Ад-184
(Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают) - Иванова Евгения - Страница 36

Колонну раненых вели солдаты фельджандармерии в черных кожаных плащах с капюшонами и собаками на цепях. Ноги мои еле передвигались. Легкораненые матросы понесли меня на руках. Многие раненые не смогли дойти до Вязьмы, их пристреливали, и они оставались лежать на дороге.

Когда мы приехали в Вязьму, вся центральная площадь была заполнена военнопленными, кругом светили прожекторы и играли немецкие марши. Около нас остановилась машина с киноаппаратом, немцы снимали документальный фильм. К повозке подошел немецкий офицер и крикнул: „Ауфштейн, кляйне югенд, шнель ауфштейн!“ („Встать, маленький мальчик, быстро встать!“) — и два солдата подняли меня с повозки. Площадь была покрыта снегом, который таял под ногами наших родных красноармейцев.

Офицер поставил меня в круг, сделанный из фашистских солдат, переводчик стал в рупор кричать, что скоро они займут Москву, что наших солдат больше нет, а воюют одни дети. Я закрыла лицо руками. Офицер стал отдергивать их, и я впилась зубами в его жирную руку.

Он закричал от боли, ударил сапогом в живот, и я покатилась под повозку.

Очнулась я на территории военного госпиталя под лестницей инфекционного отделения, лежала на голом цементном полу. Кругом вонь. Много мертвых.

Сутки я провалялась. Наутро услышала знакомый голос комсорга нашего медсанбата Валентины Горбик. Я позвала ее, она попросила санитаров, меня положили на носилки и понесли на второй этаж, в операционную. Профессор Попов удалил два осколка из головы и один большой около шейного позвонка. Он поцеловал меня и сказал, что я родилась „в рубашке“. Меня обработали, сделали перевязки и положили в палату на солому. Палата вся была заполнена до отказа ранеными красноармейцами. Большинство из них были народные ополченцы: молодые и совсем пожилые. У некоторых раненых были оторваны руки и ноги. Рядом со мной лежал молодой моряк из морской пехоты, левая нога его была ампутирована.

…Вечером в госпиталь ворвались гестаповцы с переводчиком. Четыре гестаповца во главе с обер-лейтенантом в черных формах со свастикой на руках встали около двери, а переводчик в нашей офицерской форме спрашивал, кто коммунист, комиссар, политработник или еврей. Он прислуживал этим холуям, как купеческий приказчик. Противно было смотреть на эту предательскую рожу.

Мы все молчали. Тогда он стал обшаривать гимнастерки. У моряка был комсомольский билет, и он тут же выстрелил в него из пистолета тремя пулями. Одного пожилого еврея схватили за ногу и поволокли во двор. Обойдя всех, переводчик оттолкнул от меня моряка, залез в карман гимнастерки и стал читать вслух: „Зиновьева Тамара Васильевна, 14 мая 1923 г. р., уроженка г. Павлово-Посад Московской области. Русская“. Он прочитал, немного подумал, поднял палец и громко произнес: „Каменев, Троцкий, Зиновьев были жиды, и это жидовка“.

Перед моей фамилией был поставлен крест. Ночью Валентина вместе с санитарами вынесла меня со второго этажа, и мой комсорг, уложив меня на свою шинель, повезла меня подальше от госпиталя, недалеко от станции Вязьма, в разрушенный от бомбы двухэтажный дом, в подвал. Очнувшись в темноте, в сыром подвале, почувствовала, что на мое лицо капают теплые капельки. Открыла глаза и увидела своего комсорга, но очень изменившегося, у нее были большие круги под глазами, а в волосах серебрилась седина. Я хотела спросить ее, где мы находимся, но из гортани вырвались только хрипы. Горло было сжато словно кандалами, я закрыла глаза и подумала, что мы с Валентиной мертвые и лежим в могиле, в сырой матушке-земле.

Ночью мы проснулись от сильного взрыва бомб. На нас с комсоргом сыпались кирпичи и песок, подвал двухэтажного разбитого бомбами дома находился недалеко от вокзала. Наши бомбардировщики делали заход за заходом, даже в подвале были слышны сильные разрывы. Бомбы падали одна за одной, а мы радовались и смеялись, как дети…»[131].

