Заслон
(Роман) - Антонова Любовь Владимировна - Страница 9

А комаровцы уже штурмовали железнодорожный вокзал. Вой и свист обрушившихся на здание снарядов, ответный пулеметный огонь — все вдруг утонуло в оглушительном грохоте и треске, и густая чернильная тьма, упавшая откуда-то сверху, прорвалась диким, стоголосым воплем ужаса и боли.

Дверь вокзала со стороны перрона была заперта изнутри. Красногвардейцы теснились в узкой калитке, прыгали через ограду палисада, взбегали по скользким замусоренным ступеням главного входа, где дверь стояла настежь, — кто-то успел удрать. В здании вокзала, в теснящей дыхание известковой пыли били копытами и предсмертно ржали кони, заглушая крики и стоны умирающих. Слабо, как детские хлопушки, щелкали в темноте одиночные выстрелы. В провале развороченного снарядом потолка пылала синим огнем звезда.

Высочинцы первыми дошли до Станичной, глядь, сбоку выметнулось пламя и будто песней дохнуло:

Мать честная, никак казаки пляшут. Ж-жахнуть бы враз, да нельзя, своих побить можно: уговаривались, до Зейской — журкинская сторона. А ну, хлопцы, за угол! Кинутся сюда казаки, не возрадуются. Нашим подмога потребуется, враз мы тут.

Журкин тоже увидел казаков. Ну и шабаш! Раздумывать было некогда.

— Пли! — Рванула воздух нестройная трескотня винтовочных выстрелов. Сгасло пламя костра, сбитое падающими в него казаками. Снова грянул залп. Стоном и воем отдалось от костра. Поднялись живые огненные столбы и тут же попадали в снег, стали кататься, забились в судорогах. Растерянная, безоружная казачья ватага метнулась в сторону Зейской и напоролась на высочинцев, а с берега Амура уже бежали, привлеченные выстрелами, варягинцы. Вместе и завладели оружием. Шашки, пики покидали в огонь, — ни к чему они. Так бесславно пала казачья застава.

Бросились в мужскую гимназию, выставили у дверей охрану: не попасть бы в ловушку. Бежали гулкими коридорами, отбирая по пути оружие у желторотых оборонцев.

— Эй вы, сопляки, живы быть хотите, ведите в подвал к нашим!

Глядели жалобно. Вели. Сашка Рифман откуда-то выметнулся. Оторопел, увидев Бамберга: «Ты?!»

Венька только бровью повел:

— Давай свои игрушки! Отвоевался. — Не перечил Сашка, отдал отцовский наган, обиженно губы закусил.

Народ в подвале раздетый, разутый, исполосованный шомполами, не евши по два-три дня. Эх вы, горемыки, не пошли из города, понадеялись на буржуйскую справедливость. Нате — ешьте. Поделили и горбушки и сало. Управляйтесь, как знаете, а нам недосуг.

Оборонцев из гимназии уже как ветром выдуло, кое- кто наподдавал им коленкой пониже спины:

— Идите к маме и не грешите!

В памяти Алеши навсегда остался стремительный, до колотья в боку, бег по татарскому кладбищу. Люди спотыкались, падали, хватали зубами синий крупичатый снег и снова бежали. Мелькали по сторонам домишки пригорода Забурхановки, стлались под ноги промерзшие болотца и пустыри. Обогнув Вознесенскую церковь, выбежали на Иркутскую улицу — прямой путь к тюрьме. Светало. На углу Артиллерийской вспорола вдруг впереди дорогу пулеметная очередь. Стреляли с чердака кирпичного дома бывшего полицмейстера Залетаева. Комаров, в разорванном на плече полушубке, в белой, обсыпанной известью и кирпичной крошкой папахе, выметнулся вперед, широко расставил руки и стал теснить людей назад. Возбужденная, беспорядочная толпа отступала перед ним шаг за шагом.

— Десять человек, — крикнул он хрипло, — десять пойдут со мной. Остальные ни с места! — Алеша шагнул к нему, увидел рядом Виктора, реалиста Бондаренко, еще каких-то незнакомых.

— Я сказал десять! Эти вот пойдут и эти… — Он повел их в сторону смежного с Залетаевским двора, пятерым приказал спрятаться за поленницу, с остальными по пожарной лестнице поднялся на чердак. Белогвардейские пулеметчики простреливали улицу сосредоточенно и деловито и даже не обернулись. По-домашнему шипел посредине чердака примус, в большом зеленом чайнике булькала вода.

Все было кончено в одно мгновение. Оба пулемета умолкли. Человек в вытертой козьей дошке привернул горелку примуса.

