Живой смерти не ищет (Роман) - Финько Олег Александрович - Страница 65

На службе в советской рабоче-крестьянской милиции обязуюсь:

Прослужить в советской рабоче-крестьянской милиции не менее шести месяцев, то есть до мая месяца тысяча девятьсот двадцать первого года.

Беспрекословно исполнять все приказы и распоряжения своих начальников, как представителей Советской власти.

Соблюдать строгую дисциплину и порядок.

Неуклонно следить за исполнением гражданами декретов, постановлений и распоряжений рабоче-крестьянской Советской власти.

Беспощадно подавлять все выступления против Советского правительства.

Быть честным, трезвым, исполнительным и вежливым со всеми, а в особенности с городской беднотой и крестьянством, как на службе, так и вне.

В случае опасности, угрожающей Советской России от нашествия внешних врагов, приду на помощь Красной Армии.

Ни в коем случае не принимать от кого бы то ни было вознаграждения за исполнение служебного долга.

За нарушение с моей стороны хотя бы одного из перечисленных пунктов, а также законов и декретов рабоче-крестьянской власти я, как лицо, специально поставленное для наблюдения за революционным порядком и соблюдением воли этих законов и декретов, подлежу законной ответственности и высшей мере наказания».

И кто бы посмел сказать, что эти обязательства — не честный, не благородный свод законов рыцарей революции?! Нередко голодных, плохо одетых, но положивших всю жизнь свою на алтарь социалистической законности.

Первые шесть месяцев служил Дмитрий Квасов в Якутском губернском управлении советской рабоче-крестьянской милиции в должности старшего милиционера. Название было звучным, а месячная зарплата тысяча восемьсот рублей, бывало, налоги высчитают, и жить до следующей получки не на что…

Подлечившись после побега от Дигаева, уговорил руководство направить его на ту же должность в Булунский окружной отдел. Никого это не удивило, в то время в глухом районе прожить было куда легче, чем в Якутске, а у Квасова в семье двое пострелят, непоседливых, в отца. Семью в Булун планировал перевезти весной. И каким же счастьем ему показалось через некоторое время, что жил он в неспокойном районе один. Одному всегда проще, ему только о себе нужно заботиться и о своем деле, он и для врагов не так уязвим.

В двадцатые годы неспокойно было по всей Сибири, но Булунский округ выделялся даже и здесь. Бывало, не успеют мятеж белобандитов подавить, а уже новый заговор зреет, и вновь носятся по селам озверелые недобитки, расстреливая местных партийных и советских работников с семьями, не щадят ни активистов, ни сочувствующих. Сколько ласки, родительского тепла, внимания окружающих, сколько сил и здоровья нужно, чтобы родить, воспитать и вырастить только одного человека! Но урвут бандиты власть хотя бы на часок-другой, и уже никакой ценности для них не представляет человеческая жизнь, смахнут ее, не задумываясь, как былинку. Представители местной власти, получая ключи от кабинетов и печати, уже заранее прощались с родными, не было для активистов худшего испытания, чем занять руководящее место, за которое предстояло платить кровью.

С приездом Дмитрия Квасова в селе Слюдянка вроде бы поутихло.

— Ты, товарищ, как будто талисман какой-то имеешь, — ласково глядел на него председатель сельсовета, — уже три месяца живешь, а мы в селе еще ни одного беляка не видели. Часом, не ворожишь?

— Жена моя ворожит, — отвечал Квасов, — она со мной столько горя нахлебалась, что иначе и быть не может.

Однако и заклинания жены не помогли. Бандиты, половина из которых были выходцами из местных кулацких семейств, ночью легко и без выстрела обезоружили всю партячейку — человек десять. Добрались и до избы Квасова. Квартирант спокойно спал, когда в дверь тихонько постучали.

— Кого на ночь глядя черт принес? — недовольно спросила хозяйка.

— Ой, тетка Глаша, ты уж не гневись. Выручи по-соседски, в доме ни спички, а трут с кресалом мальчишки куда-то забросили, не время искать.

Хозяйка, ворча, открыла дверь, но вместо соседки и избу ворвалось несколько бандитов.

— Да ты что ж это, Гриппа, обманываешь, — завелась было старуха.

— Цыц, старая, а то худо будет! — пригрозили налетчики. — Показывай, где твой милиционер таится.

Испуганная женщина молча показала на дверь во вторую комнату.

