L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 23

— Импровизировать, — улыбаюсь я птенчику.

— Тогда сначала ты что-нибудь выпьешь, ты болен! — бескомпромиссно заявляет любимый.

Я и сам подумывал над этим. Антибиотики, конечно, так быстро меня не вылечат, но можно ещё и что-то от спазмов принять. Ужасно. Я ведь ни разу в жизни серьёзно не болел, разве что совсем уж в детстве. И то отравился чем-то. Даже «амурные болезни» не цеплял, пронесло. И тут сразу такое. Не удивляюсь с себя, я вообще редко серьёзно отношусь к чему-нибудь, а тут мелочь такая — лечение. Оказалось, зря.

— Вот ещё что, — птенчик вдруг меняет тон голоса на какой-то тревожный, что мне не нравится, и копается в кармане, пока не извлекает на свет мобильный.

Листает, находит нужное. Снова как-то неуловимо меняется в лице и поворачивает телефон экраном ко мне. Хотя я стою слишком близко, и фото сначала не в фокусе, я его всегда узнаю.

Я, в расстёгнутой рубашке и белых джинсах. Одной рукой придерживаю шляпу. Ни татуировок, ни шрама не видно. Это специально такое фото. Чтобы поместить его на профиль и не отпугнуть клиентов. На профиль того, кто сейчас «breeder». Заводчик. Жеребец. Сборник нечистот. Проститутка.

— Это же ты? — голос птенчика вздрагивает.

И я не знаю, кивнуть в ответ или промолчать.

========== 14. Счастье ==========

Я отступил на пару шагов. Грёбанный блондин. Подгадил-таки.

— Я сам вижу, — птенчик убирает телефон, — просто скажи, чем ты торгуешь? Наркотики? Оружие?

Я сейчас готов признаться хоть в продаже восьмилетних девственниц.

— Наркотики, — с облегчением выдаю.

Птенчик выглядит серьёзным:

— Это как бы плохо.

Ага. Очень плохо. Я ещё в детском саду кашу не ел и окно в школе разбил. Плохо. Слово-то какое наивное. А насколько вообще хорошо то, что происходит?

— Тебе на что-то деньги нужны, да? — голосок птенчика почти срывается. — Руки покажи!

Я на автомате протягиваю руки ладонями вверх, но любимый осматривает мне локтевые сгибы и предплечья. Потом утыкается мне в грудь, всхлипывает. Натерпелся. Я обнимаю его, маленького, целую в волосы и, возможно, жалко, оправдываюсь:

— У меня мама… Она болеет.

Не вру ни капли, почти все мои деньги уходят на её содержание и лечение. Только вот торгую я собой, а не веществами. И Чара я придушу нахуй.

Усаживаю птенчика на диван, сажусь рядом, чтобы сползти вниз, положить ему голову на колени и перевернуться на спину. Быть незащищённым, по-звериному подставить живот и горло. Смотреть снизу-вверх на его заплаканное, но всё равно самое милое в мире лицо. И ни на секунду не забывать о своей чудовищности, внешней и внутренней, о змее с глазами-рубинами и поступках, достойных лишь последней твари.

Что я за существо вообще такое, что довёл столь чистое создание до слёз? Что я за мразь-то такая, втянувшая его в беспредел? Что я за демон, желающий падения ангела?

Который сейчас разбит и растерян, несчастен, измучен. Но всё равно не бросает меня, касаясь нежными пальчиками шрама. Я перехватываю их, целую. Разбитую ручку, уже успевшие покрыться корочками ранки с воспалёнными краешками. Не думаю, что он жаловался маме.

Отчего-то мне можно. Отчего-то это дитя света не отстраняется. Не боится. Доверяет. Разрешает вытворять с собой ещё и не такое. Не сопротивляется моей грубоватой ласке. Разрешает себя раздевать, гладить, целовать. Лишь иногда тревожно и испугано вздрагивает, закусывая губку. Ну чисто птичка в змеиных объятьях.

Только я не причиню его искусительной невинности зла, справлюсь с собой. Аккуратно уложу его и накрою одеялом, поцелую в макушку и подержу за руку. Услышу полусонное-полуосознанное тихое: «не уходи». И не оставлю его, пока он не задышит ровно, свернувшись в клубочек ванильно-вишнёвого счастья. Только потом пойду разбираться. Хотя, вообще-то, в спальне — идиллия.

Блондин закрыл глаза и делает вид, что дремлет. А неправдоподобно бодрый Бек сидит на кровати в любимой позе, и в руках у него PSP. Обыкновенная, старенькая. Угадай, что называется, откуда.

