Расколотая - Терри Тери - Страница 2

Вдруг в глаза мне бьет свет.

— Попалась! — Нико хватает меня за руку, рывком ставит на ноги, и я вскрикиваю от боли в лодыжке, но эта боль несравнима с болью разочарования, горячей и горькой. Я снова провалила испытание.

Он стряхивает листья с моей одежды, обнимает теплой рукой за талию, чтобы помочь вернуться в лагерь, и его близость, его присутствие отдаются дрожью в моем теле, несмотря на страх и боль.

— Ты же знаешь, что тебе никогда не перехитрить меня, правда? — торжествует Нико. Это его ликование неотделимо от разочарования во мне. — Я всегда тебя найду. — Он наклоняется и целует меня в лоб.

Редкий жест нежности, который, я знаю, никоим образом не смягчит уготованного мне наказания.

Мне никогда не перехитрить его.

Он всегда меня найдет.

Отдаленное «бзззз» прорывается сквозь толщу небытия. Секунду-другую я с сожалением барахтаюсь на границе сна и пробуждения, потом снова медленно погружаюсь в сон.

И опять этот назойливый, дребезжащий звук.

Опасность!

Моментально проснувшись, вскакиваю, но что-то удерживает меня, и, едва не вскрикнув, я сбрасываю это на пол и принимаю боевую стойку. Готовая к нападению. Готовая ко всему...

Но не к этому. Враждебные, угрожающие очертания расплываются и меняются, превращаясь в обыденные вещи. Кровать. Будильник, продолжающий звонить на туалетном столике. Мои путы — одеяла — по большей части теперь на полу. Ковер под босыми ногами. Тусклый свет, проникающий в открытое окно. И недовольный, сонный кот, запутавшийся в одеяле и возмущенно мяукающий.

Возьми себя в руки.

Ударяю по кнопке будильника, разом его успокаивая. Заставляю себя дышать медленно —

вдох, выдох, вдох, выдох, — пытаясь унять колотящееся сердце, но нервы все еще напряжены.

Себастиан таращит на меня глаза, шерсть дыбом.

— Не узнаёшь меня, котик? — шепчу я и протягиваю ему руку, давая понюхать, потом глажу, успокаивая не столько его, сколько саму себя. Втаскиваю одеяло на кровать, и кот запрыгивает обратно, мало-помалу укладывается, но глаза не закрывает. Посматривает. Наблюдает.

Когда я проснулась, мне почудилось, что я там. В полусне я знала каждую деталь. Самодельные навесы. Палатки. Холодно и сыро. Дым от костров, шорох листьев, предрассветные птицы. Тихие голоса.

Но все это рассеивается вместе с остатками сна. Подробности исчезают. Сон? Или это место существует в действительности?

Мой «Лево» показывает 5.8, утверждая, что я почти счастлива, однако сердце все еще бьется учащенно. После всего только что случившегося мой уровень должен стремительно падать. Я с силой кручу «Лево» на запястье — ничего. А ведь должно как минимум причинять боль. Преступники, которым стерли память, не могут применять насилие ни к себе, ни к другим, пока «Лево» строго контролирует каждую их эмоцию, и слишком сильное расстройство или гнев могут привести к потере сознания и даже к смерти. После того что я сделала вчера, меня уже не должно быть в живых: чип, который вживили в мой мозг, должен был убить нарушительницу.

В голове все еще звучат отзвуки ночного кошмара: «Мне ни за что не сбежать. Он всегда найдет меня...»

Нико! Вот как его зовут. Он не сон, не плод моего воображения. Он реальный. Словно наяву, я вижу его светло-голубые глаза, которые то холодны, как лед, то жарко пылают. Он знает, что все это значит. Живая, дышащая часть моего прошлого каким-то необъяснимым образом появилась в этой жизни в образе — надо же — учителя биологии. Какая странная метаморфоза из... из... чего? Зыбкие воспоминания не даются, ускользают. В отчаянии сжимаю руки. Ведь вот уже почти вспомнила... почти. И снова ничего.

Нико знает. Но нужно ли его спрашивать? Кем бы он ни был, раньше и сейчас, одно я знаю точно: он опасен. Достаточно всего лишь мысленно назвать его имя, как живот сводит от страха и тоскливого желания. Желания быть с ним любой ценой.

Он всегда найдет меня.

Стук в дверь.

