L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 22

— Это следствие, а не причина. Не строй из себя мастера дедукции.

— Если нигде нет — ищи в очевидном месте. Не могут же два самых знатных кобеля в городе не общаться?

Знал бы он, насколько вообще случайно совпала эта очевидность. Легкие снова подвело болью, вернулось знакомое ощущение удушья. Видимо, мне всё же не удалось скрыть своё состояние, потому что гость ухмыльнулся:

— Да ещё вы оба торчки, я вижу. Так я прав, этот индус здесь? Или араб, кто он там вообще?

Скрывать это, когда в любой момент Беку может стать плохо, и он очень шумно себя поведёт — я проклял свою мягкотелость, то, что не надел ему кляп — не совсем разумно, особенно, если я всё-таки хочу хоть что-то выяснить.

— Тебе от него нужно-то что?

— Ну, вообще-то я его грохнуть должен, — вот так просто отвечает блондин. — Обстоятельства, правда, против.

Я чувствую, как дыхательный спазм подступает всё выше. Спокойно, без паники. Не показать слабость.

— Так много вам должен, что они такую красивую «торпеду» отправили? — стараюсь быть невозмутимым.

— А чтоб тебя, breeder! Мне сказали, есть один лох, у него Бек. Знает лишнее. Да и видел я тебя — за бабу держался, тряпка! Не выглядело это самоубийством! — в голосе гостя я ощущаю истерику.

Но сломать его морально и додавить мне просто не хватит времени. Слишком больно дышать. Но если я подведу, этот психопат, убийца, останется с птенчиком. Мозг работает как перед смертью — быстро, лихорадочно. Как лежала зажигалка? В каком кармане ключи? Правша. Точно.

Вместо продолжения беседы я резко вскидываю Glock и стреляю. Грохот, щепки от пробитой столешницы, и в первую секунду блондин даже не кричит. Только смотрит на рваную рану кисти руки, торчащие сухожилия, и тёмную кровь.

Этого времени мне хватает, чтобы сгребсти все его пожитки, и ринуться из кухни. Сколько человек может не дышать?

За дверью — птенчик, настолько напуганный, что безропотно принимает пистолет из моих рук, я помогаю сжаться тонким пальчикам на рукояти. Только не наделай глупостей, маленький!

Ещё несколько шагов, меня сгибает пополам, и какая-то ничтожная частица кислорода всё же всасывается в легкие. Думать только о важном.

Два поворота ключа — открыть комод, бросить туда вещи. Два поворота — закрыть. Никак не вдохнуть. Не пытаться. Это всё — время, время. Бросить ключ за комод.

Бек приподнимается на локтях. Два поворота другого ключа — спустить его с цепи. Кидаю ему пакет таблеток. Сползаю, согнувшись. Сплёвываю пену на простынь, такое красноватое пятно на ней… меня тормошит Бек, но нет сил даже дышать. Темно…

…лежу на твёрдой поверхности. Пахнет кровью, по́том, ещё чем-то резким. Голоса сначала доносятся как сквозь слои ткани, но потом всё чётче. Двое о чём-то спорят. Дышать по-прежнему больно, но всё же возможно.

Я открываю глаза. Пол. Край простыни. Опора кровати. Неподалёку — чьи-то ноги в ботинках, выглядящих смутно знакомыми.

— Очухался он! — это уже явно голос Бека, орёт он во всю дурную глотку. — Я ж говорил, не подохнет!

Сгибаюсь, тяжело оперевшись на руку, сажусь. Прямо передо мной на кровати — Бек, сидит по-турецки, как он любит. Взгляд — весёлый, безумный.

А вот слева — наш гость. Очень бледный и мрачный. На руке довольно приличного вида повязка, а сам он — привязан к трубе. Очень, кстати, профессионально — ноги отдельно, шея отдельно, туловище отдельно. И верёвка такая знакомая, и узелки аккуратные…

— Лучше б подох, — выплёвывает блондин зло.

В комнату врывается маленький ураган и кидается ко мне. Птенчик. Обнимает меня, прижимается всем своим хрупким существом. Целует. Вот так вот, запросто. Отвечаю ему, прижимая к себе. Нежно, страстно. Так это что, теперь у нас обычное дело?

— Фу, блядь, педики, — комментирует это привязанный блондин.

Птенчик вздрагивает, отстраняется. Я, вдохнув острый воздух, отвечаю ехидно:

— Что, разобрался?

Меня поддерживает Бек довольно противным голосом:

— А кто меня трахал? Забыл? Всемером! — и плюёт в его сторону.

