Красные Холмы (СИ) - Аэзида Марина - Страница 7

Илонка вскочила со скамьи, чуть не опрокинув стоящую на столе лампаду. Темноволосая, все еще стройная, несмотря на округлившийся живот – жена и впрямь чем-то напоминала Талэйту, только нос с горбинкой и черты мягче.

Не позволив ей вымолвить и слова, сгреб в объятья.

– Родная моя!

– Хей, какая я тебе родная?! Чего выдумал? Амаля я, – она высвободилась и, подбоченившись, махнула рукой в сторону двери: – А женка твоя там! Пошла корове сено задать.

Голос и впрямь не Илонкин. Яноро растерялся, Амаля продолжила:

– Скучала по тебе Илонка-то твоя, вот я в гости и зашла, ейную печаль развеять. Ну, теперь-то уж что ж. Пойду я, мешать вам не стану. Да и меня муженек, небось, заждался.

Она подобрала юбку и, проскользнув мимо Яноро, вышла.

Не прошло и минуты, как дверь снова распахнулась, и на пороге появилась… Нет, это чудовище не могло быть Илонкой!

Даже полумрак не скрывал ее безобразия. Пегие волосы, глаза разного цвета, да еще и косят, левый уголок рта опущен и придает брезгливое выражение, но самое ужасное – неровное багровое пятно на пол лица. Эта уродина не могла быть его певуньей!

Она улыбнулась – если можно назвать улыбкой отвратительную гримасу – и, несуразно тряхнув головой, бросилась к Яноро. Он выставил вперед руки и отшатнулся. Не намеренно, а от неожиданности. Никто ему не говорил, как выглядит жена. Еще бы: Илонку люди знали с детства и, судя по всему, хорошо относились, а может, просто жалели. Яноро же для них – вчерашний чужак. И все-таки: неужели с ней он делил ложе? Неужели она носит его дитя? Выпирающий живот, растерянный и пока еще любимый голос: "Милый, что с тобой"? Сомнений не осталось, а в голове, как проклятие, звучало: "Уродина, уродина, уродина".

***

Яноро выглядел так, будто случилось что-то страшное.

– Неужели что-то с сестрой? – испугалась Илонка.

Он не отвечал, только смотрел с удивлением и растерянностью. Она шагнула к мужу, и недоумение на его лице сменилось омерзением. Илонка застыла, словно налетев на преграду. Она не понимала, в чем дело. Неужели кто-то наговорил о ней гадостей, а Яноро послушал? Нет, не в этом дело, в чем-то другом. Этот взгляд… он не блуждал, как обычно, и выражение осмысленное. Так смотрят зрячие.

– Яноро… ты… ты что, видишь меня?

Промолчал. На миг отвел глаза и снова уставился на нее. Похоже, она угадала. Больно, как же больно! Не расплакаться. Главное, не расплакаться. Бесполезно. Слезы, не спрашивая разрешения, уже ползли по щекам.

На лице Яноро мелькнуло виноватое выражение, и он наконец заговорил:

– Послушай… Конечно, я не ожидал, но… ты моя жена… Ну, хватит хныкать. Никуда не денусь и вообще… ребенок все же.

Как стыдно! За себя и собственное уродство. Да как она посмела рассчитывать на любовь? Таким убогим даже мечтать о ней нельзя. Илонка отважилась – и вот расплата: жалость, смешанная с гадливостью, на любимом лице. Лучше бы и вовсе не знакомилась с черноглазым красавцем. Она ведь смирилась с тем, что замуж никогда не выйдет, и даже не чувствовала себя обделенной. Потом появился Яноро, и она, дура, поверила, что заслуживает любви и счастья. Как больно просыпаться...

– Прости… – пробормотала она. – Я знаю, какая я. Прости, что не сказала...

Хотела отвернуться, но не смогла. Он скоро уйдет, не может не уйти. Так хоть насмотреться напоследок, налюбоваться.

– Не к сестре я ездил, – голос чужой, стальной, холодный, – а глаза вернуть. Хотел обрадовать тебя. Кто ж знал, что так выйдет… Подумать мне теперь надо, привыкнуть. До сестры отправлюсь. Но ты не плачь – вернусь я.

Ну вот: все, как она и думала. Это он сейчас обещает вернуться. А там повстречает какую красавицу, и забудет о никчемной Илонке. Не расплакаться не получилось. Зарыдала в голос, закрыла лицо руками, метнулась в угол, ссутулилась.

