Заслон
(Роман) - Антонова Любовь Владимировна - Страница 38

— Ну, по коням, что ли? — Его немолодое, тронутое оспой лицо стало на миг грустно проникновенным. — Дай бог благополучно начать и счастливо завершить. Чтобы кому в первый раз, да не в последний…

Петр Мацюпа вдруг ощутил сильное волнение, только сейчас осознав, какой им предстоит долгий и опасный путь. Прощай, родная сторона!

По унылой Северной Маньчжурии мчался поезд, тесные купе которого были до отказа забиты «спасающимися от большевистских зверств» небрежно одетыми дамами, капризничающими без нянек детьми и одуревшими от вина и скуки семеновскими и каппелевскими офицерами.

Из опущенного окна пахнуло угарным дымом, посыпались мелкие, как манна, крупинки угля, запорошили руки и книгу, которую читал лежавший на верхней полке тоненький русоволосый юноша в штатском. Он машинально закрыл окно и глянул вниз синевато-серыми, обметанными тенями из-за дурно проведенной ночи глазами.

Примостившие к откидному столику свои чемоданы и игравшие в преферанс офицеры шумно выразили неодобрение, но тут же успокоились, приняв его объяснения, и загалдели снова. Впрочем, они галдели всю ночь, в конце концов к этому можно было и привыкнуть. Подперев голову руками, юноша стал смотреть в окно. За тусклыми запылившимися стеклами мелькали — стяжавшие себе горькую славу — сопки Маньчжурии.

Пусты, голы и утомительно однообразны эти волнистые цепи, сплошь покрытые приземистым монгольским дубняком. Нищенски убоги стайки глинобитных фанзушек, лепящихся по берегам речек и озер. Чисты, будто причесаны гребенкой, четкие прямоугольники влажно поблескивающих, уже убранных рисовых и гаоляновых полей.

Разразившийся внизу скандал прервал его наблюдения. Свесив голову, юноша пытался сквозь облако папиросного дыма уяснить себе, что же там произошло. Однако разобраться в этом было совершенно невозможно: не то кто-то кого-то оскорбил, не то была передернута карта, а скорее всего имело место и то и другое.

Белокурый красавец в распахнутом на груди мундире стоял с трясущимися губами, сжимая в руке маленький, как игрушка, дамский браунинг. И опять было непонятно, хочет ли Он всадить пулю в кого-то из присутствующих или же намерен застрелиться сам.

Пожилой низенький и желтолицый, смахивающий на японца капитан удерживал его руку и примирительно твердил:

— Поручик Городецкий! Умоляю вас, поручик… Ей- богу, вам это просто почудилось, поручик…

— А ну вас к черту! — басовито сказал кто-то и ушел, сильно хлопнув дверью.

— Почудилось?! — повел плечами Городецкий. — Все может быть… Башка трещит. Двое суток не спал! — воскликнул он и сел, уткнув лицо в раскрытые ладони.

— Давайте кутить, господа, — предложил третий, сгребая карты и насмешливо поблескивая из-под густых бровей умными, широко расставленными глазами. Перехватив взгляд пассажирах верхней полки, он улыбнулся и жестом пригласил его спуститься вниз.

— Кутить так кутить! — обрадовался капитан, потирая свои короткопалые ручки, и потянул стоявший верхним желтый, довольно легковесный чемодан.

— Накурили, хоть топор вешай, — поморщился Городецкий и шагнул, пошатываясь, к двери. Распахнув ее, обернулся: — Я сейчас, — и исчез в проеме.

— Капитан Саханов, что вы думаете о Городецком? — спросил инициатор кутежа, шаря в кармане френча с погонами поручика, и, найдя перочинный нож, стал откупоривать плоскую жестянку сардин.

— Что я думаю о поручике Городецком? Эк, батенька, куда вы хватили! — Глаза капитана спрятались за набрякшими веками. Он противно захихикал. — Я, в данном случае, пас.

— А все-таки? — бесстрастно уточнял его собеседник.

— Как говорится, не смею сметь свое суждение иметь… — приглаживая встрепанные седеющие волосы, жеманничал капитан.

— Да? Любопытно, почему?! — глянув мельком на капитана, поручик щелкнул ножиком и спрятал его в карман.

— Видите ли… — посерьезневший капитан, видимо, колебался, но тут же махнул рукой. — Э, да все равно! Надеюсь, Донат Павлович, вы не сочтете за бахвальство, но генерал Сахаров мой, так сказать, однокашник по кадетскому корпусу, а мнение его об этом юноше… Словом, он возлагает на поручика Городецкого большие надежды. Игорь Александрович отлично воспитан, скромен, как институтка, красив, как Нарцисс! Так что, мой дорогой, я лично… — он развел руками.