— О, ты как раз вовремя, — он протягивает мне консоль, — поставь на зарядку.

Я ошалел от такой наглости. Весь вид поправившегося дрянью торчка как бы говорит: «видишь, даже обо мне позаботились, не то, как ты обращался: голым на цепь и аренду ещё плати».

Но претензий к Беку я совершенно не имел. Особенно после того, как он помог захватить и связать потенциального убийцу. Без его помощи бог весть, что случилось бы с любимым. И теперь я вроде как в долгу.

Знать, правда, об этом нарку не обязательно.

— Сам её зарядишь, — я отстёгиваю Бека, — мне тут кое с кем поговорить надо. Только не шуми.

Блондин приоткрывает глаза. Ну конечно же он не спал. Однако никакого страха не выказывает.

Бек улыбается:

— Спит наш ангел милосердия?

Я киваю. Это он так птенчика назвал. Да, определённо, даже со стороны заметно, что мальчик как не в этом мире родился.

— Везучий ты хрен, — Бек хлопает меня по плечу, проходя мимо. — Чё пожрать есть?

— Есть, не ори.

— Ладно, ладно, — кивает на блондина, — не прибей его тут.

— Разберусь, — отвечаю я.

И уже не так доброжелательно обращаюсь к Чару:

— У тебя только один вариант уйти отсюда живым. Ты понимаешь?

Блондин хмыкает:

— Да уж, тут можно кого угодно годами держать, отлично живёшь. И друзья хорошие — труп помогут спрятать. Я слушаю.

— Ничего особенного, — я сажусь на кровать, так удобней беседовать, — ты мне всё долго, нудно и подробно рассказываешь. Не запинаясь, без пауз. Я буду помогать тебе вопросами. И даже не думай соврать.

— Да уж, глаза у тебя тёмные, нехорошие, — полусерьёзно заявляет Чар, — вычислишь. И будешь бить.

— Ты прав, — отвечаю, — Кто вы и откуда?

Блондин рассказывает. Я запоминаю. Они не то чтобы сильная организация, но и сбродом не назовешь. Скорее аферисты, чем бродяги. Скорее сутенёры, чем убийцы. В целом, дело было поставлено грамотно — нигде подолгу не задерживаясь, зарабатывали деньги торговлей всем, что незаконно, подкупая полицию и власть, затем снимались с места и снова переезжали. Иногда за океан, иногда за полконтинента, иногда — в соседний город.

Потом вещает о тонкостях управления, каналах сбыта, вооружении. Вполне искренне. Не сочиняет подробностей, которые не может знать, и особо не утаивает. Так, что даже подозрительно.

— Ты меня вербуешь, что ли?

— Хотелось бы, — откровенно признаётся блондин, — как говорится, и мужик в банде, и шлюха в хозяйстве. Но ясно, что не согласишься.

Многозначительно кивает на дверь. Да. Там птенчик. Которого я уже и так втянул по самое не жалуйся.

— Кстати, — мой голос не предвещает ничего хорошего, — ты ж меня сдал.

Избиваю его недолго, но весьма сосредоточенно. Впрочем, без особого удовольствия. Закончив, вытираю руки о простынь. Э-эх, досада, рассёк-таки костяшки пальцев.

— Да уж, застенки, — присутствия духа блондин не утратил, — горазд ты беспомощных бить.

— Что хочу, то и делаю. Частная территория, — тоже усмехаюсь.

— Курить есть?

— Потерпишь, тут не курят.

Блондин вздыхает и, хлюпнув разбитым носом, произносит:

— Я, вообще, наверное, уйду из банды нахрен.

Я не перебиваю. Настало, видимо, время подлинного откровения. Лёгкие побои этому способствуют.

— Достало всё. Просто, понимаешь… вроде как закинешься — всё хорошо. Можно хоть на смерть попереться. А потом такая тоска. Ну что дают деньги? Жизнь от дозы до дозы? Бухло? Шмотки? Достало. Мотаешься по свету, уже пятьдесят диалектов выучил, а толку. И всего-то «случайно» чёрный ход не закрыл, а приказали убить. Ну не мог я на второй подход дружка твоего насиловать. Бесконечный, мать его, вечер. А не сможешь — не мужик.

— Выходит, ты Бека отпустил?

— Я, — кивает, — знаю я схему. Сломают, посадят на «жесть» и укатают за месяц. Потом верёвку на шею и в ближайший лес. Или продадут. И снова переедут. Раз мы в «гейропе», значит, решили мальчиков набирать. С души воротит, не обижайся. Я ещё в Америке сбежать хотел, когда мы девочек из гетто…