Красные Холмы (СИ) - Аэзида Марина - Страница 8

Вот наконец и имение барона. Люди смотрят со злобой и не здороваются. Ничего, это ненадолго, ведь он вернулся. Может быть, навсегда.

Зашел в родной дом. Илонка сидела на скамье и даже не повернула головы в его сторону. Все так же безобразна, но его долг хотя бы попытаться преодолеть отвращение.

– Я пришел, – сказал Яноро. – Обещал и вернулся.

Она перевела на него воспаленные, сухие глаза и без интонации произнесла.

– Хорошо.

Что с ней случилось? Неужели так исстрадалась, бедная?

Он подошел к ней и погладил по голове.

– Все будет хорошо, певунья моя. Заживем, как раньше. Я, ты, ребенок.

– Нет. Уходи. Сейчас жалеешь, потом презирать начнешь. А там и до ненависти недалеко. Не хочу, чтобы ненавидел. А ребенок… – она безумно расхохоталась. – Нет его, и не будет. Ни сына, ни дочки. Никого нет… Не уберегла...

***

Илонка не сомневалась, что Яноро ушел насовсем. Дни и ночи превратились в кошмар. Отчаяние сменялось равнодушием и обратно. Шелковая нить рвалась и путалась. Сколько раз случалось, что во время работы она застывала, а потом сползала на пол и содрогалась в рыданиях.

Предательница. Свое дитя предала. Не вынесло оно материнского несчастья, покинуло чрево. Никого у Илонки не осталось. Горе сначала мучило, каленым железом жгло. Потом прошло. Ничего не нужно и не хочется. А тут Яноро. Пришел. Погладил по голове. С любовью. Если бы раньше… как бы счастлива была. А сейчас поздно. Отгорело, отболело и умерло. Ушел бы, не напоминал… Илонке теперь один путь – в могилу. Там покой и боли нет.

***

Яноро не мог видеть ее такой. Смерть страшнее уродства. Пусть Илонка еще дышала, и говорила, и даже что-то делала, но эта пустота в глазах… Из-за него. Он сбежал, струсил. Каково же ей было тут одной, брошенной, ничейной? Ведь это он ребенка своего убил, а жена, наверное, себя винит. Захотелось опрокинуть стол, разбить горшки. Может, тогда она хотя бы испугается и перестанет напоминать покойницу.

Ничего громить он, впрочем, не стал. Толкнулся в дверь и вылетел на улицу. Выбежал в черное поле. Когда-то здесь колосилась рожь. Пусть Яноро не видел ее, но слышал и чувствовал. Сейчас же не было ни запахов, ни звуков, лишь безобразная весна и страшное, истекающее кровью небо.

Проклятые глаза! Насколько красивее и милее был мир без них.

Он не думал, пальцы сами потянулись к ножу. Лучше быть счастливым горшечником, чем несчастным наемником. К тому же он боялся: вдруг то ли жалость, то ли любовь и впрямь перерастет в ненависть к ней и в презрение – к себе. Он не желал этого. Илонку нельзя ненавидеть! Ее нельзя обижать. Именно она подарила ему радость жизни. Теперь он отплатит ей тем же. Излечит свою… да, пожалуй, все-таки любимую. У них еще появятся дети. Много, много детей. О ее же уродстве он просто забудет.

Проклятые пальцы дрожат. Так дрожат, что нож в руках ходуном ходит. Спокойно! Вдох. Выдох. Спокойно. Все хорошо. Так будет лучше. Не закрывай глаза! Не смей закрывать! Острие. Аккуратно. Только слегка проткнуть. Боль. Рев.

Кажется, сознание потерял, но ненадолго: закат все еще кровоточил. Правая половина лица горит, но этого мало. Теперь левая. Еще раз. Острие. Глаз. Проткнул. Взвыл от боли. Багровое марево. Непроглядный мрак. Дрожащая улыбка сквозь боль. Теперь все будет хорошо. Вернутся звуки, запахи, певунья станет петь, а он сходить с ума от счастья.

Но что это? Чернота сменилась серостью. В серости проступили стога сена, обрели ясные очертания, хотя кровавый горизонт уже догорел и угас.

Яноро потер глаза. Они не болели и видели лучше, чем прежде. Даже в темноте. В ушах прозвучало издевательское:

"Хотел навсегда – получил навсегда. Радуйся! Навсегда радуйся! Навсегда твои!"

Девичий смех пролетел над черным полем, отозвался эхом и угас, вернувшись в Красные холмы.