Малайский крис
(Преступления Серебряного века Том II) - Балашов А. С. - Страница 5

Начинаются банальные вопросы о числе лет подсудимого и пр.

— Крестьянин Пензенской губ., Петр Егоров Трындин, — читает секретарь, — обвиняемый в том, что при живой жене в Пензенской губернии, он был ровно тридцать девять раз женат и в конце концов предпоследнюю свою жену зарезал.

Идут детали события.

— Признаете вы себя виновным? — спрашивает его председатель.

— В сорокаженстве я признаю себя, — говорит подсудимый, видимо, бравируя количеством браков, — а в убийстве нет.

Начинается дело и допрос свидетелей. В конце концов дело выяснилось. Свидетели все были против Трындина.

Не помогла и речь адвоката.

Трындина засудили на двадцать лет каторги.

Темная, неуютная одиночная камера тюрьмы.

В ней у стола на пустой деревянной скамейке сидит Илья Федотьич и что то думает.

О чем он думает, это неизвестно.

В это время в окошечко просовывается голова смотрителя:

— Арестант, — говорит он, в— ас зовут ваши родные.

Илья Федотьич очнулся и отправился вслед за смотрителем. Его сопровождали двое конвойных, надев на него предварительно кандалы.

За решеткой в приемной стояла какая-то баба и нервно всхлипывала.

— Илюша, Илюша мой! Ненаглядный! — завопила она. — Засадили тебя, несчастного, а я знаю, ты из за любви ко мне все это сделал. Искал ты себе жену по нраву, настоящую, и не хотел баб зря колошматить, а теперь засадили тебя за истинность-то твою.

И баба вновь захныкала.

Илья Федотьич как-то тупо взглянул на нее, усмехнулся и отворотился.

Нехорошая гримаса исказила его лицо.

Он махнул рукой и попросил отвести себя назад в камеру.

Его отвели.

Придя к себе в свое мрачное помещение, Илья Федотьич нервно заходил по комнате. Он то и дело оглядывался, не видит ли кто-либо, не подсматривает из глазка.

Затем он подошел к окну, оглядел его и стал рвать от своей рубашки полосу за полосой.

Рвал быстро, лихорадочно.

Часового, как на грех, не было.

Быстро получилась веревка, небольшая, но крепкая.

Илья Федотьич обмотал ее вокруг своей белой шеи и удавился.

На другое утро нашли его труп бездыханный, нашли и ахнули.

А смотритель, привычный к такого рода вещам, заметил:

— Все от дурости. Дуростью жил, дурашливо и кончился.

Находка. — Приемная мать. — Радужное будущее. — Перчатка. — Приятное знакомство.

Всякий, проходящий летом густыми аллеями городского бульвара, в силу своих материальных обстоятельств не могущий проводить это время года на лоне природы, жадно вдыхает в себя воздух этих аллей и на время позабывает пыль и духоту городских мостовых, коими они наполнены, — вдыхает и не думает, что в этих, казенно-распланированных дорожках столько таится пережитых впечатлений и страстей, что неловко бы стало обывателю проходить ими, когда они пустуют.

Восемнадцать лет тому назад на одной из более тенистых аллей самого большого городского бульвара проходящий сторож увидал на скамейке кем-то оставленный сверток. Обрадовавшись находке, сторож этот взял сверток и почувствовал в нем что-то живое. Раскрывши его, нашел в нем барахтающееся крохотное, сморщенное личико, которое, объятое денным весенним солнечным светом, запищало и стало протирать глаза ручонками.

— Вот так оказия! — проговорил сторож и оглянулся кругом.

Через несколько времени собрался народ и все, глядя на находку сторожа, говорили:

— Чего ж стоишь?! Неси в участок, там найдут, куда его деть! Знамо, в шпитательный…

И собравшаяся толпа направилась к бульварному выходу.

Было двенадцать часов дня и по обеденному времени оживление было невелико, так что по прилегающей к бульвару улице не находилось ни одного даже извозчика.

Вдруг навстречу толпе мчится великолепное на резиновых шинах ландо, в котором в полулежачем положении покоится молоденькая, пухленькая дама. Она поинтересовалась этой необычайной толпой и остановила кучера.

