Долина каменных трав (СИ) - Прягин Владимир - Страница 5

— Меня часто упрекают, что я слишком увлекающаяся натура.

— Буду знать, — говорю.

— А это значит, что мы не опустим руки и всё равно раскроем секрет стынь-капли. Ты ведь сюда ещё придёшь, правда?

Смотрит хитро и ресничками хлопает. Думаю: «Ишь, лиса». Хотя девчонка явно не без способностей, эти её фокусы с «концентрацией» могут и пригодиться. Ну и сама ничего так тоже…

— По-моему, ты согласен, — заявляет она. — Давай тогда встретимся завтра в это же время. А сегодня я поищу подсказки насчёт ледышки, как ты её называешь. У меня дома большая библиотека, там что-нибудь должно быть на эту тему. Не только сами легенды, я имею в виду, но и комментарии, толкования.

— Думаешь, поможет?

— Уверена! Просто надо хорошо покопаться. Знаешь, было бы странно, если бы у нас всё получилось с первого раза. Запретное колдовство не может срабатывать по щелчку, даже если наши желания — очень важные, и река не прочь их исполнить.

Глаза у неё снова горят, про обморок уже и думать забыла. Продолжает:

— То есть, Митя, будем действовать по науке, и всё получится.

Я не выдержал:

— Откуда ты такая учёная? Не похожа на аристократку.

— А ты много общался с аристократками?

— Сам не общался, это ежу понятно, но в городе доводилось видеть.

— И ты, конечно, составил полное впечатление? Ну, поделись, не бойся.

Мне эта её снисходительность не понравилась.

— А я и не боюсь, — отвечаю. — Впечатление? Да легко. Они на всех смотрят, как на клопов, а глаза пустые. И наука им всем до одного места.

— Что ж их тогда волнует, по-твоему? Давай-давай, выкладывай, раз уж начал.

— Балы их волнуют, приёмы всякие, свадьбы.

Думал — окрысится, а она почему-то развеселилась:

— Насчёт свадьбы — мне ещё рановато, и без балов вполне обхожусь. Так что да, похоже, ты прав — аристократка из меня никудышная. Надеюсь, ты не слишком разочарован?

— Переживу как-нибудь.

— Вот и прекрасно. Тогда до завтра?

— Ага.

Она поднялась, рукой помахала и ушла с берега, а я ещё минут пятнадцать сидел, раздумывал. Странная она всё-таки. Трепалась как ни в чём не бывало, хотя видела, что я по рождению ей не ровня. То хихикает как ребёнок, то иногда вдруг задвинет мысль не хуже профессора. Кто её умудрился так воспитать? Загадка.

Хотя, если на то пошло, мой отец по части воспитания тоже не без причуд. Сами посудите — человек он небедный и уважаемый, пусть и не дворянин. Торговля пьяным мёдом — это ведь не пустяк, без неё про наш остров никто бы даже не вспомнил. Другие владельцы пасек от важности чуть не лопаются — строят себе хоромы в несколько этажей, едят на серебре, а детишкам выписывают гувернёров с материка. Отец же вместо этого поселился тут, на Бобровой улице (меньше суеты, говорит), дом построил без финтифлюшек, а меня отдал в обычную школу, которая для мещан. И с беднотой соседской не запрещал водиться. Ну, я и пользовался, гонял собак в своё удовольствие.

Какие-нибудь крестьяне на меня, может, так же смотрят, как я на Лизу. Чудят, мол, барчуки, что с них взять…

Перед тем как уходить с берега, я ещё разок глянул через пластину — так, для очистки совести. Ничего, понятное дело, не разглядел. Остаётся надеяться, что барышня Лизавета что-нибудь раскопает в своей чудесной библиотеке. У нас дома, кстати, тоже несколько шкафов с книгами, но там про волшбу ни слова. Вы же помните, отец у меня — человек рациональный, и всё такое.

Иду обратно в город через поля. Сначала — через гречишное, оно почти отцвело. Выглядит так, будто огромный розовато-белый ковёр протёрся и обтрепался. Тут наши пчёлы летом тоже «пасутся», но мёд получается на любителя, горьковатый.

Кончилось поле с гречкой — начались подсолнухи, про которые я вам уже рассказывал. Дорога раздваивается. Если пойти направо, то дальше за перелеском — деревня Плюевка и усадьба помещика Загуляева. Но мне не туда, а налево, к нашему дому. У развилки стоит толстенный кряжистый дуб — мы с пацанами, когда были помладше, любили устраивать на нём посиделки. Рядом кусты растут с волчьей ягодой.

Обогнул я дуб и тут же слышу:

— Эй, парень!

Из-за куста выходит верзила — патлатый, с рыжеватой бородкой, в мятой рубахе. И вот странно: ни повадками, ни одеждой он не похож на моего утреннего знакомца-гадёныша, то есть вообще никакого сходства, но я почему-то сразу же понимаю — из той же шайки.

Оглядываюсь — вокруг больше никого, дорога пустая. До моего дома — всего-то саженей сто, но верзила мне путь перегородил. Можно, конечно, развернуться и рвануть со всех ног обратно к реке, но как-то стыдно получится. Вопить во всё горло и звать на помощь — тем более.

Он мне:

— Ты не боись, малой, бить не буду.

— Чего надо? — спрашиваю.

— Да так, присмотреться к тебе хочу, ну и передать кое-что.

— Ну, так передавай, чего тянешь? Некогда мне.

— Не тявкай. Подойди ближе.

Я заикнулся было, что мне и так всё хорошо видно, но чувствую — ветер в спину подталкивает. То есть даже не просто ветер, а прямо ураган настоящий, только дует он почему-то для меня одного, а ветки на дубе даже не шелохнутся. Пробую упереться — куда там! Подтащило прямо к бородатому козлодою.

— Ну-ка, — говорит он, — смотри в глаза и не отворачивайся.

Ну, думаю, хана мне. Утром меня ещё пожалели, в камень превращать передумали, зато теперь наверстают.

Но нет, ничего подобного. Тело не каменеет, никто не колотит кувалдой в грудь — просто стою, играю с козлодоем в гляделки. И взгляд у него вполне человеческий — неприятный, конечно, даже колючий, но не мертвящий. А ветер направление изменил, дует теперь мне прямо в лицо.

Патлатый всматривался примерно с минуту, потом цыкнул разочарованно:

— Похоже, ошибся Кречет на этот раз. Не знаю даже, что он там в тебе разглядел. По мне — так обычный щенок визгливый.

— Какой уж есть, — говорю. — Наигрался? Можно, идти?

— Шуруй. Только письмецо прихвати для батьки.

— Какое письмецо? Где?

— Да вот оно.

За руку меня сцапал и что-то шлёпнул в ладонь — склизкое, тепловатое, мерзкое. Я аж передёрнулся весь, руку к глазам поднёс, но ничего не вижу. То есть, вернее, наоборот: вижу всё замечательно — и пальцы, и кожу, и жилки все, какие положено. А больше ничего на ладони нет, ровным счётом. Но я-то чувствую — лежит что-то, обтекает и даже вроде шевелится!

Этот за мной наблюдает и ухмыляется:

— Как донесёшь — положишь прямо ему на стол. И мой тебе совет — поспеши. Почтальону мешкать не след.

Я на дюжину шагов отошёл, обернулся и проорал ему на прощание:

— …й бородатый!

Он только заржал в ответ. А вот мне совсем не до смеха — эта дрянь невидимая продолжает липнуть к руке. Причём, что самое тошное, можно только гадать, что же я там такое несу. Воображение, как назло, разыгралось — такие картинки рисуются, что хоть стой, хоть падай.

На полдороге стало совсем уж невмоготу — я к обочине кинулся и начал руку обтирать о бурьян. Чуть дыру не протёр — всё без толку.

Бегу дальше, дышу как лошадь, пот глаза заливает. Вот уже калитка рядом — как раз кухарка наша выходит, Дуня. Вытаращилась на меня, рот раскрыла. Я — мимо неё. Несусь через двор, об кошку чуть не споткнулся — та в кусты с диким мявом. Взлетаю обгаженным соколом на крыльцо, потом через сени — к лестнице и на второй этаж. По коридору — к отцовскому кабинету. Скорей, скорей! Чувствую — ещё несколько секунд, и сблюю прямо на палас.

Дверь распахиваю, врываюсь через порог. Картина маслом: отец и два моих старших брата сидят, нахмурившись, за столом, обсуждают, как дальше жить, и тут я с богатырским размахом — шмяк рукой по столешнице!

Увидел наконец свою «почту».

Даже боюсь описывать. Вот представьте — вы зачерпнули горсть конского навоза, а в нём к тому же ещё…

Короче, ну его нахрен. Просто поверьте на слово — родичей я впечатлил по самое «не могу». Особенно после того как это дерьмище не просто по сукну растеклось, которым крышка стола обтянута, а ещё и в слова сложилось: «Думай быстрее».