— Кипяточек, — сказал он с сожалением, — горяченький…

Не взглянув на убитых, они спустились по внутренней лестнице вниз — дом казался необитаемым — и вышли с парадного хода.

Владимировские снова растеклись по своим улицам. На площади, у кафедрального собора, вылетел навстречь казачий разъезд и без единого выстрела крутанулся обратно. Еще прошли квартал, и тут с Кондрашевской гостиницы зататакали пулеметы. Упал Журкин, и рядом с ним полегло еще четверо. Послали связного к варягинцам: «Обойдите, мол, со двора, нам к Кондрашевке не подступиться». Похватали убитых и кинулись к Американскому переулку, а там невесть что творится. Из мак-кормиковского склада, что чуток наискось от гостиницы, повытасканы конные грабли, косилки, жатки да выставлены поперек дороги, а за ними нагромождены прилавки и всякая магазинная рухлядь. Ни пройти ни проехать: белые с пулеметом за баррикадой залегли. Поливают улицу свинцом вдоль и поперек. И назад уж хода нет — отчаянная пальба. Тут высочинский отряд выручил журкинцев, — зашел белым в тыл, ударил. Рванулись оборонцы вперед, в жатках, косилках запутались, под конные грабли прячутся.

— Бей их, ребята, нещадно!

— За Журкина, за товарищей наших!

От гостиницы варягинцы подоспели, управились и там. А к белякам подмога от реального бежит. Сошлись лоб в лоб, в рукопашную стали биться. Гимназисты, реалисты, хлипкие, тонконогие, в коротких шинелях, побросали оружие, к Амуру кинулись. Пусть уходят подобру, никто за ними не гнался. Подобрали своих раненых и убитых, занесли в женскую гимназию, синюю. Выставили охрану, а сами — тут все на пятачке — в бывшую Земскую управу:

— Даешь Гамова!

— И Бекмана, шкуру, в придачу!

Вышибли двери: темно и пусто. Рядом казначейство, там и того темнее. Ресторан «Венеция» зеркальными окнами подмигнул. К черту! У всех одна думка: главных закоперщиков захватить и судить судом народным. Не упустить бы, эх, не упустить!

— Не упустим! Накроем. В губернаторском доме они. Сыпь, братва, туда! — Бежали, пригнувшись, городским садом. Остановились с опаской у распахнутых дверей. Ветер те двери качает, и горят по всему дому лампы в сто и более свечей. Никого…

— Чудно!

— Ай все подохли?!

— Гамова бы изловить!

— Изловим! Не иначе в казармы убег!

— Будет прохлаждаться! Три квартала отсель всего…

В казачьих казармах тоже ни души. Смущенно переглядываются красногвардейцы: не на Верхне-Благовещенск же идти. Не было от штаба такого приказу. Вдруг почудились выстрелы. Выстрелы и есть.

— Братцы, то ж варягинцы бьются на берегу!

Срывая на ходу сине-белые повязки и подхватывая полы шинелей, катилось на Сахалян по амурскому льду белое полчище. Смеялись им вслед зазейские хлеборобы и матросы:

— Швыдче тикайте, швыдче! Как бы завтрак не остыл!

Слева, над устьем Зеи, навстречу беглецам поднималось солнце.

…Начальник тюрьмы, с острым, иссиня-бледным лицом, представительный мужчина, встретил красногвардейцев у ворот и протянул связку ключей:

— Милости прошу, давно поджидаю.

— Что за шутовство, — вспыхнул Комаров. — Где члены Совдепа? Мухин где?

— Куда ты наших законопатил? Живы ли? — выкрикнуло с тревогой несколько голосов.

— Слава богу, все в порядке, — клацая зубами, заверил тюремщик, — слава…

— Ты, богомолец, нам зубы не заговаривай, — выдвинулся вперед Померанец, — пусть охрана оружие сложит. Тут вот у ворот!

— Охрана бежала-с, — торопливо заверил начальник, смущенно поигрывая ключами. — Честное благородное, бежала! Вчера выпустили всех уголовных. К политическим я не допустил. Вот ключи от камер, вот…

Членов Совдепа вынесли из камер на руках и стали качать на утрамбованном дворе. Начальник тюрьмы умильно улыбался, тюремщик хотя и спасал свою шкуру, но сказал чистейшую правду. Еще накануне, едва Гамов, очистив казначейство, умчался в Верхне-Благовещенск, его клевреты порешили, наводнив город отребьем, терроризовать жителей и, расправившись с руководителями большевиков, объявить это действиями народа. Но тюремщик не выдал им политических, мотивируя свой отказ отсутствием на отношении подписи Гамова.