— Что такое случилось? — спросила она сторожа, бережно несшего находку.

— Да вот, вашсятельство, находку Бог послал: ребенка кто-то оставил, должно, не на радостях тот.

Поглядела дамочка на ребенка и воскликнула:

— О, какой прелестный ребенок! Чей он?

— Не могим знать, потому на скамейке, значит…

— Ах, куда же вы его?

— Знамо, в участок, а там их дело.

— Садитесь со мной, вместе поедем: эту девочку я возьму себе.

Удивленный и вместе с тем обрадованный сторож сел в экипаж рядом с дамой, и толпа разошлась.

В участке дамочка назвалась Верой Борисовной Томилиной, женой потомственного дворянина Сергея Вячеславовича Томилина. Она объяснила, что, за неимением детей, берет эту, оставленную на произвол судьбы девочку себе в дочери.

На шее у ребенка был крестик, а при крестике записка: «Крещена, звать Наталья. Не оставьте, добрые люди!»

После обычной формальности маленькая Наташа попала в дочки помещиков Томил иных и из лохмотки превратилась в богато убранную куколку.

Бездетные Томилины души не чаяли в своей Богом данной дочурке, и она в настоящее время оканчивала гимназию.

Дитя улицы, дитя тайного брака, Наташа Томилина выросла красивой девушкой, и все будущее представлялось ей в радужном цвете и на самом деле ожидать другого было нельзя: любимица и единственная наследница богачей Томилиных, имеющих свои поместья, красавица собой, она представляла из себя для кого угодно самую выгодную партию, а сама горячо любила своих названных родителей.

Итак, Наташе Томилиной было восемнадцать лет, так сказать, самая настоящая пора любви, но сердце ее еще пребывало в неведении и она все свободное время употребляла на чтение хороших книг и в учении шла одной из первых.

Как-то раз ранней весною шла она с книгами под мышкой на экзамен аллеей того самого бульвара, где была некогда оставлена, должно быть, матерью и взята на воспитание случайно проезжавшей тогда Верой Борисовной.

Всецело занятая предстоящим, одним из трудных экзаменов, Наташа и не заметила, как обронила перчатку и как ее поднял шедший сзади молодой человек в щегольском весеннем костюме.

— Милая барышня! — крикнул он вслед гимназистке, — остановитесь на минутку: вы уронили перчатку!

— В самом деле? Благодарю вас.

И Наташа сделала грациозный реверанс, принимая перчатку.

Поднявший перчатку был красивый блондин с симпатичными голубыми глазами, стройный, высокого роста. Он ласково улыбнулся девушке и мягко заговорил:

— Сейчас видно, что вы чересчур заняты, милая барышня, или чем-нибудь расстроены. Эдак нетрудно и книжки потерять, а то и всю голову…

Он захохотал. Засмеялась и Наташа.

Весело болтая, новые знакомые прошли весь бульвар и дошли до здания гимназии. Здесь спутник Наташи спросил ее:

— А когда вы сегодня кончите экзамен? Может быть, в одно время со мной: тогда я вам буду попутчиком.

Наташа, не отдавая себе отчета в этом случайном неожиданном знакомстве, но чувствуя какое-то непонятное влечение к этому красивому блондину и видя, что новый знакомый вполне интеллигентный человек, отвечала, что часа в три-четыре, пожалуй, выйдет из гимназии.

— Вот и прекрасно, я вас подожду.

И, действительно, в указанное время красивый блондин был уже у подъезда гимназии и поджидал Наташу на противоположной стороне.

Теперь они встретились, как хорошо знакомые, и пошли рядом по этому же самому бульвару.

Новый знакомый объяснил девушке, что он служит в одном из городских банков и всегда в эти часы ходит этим путем на службу. Звали его Александром Ивановичем Пяткиным. Фамилия хотя и не из звучных, но Наташа не обратила на это внимания, сказав ему, что послезавтра у них опять экзамен по географии и они встретятся на бульваре.

И вот все экзаменационные дни Наташа встречалась с Пяткиным, и он провожал ее в гимназию и обратно.