Ад-184
(Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают) - Иванова Евгения - Страница 32

Воспоминания Н. В. Корытова сохранились в Вяземском историко-краеведческом музее.

«Девятнадцатого января 1942 г. из Кайдаковского „лазарета“ нас, тяжеложных[126] немцы выгнали на мороз, и погрузили на подводы, и повезли в Вязьму. Город был почти мертв и разрушен. Нас разместили по Шоссейной и Красноармейской улице в деревянных домиках.

В помещении было темно, холодно и сыро.

На голых нарах, скорчившись, лежали, прижавшись друг к другу, раненые и больные. Я стал, привалясь к косяку кухонной двери, рассматривая, где прилечь. Возле бокового окна, заткнутого тряпьем, было „свободное“ место.

Я пробрался туда, бросил в изголовье вещевой мешок и лег.

— Подадут ли ныне?.. — послышался чей-то голос в углу перед окнами. Я спросил:

— Это ты о чем, друг?

На вопрос мой тот не уронил ни звука.

„Бредит“, — подумал я.

Сосед мой лежал неподвижно, словно неживой. Я попытался его разбудить. Потряс его за плечо и спросил:

— Кто ты? — в ответ ни слова. Я положил руку на его лоб холодный. Мгновенно пронеслась мысль: „Мертвый“.

Проскрипела дверь, вошедший, шаркнув ногами, остановился в проходе между нар, сказал:

— Хлеба сегодня тоже не ждите, не будет.

В ответ на это сообщение послышались вздохи тяжелого отчаяния, предчувствие неминуемой голодной смерти.

— Санитар, здесь мертвый, вынести бы, — сказал я.

— Удивил, — коротко ответил тот и вышел.

Под окнами проскрипела подвода и остановилась. Послышались шаги на ступеньках крыльца.

Раскрылась дверь, вошедший внес ведра, он зашел в свою комнату, зажег коптилку и поставил ее на полочку кухонной перегородки.

— Готовь посуду, — сказал санитар и крышкой литрового котелка стал раздавать „суп“, по одной крышке каждому — мутную, чуть присоленную водицу с рассыпанными зернами. Голодные сразу же осушали ее через край.

— Вот так три раза день из месяца в месяц кормят, — „доедая“ последние капли, тяжело вздохнув, сказал однорукий мужчина.

И опять тишина, тишина, страшная, невыносимая.

День клонился к концу, но я все еще не мог согреться, лежа на голых нарах между холодной стенкой и таким же холодным телом умершего. Я отодвинул труп и лег на его место. Сосед, залезший с головой под шинель, чуть дышал.

Под окнами послышался разговор немцев и скрип сапог. Санитар вбежал в комнату, схватил ведро и стремительно внес его, застыв у дверей. Я стал будить соседа, настойчиво трясти за плечи.

Чуть вижу, как многие приподнялись, но сосед мой продолжал неподвижно лежать. Я потряс его снова, еще, и снова молчит. Санитар зажег коптилку и приступил к раздаче. Наконец сосед пошевелился, что-то невнятно произнес. Я взял в его изголовье консервную банку и получил такой же, как и обед, суп.

— Товарищ, проснись, поешь, — настойчиво предлагал ему. Он с трудом приподнялся на локоть, бессмысленно шаря голодными глазами на полулежавших на нарах людей.

— Ешь, пока горячее, — подносил к его губам „хлебово“. Он взял в левую руку банку, отпил глоток, локоть его подкосился.

Отапливать помещение было нечем. Надверную пристройку давно сломали и сожгли; в доме день ото дня становилось холодней.

Слева холодное, леденящее душу тело, справа чуть живой человек. Мне в такой обстановке пришлось прокоротать ночь. К рассвету я очнулся среди двух мертвецов, не переживших войны и голода. Две семьи никогда не узнают, где их отец, сын или брат, они будут ждать их возвращения и не дождутся.

И так день за днем без перемен.

Второй мой сосед чувствовал себя получше, он мог разговаривать, назвал свою фамилию, семью, где и кем работал. Маслов, по профессии художник-маляр, отделывал библиотеку им. В. И. Ленина, метрополитен, павильоны Всесоюзной сельхозвыставки в Москве, был очень эрудированным человеком.

