Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 55

Готовиться к паломничеству вдова начинала заранее. Сначала — главным образом духовно: включая в молитвы на протяжении дня просьбы о том, чтобы провести его с наибольшей пользой для души, обдумывая темы беседы или припоминая прегрешения для исповеди.

Празничным утром же добавлялись и куда более материальные сборы.

— Нет, Лизбет, золотистое в монастырь надевать не годится. Золотой достойно быть только дароносице с реликвией. Мы же идем туда прославлять Господа как смиренные слуги Его, а не выставлять себя напоказ. Покажи лучше синее.

— Сейчас, госпожа.

Стоя посреди своей спальни в льняном нижнем платье приятного кремового оттенка, вдова придирчиво осмотрела протянутый ей гоун[6]. Да, так однозначно уместнее: сдержанный и одновременно глубокий цвет. Чуть бы темнее — и стал бы мрачным, напоминая ночное небо. А так — будто спелые ягоды черники. Неброско и одновременно чувствуется добротная изысканность.

— Очень хорошо. Нам, женщинам, не надлежит выделяться, особенно путешествуя к святым местам. А в дорогу вообще лучше одеться поскромнее: упаси Господь, грабители привяжутся.

— Что правда, то правда! — боязливо протянула Лизбет. — Хоть бы у Северных ворот людей хороших встретить, чтобы не страшно было идти всем вместе. А как думаете, госпожа, может, на этот раз и господин Виллем пойдет? Вот уж с кем я бы ни капельки не боялась!

Вдова опустила голову, делая вид, что внимательно осматривает только что надетое платье. Стоило только один раз мельком спросить у Лизбет про историю с шарлатаном — и теперь «господин Виллем» у нее с языка не сходит: все готова о нем разузнать и госпоже пересказать. Это смущало, тревожило душу, заставляя, возможно, даже с излишней резкостью обрывать разговоры на эту тему. Во-первых, дело ли: чужому, по сути, человеку, кости перемывать! Это самый что ни на есть настоящий грех обговора! А во-вторых — страшно и стыдно было признаваться самой себе, что знать о нем хотелось: настолько, что и сам лекарь чем дальше, тем менее чужим почему-то казался…

— У господина Виллема наверняка много пациентов, Лизбет. Да и мальчику его такое путешествие пешком не по силам. Вряд ли он пойдет.

— А жаль… — вздохнула девица. — Госпожа, рукавчики какие подберем?

— В дорогу и чтобы поработать сегодня — дай те голубые. И платок на плечи — поскромнее. Шелковый с собой возьмем, завтра перед Мессой накину.

— Хорошо, госпожа. А на Мессу и рукава побогаче взять нужно. Может, набивные?[7] Гляньте, как хороши!

Вдова ван Кларент приняла на ладони переливающийся рукав жемчужного цвета с набитым на нем темно-синим узором в виде цветка граната, кончиками пальцев провела по ряду мелких пуговок, достигающих локтя[8].

— Да, прекрасно, упакуй.

— А койф[9] — как обычно черный? — в голосе Лизбет послышались заранее расстроенные, ноющие нотки.

— Ну, раз мой бедный супруг, как я полагаю, не воскрес — то черный. До лопаток. На голубой подкладке. Пояс тоже черный. Шелковый сразу дай, он не очень заметный, внимания не привлечет.

Служанка расторопно исполнила распоряжение.

— Шнуровку тоже шелковую брать, госпожа?

— Да, бери шелковую.

Лизбет выбрала из деревянной коробочки, лежащей на кровати, подходящие плетеные шнурки и принялась ловко вставлять их в петельки по бокам выреза верхнего платья госпожи.

— Плотно затягивать или вставку сделаем?[10]

— Плотно. Ты все приготовила в дорогу? Мелкие монеты взяла, нищим раздать?

— Да, госпожа.

— Очень хорошо. Ты прекрасно постаралась, молодец. Уверена, Господь тебя отблагодарит. Теперь подай мне шоссы… Нет, те, льняные, в шерстяных жарко… И спускайся. Надо успеть пораньше с Северным воротам, чтобы все не ушли без нас.

— Хорошо, госпожа. Я уже совсем готова!

Лизбет, довольная похвалой, проворно упорхнула из комнаты, прогрохотала башмаками по лестнице, — однако когда спустя несколько минут госпожа спустилась в кухню — служанка готова не была. И судя по побледневшему, враз осунувшемуся лицу и огромным перепуганным глазам — готова была бы еще нескоро.