Дмитрий Квасов спал крепко, как это бывало у него после особенно утомительных дней. Бандиты потихонечку вошли в комнату и в ожидании потехи уже едва сдерживали смех. Один из них прихватил винтовку, стоящую возле изголовья, другой с интересом разглядывал длинную саблю, оценивая трофей. Третий, осторожно просунув руку под подушку, пошарил там.

— Встать! Руки вверх! — громко скомандовал предводитель спящему.

Дмитрий Квасов испуганно дернулся, а бандиты, уже не сдерживая восторга, содрогались от хохота. Но рука милиционера метнулась под матрац и, выхватив оттуда кольт, на лету взвела курок.

В то время как часть бандитов не могла еще справиться с истерическим смехом, другая уже вылетала из комнаты с криками боли и страха. Ситуация действительно была необычной: с одной стороны, расслабившиеся, никак не ожидавшие сопротивления враги, а потому поторопившиеся отступить, а с другой — не сразу пришедший в себя после сна Квасов, благодаря чему налетчики отделались в тот момент только двумя ранеными.

До рассвета бандиты обстреливали дом, не давая Квасову возможности уйти ни через дверь, ни через окно. Они, пожалуй, спалили бы его, но против поджога выступила та самая соседка, которая помогла им проникнуть в дом.

— Да ты что, — ругала она своего мужа, примкнувшего к ватаге. — Сегодня вы его дом сожжете, а завтра нам красного петуха пустят. И не думай, гад такой. Хватит того, что ты меня втянул в свои делишки. Соседка теперь мне век не простит.

Когда патроны у Квасова кончились, он прекратил отстреливаться. Били сначала в его же собственной комнате, потом повели в здание сельсовета, где обосновался их штаб. Никаких сведений от него им не требовалось, и ничего они от Квасова не хотели. Изуверствовали, хвалясь друг перед другом тем, кто сумеет сшибить его с ног одним ударом или выбить зуб, не поранив руки. И конца-края этой муке Квасов не видел, проклиная тот день, когда мать родила его на белый свет. Страшно было и то, что даже особой ненависти к нему никто из палачей не испытывал. К вечеру эта забава им надоела.

— Вставай, рабочая милиция! — велел предводитель. — Хватит выбитыми зубами плеваться. Покоптил белый свет, хорошего помаленьку, сейчас будем тебя убивать.

Дмитрию хотелось крикнуть им, что нельзя его убивать, что он еще не прожил своего и как же на земле будет без него, без Дмитрия Квасова? Но это говорили в нем чувства, извечная человеческая боязнь смерти. Умом он понимал, что никакие слова до них не дойдут, что ощущение власти ослепило их, наполнило сердца пьянящим всесилием. На улице, увидев, что расстреливать его ведут только двое пьяных бандитов, рванулся в сторону и побежал от них, петляя. Сзади забухали винтовочные выстрелы, раздались крики. Дмитрий Квасов залетел за угол ближайшей юрты, чуть было не упал, запнувшись за стоявшие нарты, и помчался дальше, уже веря, веря, что уйдет от них и будет жить вечно! Задыхаясь, он мчался между юртами, прятался за поленницами дров, отбиваясь от собак, увязавшихся за ним. Пришел в себя только километрах в трех от села, на крутом лесистом островке реки Яны, укутанном глубокими сугробами. Но тут он почувствовал, что до спасения еще очень далеко, так как мороз был никак не меньше тридцати градусов. Дмитрий Квасов попытался согреться, забившись в глубокий сугроб. Мороз ощущался меньше, но Дмитрия потянуло в сон, а он уже знал цену такому сну после побега от Дигаева, за глубоким покойным сном его караулила смерть. Тогда Квасов вылез из своей берлоги и стал замысловатыми узорами утаптывать тропинки, коридорчики и целые улицы на островке между озябшими кустарниками и равнодушными деревьями. Он бегал по ним марафонские дистанции, гонял елочные шишки, забивая их в ворота из воткнутых в снег веток. Совсем изнемогая, он присаживался на пенек, а отдышавшись, придя в себя, тотчас чувствовал, как мороз шарит по всему телу, не оставляя живого теплого места. Только потом, несколько лет спустя, почувствовав первые признаки надвигающейся старости и болезней, он понял, каким богатырским здоровьем обладал в те годы. Здоровьем, которое выдерживало непомерные нервные напряжения, дикие побои и физическое изнурение. В село он вернулся только утром следующего дня, когда, к его счастью, бандитов уже вышиб отряд красноармейцев. На колченогих от мороза ногах дошел до сельсовета, а вот чтобы подняться на крыльцо, у него уже не было сил.