Правда, промахивается, плевок впечатывается в стену.

Вот кто переругивался, и чьи голоса я слышал. Птенчик, впрочем, наводит тут порядок:

— Бек, прекрати!

И, как ни странно, торчок его слушается, складывает руки на груди, хмыкает и отворачивается.

— Вот, — любимый пихает мне в руки флакон-ингалятор, — это от астмы. Маме бывает плохо.

Вот так вот просто. Птенчик гладит меня по лицу. Нежно. Заботливо. Я тоже хорош, ничего не скажешь. Это я должен был всех защитить, а вышло, что защищали меня.

— Сю-сю-сю, — подаёт голос связанный блондин, — я сейчас расплачусь.

Я аккуратно ссаживаю птенчика с себя. Ингалятор — временная мера. Надо выпить таблетки. Но, прежде всего, навести порядок. Поднимаюсь на ноги, окатывает жаром. Но хотя бы голова не кружится. И удар блондину по лицу получается довольно сносный.

Птенчик ойкает. Да уж, натерпелась моя маленькая птичка за сегодня. Бек же одобрительно хмыкает.

— Ты тоже заткнись, — толкаю я его в грудь, — это из-за тебя всё.

Не сопротивляется, пока я его притягиваю за ошейник, на цепь покороче, чтобы не доставал до врага, только убеждает:

— Да я в порядке уже совсем, честно.

Конечно, в порядке. Сожрал те таблетки, что я кинул, и теперь бог мира, царь вселенной. Об этом поступке я ещё пожалею, как и о том, что вообще пустил блондина в дом, а не вышел разбираться сам.

Тот сплёвывает кровь, но уже молча.

— Порядок, — сообщаю я птенчику, проверив узлы.

«Я кое-что возьму». Та самая верёвка. Вот и пригодилась.

— Оставим их, пусть ругаются, — я приобнимаю милого, толкая к двери.

Тот кивает, и увязывается за мной. Прижимаю его прямо к стене в коридоре. Обнимаю. Вдыхаю запах. Я так волновался. Я так боялся за него.

— Задушишь, — отпихивается любимый.

— Я… я так рад…

— Это мы за тебя переживали, — птенчик всё-таки отпихивает меня ручками, — когда ты так упал… Мне зато Бек помог!

Перескакивает с одного на другое, вполне в своём духе.

— Он Чара — р-раз, и приложил головой о стену! А дальше проще было!

— Кого? — переспрашиваю я.

— А? — птенчик отвлекается. — Ну, Чара! Его Чарльз зовут!

Вот так-то, птичка моя наивная, даже с убийцей умудрился познакомиться! Да что ж ты за чудо такое!

— А, вот, — любимый отдаёт мне Glock аккуратно, рукоятью вперёд, — он тяжёлый и я боюсь.

Забираю у него опасную вещь, хотя кладу его просто так, на столик. Это всё сейчас не важно. С убийцей, его ранением, возможной полицией или его дружками — разберусь позже.

Сейчас нет ничего важнее, чем поцеловать любимого мальчика. Такого хрупкого и тоненького, светлого. Увидеть, как он прикрывает глаза, пушистые ресницы ложатся на щёки. Почувствовать его тепло, его нежные руки. Запах, ванильную вишню.

И только потом действительно задуматься над его простеньким вопросом:

— И что теперь нам делать?

Действительно. Теперь у нас уже два заложника в доме, два пистолета с ненадёжной лицензией, может, и без, ещё больше наркотиков. Заебись просто, что сказать. И с течением времени ситуация только осложнится. Этого, как его бишь там, Чара, начнут искать дружки. Соседи, наверное, если и не услышали выстрел, что маловероятно, так наверняка видели толпу у моего дома. Понадеемся, что они меня достаточно сильно ненавидят или опасаются, чтобы влезать. Но, на всякий случай, надо принять благопристойный вид.

Не важно, что у тебя в спальне два связанных парня, и вся кухня в крови, а в комоде — героин и оружие. Если ты встретишь полицейских в свежей рубашке, доброжелательно-вежливо, пригласишь их пройти, постараешься ответить на все вопросы — всё будет хорошо.

Я стану обычным домохозяином, к которому предвзяты только из-за внешности, а птенчик — другом, забежавшим на чай, между прочим, отпрыском благородного рода. Выстрел? Какой выстрел? Мы просто кое-что уронили. Толпа? Какая толпа? Парни просто не местные, заплутали, зашли огоньку попросить. И всё в таком духе.