Шаги. Яноро подошел. Неловко положил руку на плечо и проворчал:

– Да хватит ныть! – подхватил ее на руки и, отнеся на ложе, укрыл одеялом. Погасил лампады и задул свечи. – Сказал же, никуда не денусь. Вернусь. Спи давай. Ночь на дворе.

Да как тут уснешь? Но она притворилась, зажала рот руками и попыталась унять дрожь в плечах. Потом услышала, как хлопает дверь, и больше себя не сдерживала. Умереть бы! Вот прямо сейчас пойти да утопиться… Нет, нельзя. Руки легли на живот, и сквозь слезы пробилась улыбка. Яноро, конечно, уйдет, зато ребенок останется. Он будет любить Илонку несмотря ни на что, несмотря на уродство. Просто так. Просто потому, что она – мама. Все не зря. Может, со временем она и возненавидит любимого, но за дитя ему спасибо.

***

Яноро сбежал. По-другому и не скажешь. Добрался до ближайшего трактира, на последние деньги нанял извозчика и приказал ехать до Кечи – городка, где жили Талэйта с Барто. Сестра поймет и, может быть, одобрит. А все-таки он подлец. Мерзавец и трус. Утверждал, что вернется, но не уверен, что исполнит обещание. О ребенке, впрочем, позаботится. Для этого достаточно приезжать примерно раз в полгода, а то и год. С деньгами, разумеется. Главное при этом не смотреть в глаза Илонке.

Яноро всегда был неравнодушен к женской красоте. Его полюбовницы были если и не красивы, то хотя бы привлекательны. Какая насмешка, что его женой стала Илонка. Певунья. Ласковая, теплая и… уродливая. Скоро он ее забудет. А как иначе? Невозможно смотреть на нее без отвращения. Не сможет он прожить всю жизнь рядом с… такой.

Вот и Кеча. Городок не сильно отличался от деревни. Разве что дороги кое-где выложены камнем. Расспросив местных, Яноро узнал, где живет Барто Келети, и без труда нашел нужный дом. Беленые стены, украшенные резьбой окна, расшитые занавески, опрятный двор – похоже, семья Келети и впрямь не бедствовала. На стук открыла сестра – тоже, как Илонка, брюхатая. Прижала руки к щекам, на лице – удивление. Обняла и заверещала:

– Братик! Да как же… Я-то думала: куда пропал, мне ни словечка не сказал! Как в воду канул, – она расцеловала его, пригласила в дом и снова запричитала: – Я боялась: вдруг тебя и в живых нет. Корила себя, ругала на чем свет стоит! Ну хоть бы весточку через кого прислал...

Яноро прервал ее сердито-радостные восклицания.

– Знаешь, а я зрение вернул, – произнес он с улыбкой.

Талэйта сначала не поверила, потом ахнула и захлопала в ладоши. Через минуту спросила:

– Ну, ты хоть как? Рассказывай. Не обженился еще?

– Нет, – вот и ложь. Вот и предательство.

Вернулся из лавки зять. Поприветствовал, начал расспрашивать, а там и время ужина подошло. Вроде еда не хуже, чем дома, даже лучше: густая мясная похлебка, мягкий пшеничный хлеб, а почему-то кажется пресной и безвкусной.

Барто с Талэйтой, похоже, счастливы, оба так и светятся. А Яноро смотрит на них и чувствует себя чужим – была у него сестра, а стала мужняя жена. Теперь брат в ее жизни хоть и дорогой, а только гость. У него же никого близкого не осталось. Только та, которую он не может любить. И не любить тоже не может.

Небо хмурилось – весна в этом году выдалась отвратительной. Гнилостный, неприятный воздух. Все чаще Яноро вспоминал счастливые дни, когда мир наполняли живые звуки и ароматы. Теперь же только тусклые краски и больше ничего.

Он уже две недели здесь, и чем дальше, тем большим чужаком себя чувствует. Еще чуть-чуть, и станет назойливым гостем. Куда идти? Илонка есть. Он любит ее, теперь точно знает, что любит, а видеть все равно не может. Как быть? Может, привыкнет и к этому пятну, и к искореженным губам? Нужно хотя бы попытаться, а для этого – вернуться...

Пока Яноро жил у сестры и зятя, он мастерил стрелы и продавал. На извозчика монет с избытком хватит.

Весна окончательно прогнала зиму, небо окрасилось в синий, воздух заблагоухал, но все равно казался ненастоящим, мертвым. Яноро распрощался с четой Келети и уехал.

Дорога. Грязь, летящая из-под копыт. Грустно, мрачно, безнадежно, несмотря на солнце и расцветающую черемуху.