Иосиф Федорович Шинкарев — красноармеец 329-й стрелковой дивизии (с 29.01.1942 дивизия входила в состав 33-й армии. Действовала на левом фланге армии вдоль шоссе Юхнов — Вязьма. 10.02.1942 передана в состав 1 гв. кк., наступавшего на Вязьму с юга и юго-запада. Отдельная часть во главе с замкомдивом майором Ивановым продолжала вести боевые действия в составе 33-й армии до середины апреля. Расформирована 22.08.1942 как неподлежащая восстановлению (пр. НКО № 00180)).

Попал в плен в марте 1942 г. в ходе боев под Вязьмой. Нет сомнений, что совершил побег из фашистского плена, вновь воевал в рядах РККА. Ошибочно считался убитым в боях при освобождении Каунасского района Литвы (ЦАМО. Ф. 58. Оп. 18002. Д. 865). Но и здесь судьба была милосердна к нему. Остался жив! После войны приезжал в Вязьму, оставил воспоминания учащимся вяземской школы № 5.

«Вяземский концлагерь тоже встретил неласково. Обмерших[132] красноармейцев, которые хотели погреться у печки, полицаи лагерные стали бить касками и угрожать на будущее. На нарах сидели бывшие военнопленные, на которых было страшно смотреть — живые скелеты. Сколько их погибло в эту зиму? Все кладовые были забиты шинелями погибших, которыми топили печки для поддержки тепла в бараке. Немцы еще надеялись покорить нашу Родину и вели себя нахально. С русским народом, а особенно с пленными, обращались хуже и жесточе[133], чем римские рабовладельцы. Кормили баландой с порченой гнилой картошкой, заправленной березовыми опилками-мукой, хлеб из семян льна, который не удержишь в руках, так как он рассыпался, как песок. Но и этого давали с очень маленькой нормой — один раз в день. Вот поэтому заключенные были очень истощенные и выходили из жизни. Работа была очень тяжелая. Немцы восстанавливали разрушенные здания железнодорожного депо.

Вот весь этот мусор, кирпич и должны были пленные грузить на железнодорожные платформы, которые увозили за город. Если не выполняли нормы, то для них применяли палки или резиновые шланги, от которых уже пострадавший был не жилец. За лето из нашей партии, которая была заключена в концлагерь, осталось 5 человек, истощенные, битые, но еще держались на ногах»[134].

Мария Алексеевна Фавстова (Травинова), 1921 г. р., - медсестра 38-го сп 13-й сдно Ростокинского р-на г. Москвы, уроженка д. Пушкина Гора Юхновского района Калужской области. Попала в плен 11.10.1941 при прорыве из окружения под Вязьмой. Прошла лагеря смерти в Вязьме, Смоленске, Вильно. После удачного побега с группой товарищей из г. Вильно под Каунасом встретила советские войска. Проходила службу в рядах Советской армии в 203-м АЗСП 5-й армии в качестве медсестры ПМП. Участвовала в разгроме Японии. Демобилизовалась в ноябре 1945 г.

«Пошла в армию добровольно 7 июля 1941 г. В ночь на 10 октября 1941 г., вырываясь из окружения под г. Вязьмой, была ранена в левую руку с повреждением кости, потеряла много крови и попала в плен.

Находилась в вяземском, затем в смоленском лазарете военнопленных. Содержание было страшным, от обилия вшей шевелилась трава, умирали через одного.

Там переболела сыпным тифом, но не умерла. За попытку к побегу была направлена в штрафной лагерь в Вильно.

Там вторично пыталась бежать, но и на этот раз неудачно, и была заключена в тюрьму „Лукишки“ в Вильно. Там нам с группой товарищей удалось убежать, и мы встретили Советскую армию под городом Каунас»[135].

(Воспоминания записаны сыном Александром Павловичем и внуком Павлом Александровичем Мошаревыми)

Мой дед, Мошарев Павел Александрович, был призван в сентябре 1941 г. в воздушно-десантные войска. После серьезной подготовки был заброшен в мае 1942 г. в составе минометной роты в тыл в Смоленскую область, недалеко от города Дорогобуж.