И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ) - "Люук Найтгест" - Страница 94

— Я его отпустил, — выдохнул Найтгест, и его младший брат невольно ощутил ледяную дрожь внутри собственного сердца.

— Ты… что? — тупо переспросил он, а затем обхватил лицо брата ладонями и поднял к себе, вглядываясь в глаза с едва различимыми зрачками, почти растворившимися в глубине аметистовых омутов.

— Я отдал ему свободу, — повторил мужчина, а затем судорожно выдохнул, поморщился от боли и снова понурился. — Возможно, так будет лучше.

— Кому?

— Не знаю. Но, коли он так цепляется за свою волю, пусть так.

Пассиса поджал губы и, обхватив брата за плечи, крепко прижал к себе, поглаживая по волосам.

— Горе ты моё горюшко, — едва слышно прошептал юный вампир, покачав головой.

Найтгест никак не отозвался на его слова, только вновь судорожно вдохнул и выдохнул.

❃ ❃ ❃

Постепенно небо над Кёльном заволакивали тяжёлые стальные тучи, то и дело озаряемые серебристыми вспышками молний: они рассекали мрачную гущу, охватывая её разветвлёнными лапами-пальцами, впиваясь в хмурую громаду стрекочущими когтями. То и дело вскидывая взгляд на предгрозовое небо, люди спешили укрыться от грядущего ливня, сутулясь и стараясь казаться меньше. Шквальный ветер трепал и рвал с них одежду, завывая в ушах и грубо заигрывая с длинными волосами, вскидывая их к небу. Заранее открытые зонты вырывались из рук, трепеща своими крыльями, и на улицах становилось всё более шумно с каждым мгновением. У реки было совершенно пустынно: даже деловитые, откормленные утки скрылись в своих плавучих домиках, и изредка до берегов доносилось их обеспокоенное кряканье, хлопанье крыльев. Возле Рейна было на удивление безлюдно, хотя обычно берега были забиты восхищёнными туристами с фотоаппаратами. Выйдя из дома и обнаружив себя здесь, Акио даже особо не удивился, только иронично вскинул брови и побрёл, хромая, прочь, не особо смотря, куда вообще идёт. Это его волновало мало, ещё меньше нестерпимой боли в теле. Кости всё ещё надрывно болели, равно как и рёбра, некоторые мышцы не желали восстанавливаться. Но всё это казалось Охотнику сейчас маловажным. Не щадя одежды, он уселся на самом берегу реки, меланхолично сорвал длинную травинку и засунул её в рот, принимаясь перекатывать из одного уголка губ в другой. Поверхность воды мерещилась абсолютно чёрной, вздымалась и пенилась, то и дело ударяясь о берег, вздымая тучи брызг. Грохотало всё ближе и ближе, в ушах звенело от этих звуков, в желудке ворочался комок ядовитых змей, и, наконец, первые тяжёлые, крупные капли дождя ударились о землю и воду, коснулись лица музыканта. Он не стал натягивать на голову капюшон плаща, не стал нахохливаться и кутаться в него в поисках спасения от разбушевавшейся стихии.

— Эй, дух, — хрипло позвал Акио, срывая пучок травы и раскатывая его между ладонями. — Ты здесь?

— А куда мне от тебя деться? — спокойно и самую малость насмешливо отозвался ему хранитель. — Что на этот раз?

— Может, договоримся? — тихо поинтересовался Акио, глядя на мутную гладь воды и бездумно растирая сок в ладонях. — Я тебе какое-нибудь перспективное тело, а ты оставишь меня в покое?

— Чтобы ты под первый поезд бросился или тихо вскрыл вены в ближайшем туалете? Нет, прости, я отказываюсь.

— Господи, ты случаем не чернокнижник? А то мне чудится, что они все такие, — голос Акио дрогнул, он сощурился, невольно прикоснувшись к шраму на щеке.

— Это какие же?

— Эгоисты, — припечатал едва слышно Артемис, кидая комок травы на землю перед собой. — Какое тебе дело, где ошиваться, кто тебя будет поддерживать? Сделай доброе дело — уступи.

— Я уже уступил однажды одному Акио, — задумчиво протянул призрак, и Артемис готов был поклясться, что почувствовал, как рядом с ним присели. — А вот и итог: я мёртв и таскаюсь за тобой. Но на мой скромный взгляд уж лучше так, чем мы оба разбежимся и останемся ни с чем.

— А сейчас, по-твоему, у меня куча возможностей, светлое будущее? — рыкнул юноша, срывая очередной клок травы и яростно разрывая его дрожащими пальцами. — Мой брат мёртв. Мои отец и мать мертвы. Мои друзья мертвы. И знаешь, кто причина этого бедлама? Этой безумной жатвы?