— Кайла, ты встала? Поторопись, не то опоздаешь в школу.

— Карета подана, дамы. — Джазз склоняется в шутливом поклоне, потом распахивает дверцу машины.

Я забираюсь на заднее сиденье. Эми усаживается спереди. И хотя этот ритуал повторяется каждое утро, сегодня он почему-то воспринимается как нечто чужеродное. Безопасное раздражающее однообразие.

По дороге гляжу в окно. Фермы, расчищенные поля. Монотонно и безмятежно жующие коровы и овцы. Мы чем-то похожи на них: нас, как стадо, загоняют в школу, не подвергая сомнению силы, которые движут нами в предписанных нам жизнях. Так в чем же разница?

— Кайла? Ау? Ты где это витаешь? — Эми поворачивается ко мне.

— Прости. Ты что-то спросила?

— Я спросила, ты не против, если я буду работать после школы? Это четыре раза в неделю, с понедельника по четверг. Мама не уверена, стоит ли так надолго оставлять тебя одну. Сказала поговорить сначала с тобой.

— Все в порядке. Правда. Я не против. Когда приступаешь?

— Завтра, — отвечает она с виноватым видом.

— Ты уже пообещала им, что сможешь, ведь так? — говорю я.

— Вот те раз! — восклицает Джазз. —А как же я? Как насчет того, чтобы проводить время со мной? — И весь остаток пути они шутливо пикируются.

Все утро я как в тумане. Перед каждым уроком сканирую свою карточку, сажусь, делаю вид, что слушаю. Стараюсь выглядеть сосредоточенной и прилежной ученицей, чтобы никому не давать повода приглядеться ко мне внимательнее. Обедаю в одиночестве: большинство учеников, как

обычно, избегают меня, стараясь держаться подальше от Зачищенной.

И хотя Бен почти всем нравился, я нравлюсь немногим.

Особенно теперь, когда он исчез.

Бен, где же ты? Его улыбка, теплое ощущение его ладони в моей, эти глаза, словно светящиеся изнутри. Воспоминания причиняют боль, словно проворачивающийся в ране нож, и эта боль так реальна, что я вынуждена крепко обхватить себя руками в попытке удержать ее внутри.

В глубине души я понимаю, что долго держаться не смогу. Что рано или поздно она вырвется наружу.

Но не здесь. Не сейчас.

Следующий урок — биология. Тащусь в лабораторию, а в животе как будто медленно крутится бетономешалка. А вдруг я сошла с ума и это вовсе не Нико? Да и существует ли он вообще?

А если он? Что тогда?

Перед дверью сканирую свою карточку, прохожу к задней парте, сажусь и только тогда осмеливаюсь взглянуть, опасаясь, как бы не подкосились ноги, когда глаза увидят то, что не перестают представлять.

Вот он, мистер Хаттен, учитель биологии. Я пялюсь на него, но это ничего, все девчонки пожирают его глазами. И не только потому, что он слишком молод и слишком хорош собой для учителя — есть в нем что-то этакое. Дело

не только в этих глазах, этих белокурых волнистых локонах, чуть более длинных, чем позволительно учителю, или в том, что он высок и сложен, как бог, — причина не только в этом. Есть что-то в том, как он держится: спокойно, но словно всегда настороженно, как гепард перед прыжком. Все в нем кричит: опасность!

Нико. Это действительно он: ни вопросов, ни сомнений. Его глаза, незабываемые, бледно-голубые с темной каймой, проходятся по классу. Останавливаются, когда встречаются с моими. Пристально глядя в них, я замечаю теплые искорки узнавания, почти физического шока, который делает все реальным. Когда он наконец отводит взгляд, меня охватывает ощущение потери.

Значит, не показалось. Там, на другом конце класса, действительно Нико. Не имеет значения, что я знала это по обрывкам воспоминаний — воспоминаний, которые сопоставляла и склеивала, — до тех пор, пока сама не увидела, как в этих глазах засветилось узнавание, я не могла быть уверена.

Потом вспоминаю, что мне, в отличие от других девчонок, нельзя глазеть на него, по крайней мере так явно, поэтому в течение урока я пытаюсь бороться с искушением, но проигрываю эту борьбу. Его глаза то и дело якобы случайно, мимоходом, встречаются с моими. Что в них? Любопытство? Вопросы? Пляшущие искорки какого-то веселого интереса?