Живой смерти не ищет (Роман) - Финько Олег Александрович - Страница 66

Месяца два Квасов лежал в больнице. Отмороженные участки тела зажили, обошлось без ампутации конечностей, которой боялся врач. Но вот с зубами ему тогда ничем помочь не смогли, специалистов по протезам не было, да и если бы они нашлись, то где было взять материалы для их изготовления. Пришлось Дмитрию Квасову осваивать немудреную и невеселую науку стариков, потерявших зубы. Он сосал хлеб, размачивая слюной и перетирая деснами, глотал жидкую кашу или мелко нарубленные кусочки мяса. Через три года за самоотверженную работу в органах милиции, за успехи в борьбе с контрреволюцией и уголовным элементом, за проявленную при исключительно трудных местных условиях храбрость он был награжден поездкой в Москву для изготовления зубных протезов. Постановление об этом зачитали в дни празднования юбилея милиции в зале облотдела. Ему шумно и долго аплодировали, так же, как и тем, кому в тот день вручили именное оружие, ткань для обмундирования или часы-«кукушку», как, к примеру, Виктору Богачуку, или символичный портфель, как нынешнему заместителю наркома Василию Скирдину.

«Да, то были дела!» — покачал головой майор Квасов. А теперь, когда судьба свела его с одним из врагов, воскресших из глубины двадцатых годов, белогвардейским есаулом Дигаевым, ныне атаманом уголовной шайки, неудача преследует его за неудачей. И здесь уже не поправить дела личным мужеством. Давно ушли те времена, когда он мог храбростью выиграть бой, повести за собой молодых бойцов. Теперь он должен быть талантливым шахматистом, знающим на память расстановку сил и предугадывающим дальнейшие ходы противника. Итак, банда снова затерялась в тайге. Но если профессиональный охотник-промысловик может месяцами не выходить из тайги, не боясь умереть с голоду, то бандитам сложнее. Охотнички из них неважнецкие. Брюхо есть просит, значит, опять начнут по деревенькам и заимкам шалить: где лошадь с жеребенком украдут, где избу ограбят. Если такое случится, НКВД в первую очередь узнает. Но ведь и они уже битые, понимают, что в таком случае сразу же откроют свой маршрут, следовательно, снова попадут в облаву. «Воровать побоятся», — уверенно подумал майор Квасов.

Тогда могут подкупить кого-нибудь из старателей или местных старожилов и отправить за продуктами в золотоскупку. Значит, нужно не полениться, еще раз напомнить участковым и начальнику районного отдела милиции, чтобы следили за золотоскупками, благо золото прииска «Огонек» заметно отличается от того, что намыто в других местах.

И третий путь банды — это их связи. У белогвардейцев таких связей нет. Остается Гошка, зубной техник, со своими обширными знакомствами, заведенными за период легального и нелегального бизнеса. Вот здесь и нужно искать подельников, заводить фигурантов. От реки без лошадей и провизии банда отойти побоится, весьма вероятно, что она отправится к поселку Усть-Аллах. Игра судьбы! Там банда сформировалась, оттуда отправилась на грабеж прииска и туда же возвращается с золотом, но основательно потрепанная, меньше чем в половинном составе. «Стоп, стоп, стоп, — задумался майор Квасов, — кажется, какая-то мысль мелькнула… Вероятно, туда, откуда начали. Но начали они в доме непутевого Шишкина, а того уже в живых нет… Что же из этого следует? Будем рассуждать логически: Шишкина нет, но остался дом, где всегда гостеприимно принимали Гошку Налимова и где никто, кроме покойного хозяина, не знал, что это рецидивист, сбежавший из мест заключения. По оперативным данным, знакомых у Гошки в Усть-Аллахе много, но в те дни, когда он бывал там, всегда останавливался у Шишкина».

Настроение у майора Квасова постепенно улучшалось, он уже чувствовал, что на верном пути, что вот-вот нащупает ниточку, которая укажет ему выход. И точно, как же он, битый и беззубый сыщик, забыл о том, что жена Шишкина — Раиса — после окончания финансового техникума работает кассиром в золотоскупке! Ну и что с того, что она в декретном отпуске? По нынешним материально-скудным временам женщины после родов не засиживаются дома, а стараются поскорее вернуться на работу. Есть!

В тот день майор Квасов отдал все нужные распоряжения капитану Богачуку, связался по рации с командирами опергрупп, разбросанных на путях возможного маршрута банды, а сам на полуглиссере, наконец-то полученном из Якутска, отправился в Усть-Аллах.