— Не прибедняйся, — одёрнули его. — У тебя есть твоя группа, и ты достаточно популярен, чтобы завести новую семью. И что-то я не слышал, чтобы последние десять лет ты страстно и нежно вспоминал Сэто, Андреа или Рафаэля. Не упомяни их Гилберт, ты бы даже и не вспомнил. А в том, что твоя прошлая компания погибла, он почти и не виноват.

— Да? А кто это всё подстроил, не напомнишь? Кто устроил эту чёртову резню? — прошипел Акио, содрогаясь от яростной беспомощности.

— Я верю, что Гилберт умён и изворотлив, но позволь сказать тебе одну вещь, Артемис, — Охотник ощутил холодное прикосновение к плечу и невольно вздрогнул от судороги, прошедшейся по мышцам. — Не скажи ему об этом, не подкинь столь радикальный метод решения проблемы, он бы действовал иначе. Поверь мне на слово, я знаю его, знаю, как бы он повёл себя, окажись с тобой один на один. Ты бы умолял его о единственной ночи вместе, мечтал о новой встрече, не знал бы горя.

— Сто одна роза, дорогие вина и прочая лабуда? Думаешь, я бы клюнул на это?

— Нет, это слишком дёшево, — в голосе второй души послышалась улыбка. — Но ты задаёшь неправильные вопросы, не с той стороны подходишь к делу. Ты не услышал, что я сказал?

— Имеешь ввиду, что кто-то заставил его так поступить? — уверенность Акио пошатнулась, он поёрзал, забывая даже о том, что собирался вырвать всю траву в округе.

— Наконец-то. Ты борешься с симптомами, а не с причиной болезни, мой дорогой мальчик. Как думаешь, откуда он вообще узнал о тебе? Этот мир столь далёк от нашего, что вероятность явиться сюда случайно, случайно встретить мальчишку со спящей магией стремится к нулю. И я сильно сомневаюсь, что Гилберт души не чает в смертных и изгнанниках, что любит проводить среди них своё время. О тебе знал кто-то другой. Тот, кто знал, кто ты на самом деле, какая кровь течёт в твоих жилах лучше самого тебя. Чернокнижники не обладают даром предвидения, интуиция их, как у камней, и те даже лучше предчувствуют, чем братия в чёрных плащах. У них восхитительные боевые рефлексы, великолепная реакция, какой можно добиться только годами тренировок. А это значит, что увидеть тебя в видении Гилберт не мог, хоть ты его напои тысячей зелий, — голос духа дрожал всё ощутимее, наполняясь таким вдохновением, какое сложно представить. Артемис готов был поклясться, что сейчас рядом с ним не призрак, а живой человек, который о смерти даже не слышал.

— Кажется, начинаю понимать, — несколько неуверенно проговорил Акио, опуская взгляд на собственные руки. — Мне кажется, я помню его. Я чувствовал его всё время, но не обращал внимания. Сколько бы раз мы ни сталкивались с Гилбертом, он был не один. Но я не помню лица, голоса… Кажется, у него были белые волосы.

— Серые глаза, — тихо прошептал хранитель рядом с ним, и Акио разобрал нечто странное в его голосе. — Лишённая пигмента кожа. Длинные пальцы, украшенные единственным перстнем со сверкающим камнем, не имеющим породы. Гордая осанка. Тонкий и крепкий, несгибаемый, как бамбук. Безразличный ко всему, незаметный, выросший в тени, не привыкший говорить без повода. Непокорный, жестокий. Таким его знали все.

Повисла тяжкая тишина. Дождь хлестал воду и траву, по лицу, впивался ледяными пальцами в волосы, рокотал по асфальту и машинам, выл, проносясь вместе с ветром над мутной поверхностью Рейна. Акио ждал продолжения, уставившись на собственные руки. Ему казалось, что душа говорит о нём самом, о его неизбежном будущем, если он вдруг ступит на неправильную дорогу. Ему на макушку легла широкая ледяная ладонь, бережно встрепала волосы.

— Я знал его другим, — негромко продолжил хранитель, перебирая светлые волосы мужчины. — Напуганным собственными силами, неспособным разжечь огонь на ладонях, с гулкой пустотой внутри, ощерившейся осколками. Когда он явился ко мне с письмом от собственной матери, мне казалось, что этому мышонку лучше вообще не прикасаться к магии, а разносить напитки в тихом трактире, где на него не посмеют поднять руку. Его дар был проклятьем, преподнося силы и отнимая жизни близких. И всё же, у него был стержень. Крепкий, колючий, с годами он становился лишь уверенней, но полый стержень можно разбить, каким бы он ни был.