По щекам текут слезы.

— Прошу тебя, помоги...

Она очень юная, совсем еще ребенок. А в глазах такая мольба, что я готова на все, лишь бы дотянуться до нее. Но как ни стараюсь подобраться поближе, ее рука всякий раз оказывается не там, где кажется. Посредством какого-то оптического обмана она всегда повернута вправо. Всегда слишком далеко, чтобы ухватить ее.

— Прошу. Помоги...

— Протяни мне другую руку! — кричу я, но она смотрит на меня широко распахнутыми глазами и качает головой. Я повторяю свое требование, и она наконец поднимает левую руку так, что я могу ее видеть.

Пальцы искривлены, окровавлены. Сломаны. В голове вспыхивает внезапная картинка: кирпич. Пальцы, разбитые кирпичом.

Я тихо вскрикиваю.

Мне не схватить ее за руку, когда она такая.

Девочка роняет руки, качает головой, исчезает. Тает, делаясь призрачной дымкой.

Я бросаюсь к ней, но поздно.

Ее больше нет.

— Мне уже лучше. Просто ночью плохо спала, вот и все. Сейчас все нормально, — твержу я. — Можно мне вернуться в класс?

Школьная медсестра не улыбается.

— Это мне решать.

Она сканирует мой «Лево», хмурится. Душа уходит в пятки — так мне страшно при мысли о том, что он сейчас покажет. После случившегося мой уровень должен был упасть до предельно низкого. Бывало, во время ночных кошмаров я теряла сознание даже тогда, когда он работал, как положено. Но кто знает, как он функционирует сейчас?

— Похоже, это был просто обморок: уровень у тебя хороший. Ты обедала?

Дай ей причину.

— Нет. Не хотелось, — лгу я.

Она качает головой.

— Кайла, ты должна есть. — Читает мне лекцию об уровне сахара в крови, поит чаем с печеньем и, прежде чем исчезнуть за дверью, велит сидеть тихо в ее кабинете до последнего звонка.

Оставшись одна, я не могу остановить круговерть мыслей. Девочка с раздробленными пальцами в моем страшном сне или видении, или что это там было... я знаю, кто она. Узнаю в ней более юную себя: мои глаза, мое телосложение, все. Люси Коннор, десяти лет, пропала прямо из школы в Кезике несколько лет назад, как сообщают «Пропавшие без вести» — нелегальный, запрещенный веб-сайт, который я видела в доме у двоюродного брата Джазза. Люси была частью меня до того, как мою память стерли. И все же среди моих новых воспоминаний нет ничего ни о ней, ни о ее жизни. Даже мысленно я не могу назвать ее «я».

Она не такая, другая, отдельная.

Как Люси вписывается во всю эту путаницу у меня в голове? Я в отчаянии пинаю стол. Мне кажется, что кусочки мозаики вот-вот сложатся в единую картину, станут понятными, но, когда я сосредоточиваюсь на деталях, они ускользают, расплывчатые и иллюзорные.

И все это началось, когда я осознала, что пишу левой рукой. Видел ли Нико? Если он заметил, что я пользуюсь левой рукой, то, конечно же, понял, что что-то изменилось. Считается, что я правша, и это важно, очень важно... но когда я пытаюсь понять, почему должна быть правшой, почему была таковой до этого, а теперь, похоже, уже нет, мне это не удается.

Сразу же после последнего звонка в медкабинет входит мама.

— Ну, привет.

— Привет. Тебе позвонили?

— Естественно.

— Извини. Чувствую себя прекрасно.

— Поэтому, должно быть, ты и потеряла сознание на уроке и оказалась тут.

— Ну, сейчас уже все хорошо.

Мама отыскивает Эми и везет нас обеих домой. Оказавшись внутри, я сразу же направляюсь к лестнице.

— Кайла, постой. Подойди, поговорим минутку. — Мама улыбается, но лишь только губами. — Горячий шоколад? — спрашивает она, и я тянусь за ней в кухню. Она молча наполняет чайник, готовит напитки. Мама не из разговорчивых, — разве только ей есть что сказать.

А сейчас явно есть. У меня тревожно сосет под ложечкой. Неужели она заметила, что я изменилась? Может, если я расскажу ей, она сможет помочь и...

Не доверяй ей.

После того как мне стерли память, мой мозг напоминал чистый лист. Для того чтобы научиться всему заново — ходить, разговаривать и справляться со своим «Лево», — мне пришлось провести в больнице девять месяцев. Потом меня определили в эту семью. Со временем я привыкла видеть в маме друга, того, на кого можно положиться, но долго ли я в действительности ее знаю? Меньше двух месяцев. Казалось, что дольше, потому что, то была вся моя послебольничная жизнь, все, что я помнила.

Теперь, когда мои жизненные рамки расширились, я знаю, что к людям следует относиться не с доверием, а с подозрением.

Она ставит чашку передо мной на стол, и я обхватываю ее ладонями, грея холодные руки о горячие бока.

— Что случилось? — спрашивает мама.

— Похоже, я упала в обморок.

— Почему? Медсестра сказала, что ты не ела, однако твой ланч-бокс каким-то загадочным образом оказался пуст.

Я молчу, маленькими глотками пью шоколад, сосредоточившись на горьковато-сладком вкусе. Все, что я могла бы сказать об этом, кажется полной бессмыслицей даже мне самой. Неужели я потеряла сознание от того, что писала левой рукой? И еще этот сон, или что там было. Я мысленно вздрагиваю.

— Кайла, я знаю, как тебе сейчас тяжело. Если хочешь поговорить, я всегда готова тебя

выслушать. О Бене, о чем угодно. Если не можешь уснуть, можешь будить меня в любое время — я не против.

При упоминании имени Бена на глазах у меня выступают слезы, и я часто-часто моргаю. Если бы она только знала, как мне на самом деле тяжело, если бы знала другую часть истории. Меня так и тянет рассказать ей, но как она посмотрит на меня, если узнает, что я, возможно, убила человека? К тому же, даже если она и не будет против, уж отец-то наверняка будет.

— Когда папа возвращается? —- спрашиваю я. До меня вдруг доходит, что его нет уже довольно-таки долго. Он всегда много ездит по работе: устанавливает правительственные компьютеры по всей стране. Но обычно хотя бы пару дней в неделю дома бывает.

— Возможно, какое-то время мы его еще не увидим.

— Почему? — спрашиваю я, стараясь скрыть облегчение, которое испытываю в душе.

Мама встает, моет наши чашки.

— Ты выглядишь уставшей, Кайла. Почему бы тебе не вздремнуть перед ужином?

Разговор окончен.

Ночью меня осаждают путаные сны: не то я бегу, гонюсь за кем-то, не то за мной кто-то гонится. Проснувшись, должно быть, раз уже в десятый, я ударяю кулаком по подушке и тяжело вздыхаю. Потом вдруг настораживаюсь, когда до моего слуха доносится какой-то тихий

звук — хруст, — идущий снаружи. Быть может, в этот раз я наконец-то проснулась уже не из-за сна?

Прокравшись к окну, я осторожно отодвигаю занавеску. Поднявшийся к ночи ветер гоняет по саду листья. Деревья как-то разом стали казаться голыми после вчерашней бури. Оранжево-красные всполохи мелькают в воздухе, кружат вокруг припарковавшейся у дома темной машины.

Дверца машины открывается, из нее выходит женщина. Длинные волнистые волосы падают на лицо. Я охаю. Неужели это возможно?

Закрывая дверцу, она отбрасывает волосы рукой, и я окончательно убеждаюсь: это миссис Никс, мама Бена.

Я с силой стискиваю край подоконника. Зачем она приехала?

Сердце молотом стучит в груди от вспышки безумной надежды: быть может, у нее есть новости о Бене! Но надежда тут же бесследно тает, когда я вижу в лунном свете ее лицо — бледное, изможденное. Если у нее и есть какие новости, они отнюдь не радостные. Я слышу, как под ногами ее хрустит гравий, потом раздается тихий стук в переднюю дверь.