— Что? — вдова почувствовала, как сердце кольнул холодок дурного предчувствия. — Лизбет, на тебе лица нет! Что такое?

— Зеленщик заходил, госпожа… Он сказал…

— Что?! Не тяни!

— Дом господина Виллема сгорел этой ночью.

— Господи Иисусе!..

— Вроде бы бродягу какого-то ночью поблизости видели, с факелом. Думают на него.

— Погоди! А что же сам господин Виллем? И… и мальчик, что при нем?

— Он не знает, госпожа, — звонкий голос Лизбет внезапно упал до еле слышного говора. — Но… Это случилось глубокой ночью. Мастер Виллем если только к больному какому пошел… А парню где ж в такую пору быть, как не дома…

— Господи, помилуй, — вдова прижала ладони к груди. — Он же калека! Он не выбрался бы из горящего дома сам! Если только с помощью господина Виллема.

— Тогда их обоих видели бы, госпожа. Но зеленщик сказал, их, кажется, нигде нет. Он, правда, только мимо с товаром проходил, может, чего недослышал…

— Пресвятая Дева, убереги…

Вдова ван Кларент замерла, чувствуя, как страх ледяными обручами стискивает сердце. Неужели все закончится так бессмысленно и страшно? Бродяга, факел — и сероглазый лекарь больше никогда не будет ходить улочками Хасселта… Не встретится с ней, не придержит дверь храма, не поделится, пусть скупо, словно через силу, своими переживаниями и мыслями… Он уйдет, а ей навсегда останется чувство, что что-то очень важное и доброе обошло ее стороной…

— Что же нам делать, госпожа?.. — голос Лизбет дрожал.

Что делать? А разве можно еще что-то сделать? Все уже случилось, и от этой беспомощности только еще сильнее болит душа.

— На богомолье пойдем?

Страх и горечь продолжают нарастать, и, погружаясь в них, так хочется поступить правильно, сделать что-то, что принесло бы сердцу покой, а тем, за кого оно сейчас болит — хоть какую-то помощь… Вот только ни помощи, ни утешения у нее нет, ни для себя, ни для других. Есть они, наверное, у Того, Кто, по каким-то только Ему понятным причинам допустив сегодняшний ужас, сможет как-то излечить нанесенные раны. А раз так — то к кому идти, как не к Нему?

— В Херкенроде мы сможем предстать перед Самим Спасителем, объявившимся в чудодейственной Гостии. Там мы будем ближе всего к Нему и сможем вымолить у Него милосердия для господина Виллема и мальчика…

— Или для их душ, — еле слышно закончила Лизбет.

Вдова побледнела, однако затем подошла к служанке, ласково коснулась ее плеча.

— Как бы то ни было, их судьба не в наших руках. Так что разумнее всего будет обратиться к Тому, Кто действительно может им помочь. Ты так не считаешь?

— Видимо так, госпожа…

Видимо так.

И все же почему так горько и стыло на сердце от этого, казалось бы, совершенно правильного решения? Почему, направляясь к Северным воротам, она чувствует себя так, словно предает кого-то и сбегает?..

Путь к нужному вдове и Лизбет выходу из города пролегал чуть в стороне от улицы, на которой жил Виллем. Однако черные струи дыма, все еще лениво поднимавшиеся к небу, можно было увидеть, кажется, из любой части города. А подойдя поближе, почувствовать удушающий запах гари.

— Госпожа, дозвольте хоть сбегаю, новости узнаю!.. — умоляюще протянула девица, когда они поравнялись с поворотом на улицу, где стоял сгоревший дом. Видимая ее часть была пуста: когда люди перестали опасаться распространения пожара, многие из них разошлись. За еще одним поворотом, однако, раздавался приглушенный шум, говоривший о том, что на пожарище все еще что-то происходит. — О, смотрите, это же отец Ансельм! — она указала на как раз появившегося на улице священника. — Дозвольте, госпожа, я быстро!

— Идем вместе.

Отец Ансельм побледнел и осунулся, словно этой ночью он почти не спал, одеяние его было заляпано грязью, полы кое-где обуглились, как от хождения по горячим еще углям. Да и скорбное выражение лица священника оставляло все меньше надежды на что-то хорошее. Вдову и Лизбет он приветствовал, однако же, тепло, хотя и печально.