— Я так и предполагал, — успокоил его Донат. — Говорите, генерал Сахаров вам близок? Любопытно!..

— Как же! Я ведь у них Бореньку крестил, — самодовольно усмехнулся капитан. — Генеральша-то, Мария Андреевна, только кумом меня и зовет.

— Ну я от этого испытывал бы только неловкость, — вернувшийся Городецкий поставил на откидной столик бутылки с вином и уселся на перевернутый чемодан. — Ведь Боренька-то, между нами говоря, под стать гамовскому Мишеньке, кретин.

— Ребенку шесть лет, — смутился капитан. — Может…

— Ваше «может» тут не поможет, — убежденно заявил Городецкий и стал откупоривать бутылку. — Что ж, господа, приступим!

— А вы, молодой человек?! — вспомнил про молчаливого попутчика Донат. — Забились наверх и сидите, как сыч на суку, слушаете наши скучные разговоры. — Он вскинулся, как пружина, и выпрямился во весь свой высокий рост. Теперь его глаза, темные, с голубоватыми белками, испещренными сетью кровавых жилок, смотрели в упор в спокойные-глаза незнакомца.

— Разделите с нами трапезу, — пригласил он и без тени улыбки пояснил: — Если вы добрый человек.

— Благодарю. Я не привык есть так рано.

— Охотно вам верю. Жаль, очень жаль. — Офицер скользнул взглядом по измятому костюму юноши. — Вы человек штатский, можете жить сообразно своим вкусам. А, собственно, почему вы штатский? — взгляд его стал напряженно-колючим. Он понизил голос: — Может, вы путешествуете инкогнито? Или, мягко выражаясь, дезертируете от военной службы?

Юноша спокойно выдержал этот взгляд и, улыбнувшись одними уголками рта, пояснил:

— Годы мои не вышли. Вот в мае будущего мне, может…

— В мае будущего года?! Что ж, вашими устами да мед… — поручик явно обожал русские пословицы. Он находил им применение по любому поводу, но тут осекся. Получилась неловкая пауза, неприятная вдвойне, потому что ее причины были понятны им обоим.

— Поручик Беркутов всегда к вашим услугам, — тут же нашелся офицер и протянул незнакомцу смуглую, с тщательно отделанными ногтями, руку. Его собеседник неловко приподнялся и не подал, а только показал свою худенькую, измазанную углем ладонь.

— Булыга.

— Простите… как? Я не расслышал.

— Александр Булыга. — Чуть помедлив, он пояснил: — Еду в Айгун. Там у меня…

— Слушай, Городецкий, у тебя тут попутчик объявился, — смеясь, перебил его Беркутов. — Ты его по дороге обработай! Он, видишь ли, не желает добровольцем. Ждет своего дня и часа.

— А ну его к дзяблу! Правильно делает, между прочим, — не совсем твердо выговорил Городецкий и повернулся к капитану, продолжая прерванный разговор:

— Честно говоря, я не верю в реальность вербовки среди белоэмигрантской молодежи. Пустая затея! Ну кто пойдет теперь служить к каппелевцам или Семенову, когда даже японцы запросились домой, к маме. Я вас спрашиваю, капитан, кто пойдет? Кто?!

Беркутов, слегка приподняв брови, с минуту вслушивался в этот бессвязный лепет и вдруг очутился рядом с Городецким, и все купе заполнил его бесшабашно-веселый голос:

— Допустим, берем этот крюшон: он составлен по всем правилам искусства. Вы не возражаете, господа? Ха! Крюшон теплый, как помои, и ни крупицы льда!

— Нет, вы ответьте честно, капитан, — с настойчивостью пьяного не унимался Городецкий. — Верите вы в успех этой затеи?

— Какой затеи? — жмуря, как кот, масленые глаза, переспросил капитан.

— Вы меня отлично понимаете, тыкая прямо перед собой вилкой с болтающейся на ее конце обезглавленной килькой, выкрикивал Городецкий. — Не прикидывайтесь несмышленышем. Мы в своей среде, и нам незачем хитрить друг перед другом! Я лично не верю…

— Ты пьян, Игорь, и потому не веришь ни в чох, ни в смерть, ни в птичий грай, — до приторности ласково сказал Беркутов и обнял его за плечи. — Ложись-ка, сосни. Мальчику нужно бай-бай… Приляг, приляг! Я накрою тебя пледом.