Поцелуй победителя - Руткоски Мари - Страница 34

— Такого не было.

— Я тебя поцеловала. — Кестрель коснулась шеи Арина и почувствовала, как бешено стучит его пульс.

— Это произошло не так, — выдохнул он наконец.

— Значит, все-таки было. — В голове пронеслось множество картин, будто мелодию, которую она вообразила, лежа в темноте, окунули в зеленый ликер. Все нестыковки исчезли, и звуки слились в единую мелодию. Вспомнить Арина было легко, особенно сейчас. Рука Кестрель скользнула по его груди. Хлопковая рубашка на нем казалась горячей наощупь. — Я помню твою кухню. Стол. Мед и муку.

Сердце Арина гулко билось под ее рукой.

— Да.

— Еще карету.

— Да.

— Балкон.

Он то ли резко выдохнул, то ли издал смешок.

— Не совсем.

— Я помню, как уснула в твоей постели, пока тебя не было дома.

Арин отстранился, вглядываясь в ее лицо:

— Этого не было.

— Нет, было.

Его губы приоткрылись, зрачки ярко заблестели, но он ничего не сказал. Что будет, если Кестрель поддастся стремлению, которым охвачено ее тело? Оно как будто знало то, чего сама она не помнила. Сердце застучало быстрее, кровь бежала по венам пьянящей рекой.

— Самый первый день, — продолжила Кестрель. — Прошлым летом. Ты был такой взлохмаченный. Я хотела заправить волосы тебе за ухо, заставить взглянуть мне в глаза.

Грудь Арина приподнялась на вдохе, а вместе с ней и рука Кестрель.

— Я не знаю. Не могу… О твоих желаниях мне ничего не известно.

— Я не рассказала тебе об этом?

— Нет.

Кестрель наклонилась и прижалась к его губам, попробовав его на вкус: все тот же обжигающий ликер. Кестрель услышала, как Арин тихо сглотнул. Он потянул ее на себя, запутался пальцами в ее волосах, пил ее дыхание. Но сама Кестрель уже не понимала, где заканчивалось ее дыхание и начиналось его. Он продолжил целовать ее. Кончики пальцев скользнули по ее щекам, потом исчезли. Затем Кестрель почувствовала легкое прикосновение к своему бедру, будто умелой рукой подбросили камешек, который запрыгал по воде.

— Странно, — пробормотал Арин, не отстраняясь.

Кестрель не слушала. Она была как вода, по которой кругами расходятся ощущения от прикосновения. Вот он, камешек, запрыгавший по поверхности озера, оставлял за собой воронки на пару секунд.

Внезапно Кестрель поняла — или ей так померещилось, — что именно показалось Арину странным. У нее на бедре не было кинжала, исчезла важная деталь. Кестрель все острее ощущала, сколько она потеряла и как много в ней осталось пустот. В голову пришла дикая, нереальная идея: вдруг она стала прозрачной и, когда Арин снова прикоснется к ней, его рука пройдет сквозь ее тело, как будто это не плоть, а воздух? Словно Кестрель состоит из пустоты. Она не хотела исчезать. Кестрель мечтала снова стать целой.

— Я хочу вспомнить тебя, — выдохнула она.

В темных глазах Арина вспыхнула страсть. Он обхватил ее за бедра, прижал к себе, глядя на нее из-под полуприкрытых век. Его губы влажно блестели. Кестрель не понимала, что сейчас означает выражение его лица. Она склонилась к Арину, чтобы попробовать новое чувство на вкус.

Поцелуй получился почти грубым. Кестрель сама так хотела. Она почувствовала, как Арин прикусил зубами ее губу. Это привело ее в восторг: такого между ними точно еще не было. Но в то же время Кестрель как будто заново пережила все их прошлые поцелуи. Губы Арина скользнули ниже, к шее. Он прижался щекой к ее коже.

Кестрель снова поймала его губы своими и почувствовала, что их вкус изменился. Теперь она уловила медный привкус собственной кожи и тут же провела языком по губам Арина.

— Кестрель…

Она не ответила.

— Это плохая идея.

— Нет, отличная.

Арин отстранился, прикрыл глаза и уткнулся лбом в ее живот. Она почувствовала, как он что-то бормочет. Его дыхание обжигало даже сквозь тонкую ткань ночной сорочки. Потом Арин отодвинул стул с резким звуком и отстранился.

— Так нельзя.