Пролетая на вершине крутой волны где-то в районе Нонкиного поселка, он не знал, что из зарослей на него завистливо смотрят бандиты.

— Вот если бы была, станичники, на свете высшая справедливость, — мечтательно сказал Семеныч, — так вот эта быстрая шумная лайба остановилась бы поблизости от нас, а моторист с пассажирами изволили бы пообедать на свежем воздухе, полюбоваться красотами природы.

— Правильно, — поддержал Ефим Брюхатов, — мы бы их по башке и в омут, а с обедом бы и сами справились.

— Ты, конечно, Ефим, прав, — улыбнулся Сан Саныч, — от обеда бы мы не отказались, но главное, как я понимаю нашего предводителя, — воспользоваться транспортом.

— У тебя, Ефим, как в том анекдоте получается, — вмешался Гошка, — про бабника и хулигана. Сидят они как-то на бережку. Вечер, гнуса нет, ветерок, рядом кусты багульника. Бабник говорит: «Сейчас бы в эти кусты да с бабенкой молодой, красивой». А шпаненок вскочил, разъяренный, и кричит: «И по морде ее, и по морде ее!»

— А ты сам по морде получить не хочешь? — не понял юмора Ефим. — Так за мной не заржавеет.

— Захлопни пасть, пока сам не схлопотал, я тебе не такой сазан, как Афонька.

— Станичники, станичники, — забеспокоился Сан Саныч, — вы чего ж это оба, как огонь с соломой, никак рядом находиться не можете.

— А ты им, Сан Саныч, не мешай, — одернул Семеныч, — пусть, если хотят, выясняют отношения, — и он подмигнул ротмистру, — я сейчас, как древний римлянин, хлеба и зрелищ хочу.

— Пока я среди вас, такого не будет, — непривычно резко возразил Сан Саныч, — вот уйдем за Камень, на восток от Яблонового хребта, там хоть дуэли устраивайте; понадобится, могу и секундантом послужить. А здесь каждая наша ссора — шаг в лапы красным. Мне, конечно, Ефим друг, люблю его, но и Гошка уже как родной стал. Не серчай, Гоша, стоит ли обижаться друг на друга из-за мелочей? Если мы еще разок в переделку попадем, так и я разучусь юмор понимать. Ты лучше, Гоша, подумай, как дальше жить будем. Сегодня-завтра еще протянем, а потом связи нужно искать. Нам бы еще толкового пособника найти, который отовариться сумел бы, хатку бы подыскал, чтобы мы отсиделись.

— Я вам нашел Семена, так что вы про него наговорили? Продал, дескать, вас с молотка? А он с вашей же помощью жизни лишился. Парню цены не было. Жалко как своего.

— Извини, Гоша, — не стерпел обиды Сан Саныч, — но я его ни в чем не обвинял. Был грех, подумал о нем нехорошо, но это длилось только мгновение, пока не увидел, что укокошили нашего сержанта. А ты еще человечка найди, Гоша. Сам ведь хвалился, что тебя здесь каждое деревце знает.

— Полуглиссер уже сегодня в Усть-Аллахе будет, — завистливо сказал Семеныч, — а нам не меньше двух дней туда топать. Эх, сюда бы сейчас моего арабского жеребца.

— Кто же вам велел его в зимовьюшке оставлять, — укорил атамана Ефим. — Я ведь говорил: в нынешней России табуны в частном пользовании держать не позволяют, отберут все у охотника. Так и вышло. Теперь ищи-свищи: ни охотника нет, ни лошадей. Хорошо еще, что оружие никому не доверили, закопать догадались.

— Не переживай, Ефимушка, — послышался мягкий, вкрадчивый голос Сан Саныча, — в то время нам лошади мешали, не мог же ты в Якутск верхом на белом коне въехать, не те нынче времена. Так что скажешь, Гоша, — повернулся он, — припомнил стоящего человечка?

— Нужно к Усть-Аллаху торопиться, Сан Саныч. Конечно, мудрее бы всего сейчас в тайгу уйти и там переждать погоню, но в таких случаях не голова, а брюхо командует. Есть у меня одна мыслишка, Сан Саныч, я пока еще помозгую, а потом расскажу вам.

А полуглиссер с майором Квасовым на борту, не снижая скорости, мчался по широкой просторной реке к Усть-Аллаху, и Дмитрий Данилович ломал голову над тем, с чего начать такой нелегкий разговор с Раисой Шишкиной, дети которой уже никогда не увидят отца, как пережить ее крики и вопли и осторожно, не перегибая до надругательства над горем и правом оплакать близкого человека, попытаться пробудить в ней чувство гражданского самосознания.