Скрипнула дверь, вошедший объявил:

— Хлеба совсем не будет, только „шумовка“, и то один раз в день.

— Пусть ничего не дают, гады позорные, — послышался страшный отверженный голос человека.

— Они могут сделать и так, — ответил санитар и вышел.

Пользуясь тем, что недалеко от ж/д станции разрушился маслозавод и там, в развалинах его, есть соевый жмых, я решил туда добраться, чтобы не умереть с голоду.

„Двум смертям не бывать, а одной не миновать“, — сказал я и, предупредив соседа Владимира Маслова, взял самодельный костыль, выбрался из помещения. Осмотревшись, шатаясь от слабости, пошел по улице по направлению к станции. Мороз до боли жег лицо, пробирал до костей. С трудом передвигаясь по пустынной заметенной улице, обходя трупы, падая и снова вставая, я шел в надежде достать хоть горстку жмыха. Всюду: по обочинам дорог, возле домов — трупы. Одни лежали вниз лицом, другие навзничь, а третьи упали, будто обо что-то споткнувшись.

Мела поземка. Сухой, колючий ветер, заметая неслежавшийся снег, забивает им складки шинели мертвецов, надувает около них белые холмики и скоро их скроет белым покрывалом.

…Растеряв последние силы, едва живой от холода, вернулся я обратно.

Стоило мне переступить порог, как ноги подкосились, и до своего места пришлось добираться на четвереньках»[127].

Родился в селе Новая Заимка Заводоуковского района Тюменской области. Призван Ишимским РВК Омской области в 1940 г. Боец 3-го легкопереправочного парка 19-й армии, организатор госпиталя на оккупированной территории для советских раненых в д. Тихоново Вяземского района, узник «Дулага-184». После побега из плена — активный участник партизанского движения в Белоруссии под командованием офицеров госбезопасности майора Шибеко и старшего лейтенанта Владимирова-Вихрева, послужившего прототипом главного героя книги Юлиана Семенова «Майор Вихрь». Командир диверсионной роты спецгруппы НКГБ БССР, награжден орденами Красной звезды, Красного Знамени, медалью «Партизану Отечественной войны» I степени, личным оружием. Неоднократно был ранен, вернулся домой, имея инвалидность. После войны приезжал в Вязьму Смоленск, искал своих боевых товарищей по военному времени.

Увековечен на Стене памяти воинов-тюменцев, созданной Тюменским областным поисковым объединением. Родственники найдены.

«…Группу раненых, с которыми ехал я, привезли в вяземский лагерь военнопленных, который находился на территории нынешнего мясокомбината. Несмотря на вечернее время, в ограде было много народу. Я ехал на задней подводе. Когда заехали на середину ограды, немец-ездовой толчком ноги в спину столкнул меня с повозки. Я упал на мерзлую землю, ушиб коленки и руки, но все же поднялся и, проклиная немца, пошел за повозкой раненых, но стоящие рядом пленные остановили меня, сказав, что туда, куда повезли раненых, во вторую зону, идти нельзя, оттуда никто не возвращается, и не пустили меня.

С первых часов пребывания в лагере я стал думам, о побеге. Но утро принесло разочарование. Вся территория лагеря огорожена и обтянута колючей проволокой, кругом сторожевые вышки, на которых установлены пулеметы. Ворота охраняются большой группой немецких солдат с собаками, все входящие и выходящие из лагеря проверялись. Часов в 11 утра в двух походных кухнях привезли „обед“. Сотни истощенных, еле стоящих на ногах, умирающих с голоду людей встали в очередь, никто не пытался получить порцию без очереди. Найдя консервную банку, встал в очередь и я. Многие не могли стоять, садились на снег, двигались за очередью ползком, отдельные, упав, уже не могли подняться. Где-то через три часа повар влил в мою банку полулитровый черпак какой-то мутной жидкости, в которой я обнаружил две нечищеные картофелины с голубиное яйцо каждая.

Суп был несоленым, пах гнилью и землей. Как ни голоден был я, но съесть его не мог, отдал рядом стоящему пленному, который с жадностью его выпил.