— Почему, именно так и нужно. — Кестрель попыталась подобрать слова, чтобы объяснить, как это помогает ей. Она словно рисовала карту своей души, и каждое прикосновение добавляло новые детали: горные цепи, холмы и долины.

— Кестрель, мне кажется, ты… используешь меня.

Кестрель застыла в испуге. Арин практически выразил то, что она пыталась сказать, но немного под другим углом.

— Не то чтобы я был против. — Он печально улыбнулся. — Не буду врать, я тоже х-хочу…

Кестрель еще не слышала, чтобы он заикался. Хотя она не всегда могла доверять своей памяти, на этот раз она знала наверняка. «Тебя так легко вспомнить», — хотелось сказать ей. Воспоминания об Арине быстро возвращались. Было не больно — сейчас Кестрель не ощущала того страха, как когда думала об этом в тундре или лежала в его пустой кровати.

Безликий ужас. Чудовище, которое пряталось у нее внутри. Оно росло, приобретая неясные, размытые очертания. Кестрель не желала прикасаться к нему, даже боялась подходить близко. Арин оказался прав, когда предположил, что, возможно, ее память просто отказывалась хранить какое-то страшное событие.

— Но этого недостаточно, — сказал он.

Кестрель не сразу сообразила, что Арин все еще пытается объяснить свой отказ, а не отвечает на ее мысли, которые так громко звучали в голове, будто она их прокричала.

— И чего же не хватает?

Арин покраснел.

— Не бойся, скажи.

— Ну… мм, меня.

— Не понимаю…

— Я хочу, чтобы тебе был нужен… именно я.

— Но так и есть.

Арин провел рукой по взлохмаченным волосам.

— Я не об этом. — Он жестом указал сперва на нее, потом на себя. — Я… — Арин запнулся, устало потер веки и лишь потом продолжил: — Я хочу, чтобы ты принадлежала мне целиком. Не только телом, но и душой. Хочу взаимности.

У Кестрель внутри что-то оборвалось. Она ведь обещала больше не лгать ему. Ее взгляд сказал ему все без слов. Глаза Арина потускнели. Он молча поправил прядки, которые упали ей на лицо, запутались в ресницах и налипли на губы. Подушечки его пальцев скользнули по ее нижней губе. Вдоль позвоночника пробежали мурашки, а внутри что-то перевернулось. Потом Арин убрал руку, и Кестрель тут же почувствовала себя одиноко.

— Завтра утром я уеду вместе с Рошаром, — вздохнул он. — Вернусь нескоро.

В душе затлел уголек обиды. Хорошо знакомое чувство, которое преследовало ее всю жизнь. Ее всегда бросали. Война вечно оказывалась важнее. Кестрель вспомнила себя, маленькую девочку, которая с большим трудом держала лежащий в ножнах меч — огромный, длиной в ее рост. Руки болели, но опускать его было нельзя. Только человек на лошади мог забрать клинок. Он смотрел на Кестрель сверху вниз и словно специально выжидал, проверяя, как долго она выдержит. Потом улыбнулся, и ее сердце — и настоящее, и прошлое, сердце девочки и девушки — наполнилось одновременно гордостью, печалью и яростью.

— Возьми меня с собой, — попросила она Арина.

В его глазах промелькнула тень.

— Нет. Ни за что.

— Я могу помочь. Я в курсе, как отец проводит разведку, знаю его тактику, шифры, боевой порядок…

— Нет.

— Кто дал тебе право решать за меня?

— Ты не поедешь! — отрезал Арин, но потом, видимо, понял, что оба они перешли на слишком враждебный тон, и добавил уже мягче: — Это слишком опасно.

— Я умею за себя постоять.

— Я не могу потерять еще и тебя, — с горечью произнес он. — Хватит с меня потерь.

Его глаза потемнели, словно в них отразилась ночь, о которой Арин рассказывал недавно. Ночь, когда началась война.

Во всем этом был виноват отец Кестрель. Его образ встал перед глазами. Воспоминание сжало, точно тиски, до хруста в костях. Арин, похоже, догадался, о чем она подумала. Кестрель поняла, что тем самым сделала ему еще больнее. Маленькая Кестрель умоляла отца взять ее с собой на войну. Он обещал, что однажды она сможет поехать. Но Кестрель выросла. Их желания разошлись. Она все чаще просила его остаться, но генерал не соглашался.

История Арина переплеталась с ее историей, складываясь в странный узор. Молчание затянулось. Наконец Арин тихо произнес: