Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 46

— Ну чья тогда это будет вина, парень? Тебе шанс давали? Давали. Если ты его по ветру пустил — так что ж поделать? Я ж говорю, не справишься ты.

— Справлюсь! Господин целитель, пожалуйста! Я все сделаю и все выдержу. Вот увидите.

Чародей взглянул на него с недоверием, затем, однако же, все таки сунул руку за пазуху и протянул Гвидо обернутую в ткань щепку.

— Спасибо.

Целитель помог ему спуститься с кибитки, вручил костыль.

— Дай Бог, скоро не понадобится, парень, — сказал он. — Но только помни — сие есть тайна великая. Не проболтайся.

Гвидо кивнул и со всей возможной для него скоростью зашагал по узкой улочке. Чародей еще какое-то время провожал его глазами, затем хмыкнул, и, вернувшись в кибитку, опустил полог.

***

Виллем смотрел на своего подопечного со все возрастающим недоумением.

— Так тебя ограбили? — в который раз переспросил он. — Ну-ка, сядь, осмотрю.

Несколько свежих ссадин на ладонях и на лице да длинная тонкая царапина на животе, явно оставленная чиркнувшим по коже кончиком ножа. Ничего опасного, а вкупе с разорванной, перепачканной уличной грязью одеждой и отсутствием пояса с деньгами картина складывалась довольно очевидная. На первый взгляд.

На второй — в глаза бросались странности, не дававшие лекарю покоя. Например то, что всю историю про ограбление из подростка пришлось чуть ли не клещами тянуть. Хотя что такого-то? Чтобы в толпе — да никого не обчистили — такого попросту не бывает. А то, что шансы принудительно расстаться с деньгами у беззащитного калеки выше, чем у кого другого — прискорбно, конечно, и чести ворам не делает — но так уж есть.

Так почему у подопечного такое застывшее, виноватое выражение на лице? Почему каждое слово приходится едва ли не с боем выколачивать? Почему, кажется, даже под пыткой он не способен посмотреть ему, Виллему, в глаза? И где, наконец, он пропадал целый день? Боялся, что опекун накажет за пропажу денег? Так боялся, что и домой не шел? Нет, не сходится. С чего бы такой страх? Пусть монет, как оказалось, было намного больше, чем с утра (и вот уж по ком розга плачет — так это по глупым и ленивым недорослям булочника, догадавшимся вручить увечному такие деньги!) — но сути-то это не меняет, и вину его не увеличивает… А Виллем, со своей стороны, за все время ни разу руки на него не поднял, кроме той оплеухи после истории с судьей Шильдергазом. Но там было за дело и для дальнейшего воспитания, а не со зла. Так что за тайны обосновались в его доме?

— Ты чего-то недоговариваешь, верно?

Гвидо, услышав обращенный к нему вопрос, вздрогнул, но упрямо покрутил головой.

— Нет, мастер. Я просто устал. И… грабителя того испугался. Можно мне спать пойти?

— В таком виде — нет, — решительно ответил Виллем. — Иначе твоя постель будет не слишком отличаться от свинарника. Я воды нагрел, хотел сам помыться, но тебе явно нужнее. Раздевайся, сейчас бадейку принесу.

Вроде повеселел.

Устанавливая у очага ширму из плотной ткани, натянутой на деревянные рамы, обеспечивающую должное уединение и защиту от сквозняков, Виллем с легкой усмешкой припомнил, что поначалу подопечный к перспективе полностью купаться отнесся со здоровым скепсисом. Виллем тогда в дискуссии о пользе чистоплотности вдаваться не стал — попросту поставил у очага удлиненную деревянную бадью (в свое время специально заказал ее у столяра: почти в полный рост, так, чтобы можно было погрузиться в горячую воду по шею и при этом только согнуть ноги, а не скручиваться в три погибели), застелил чистой тканью — иначе заноз в самых неудобных местах не миновать, вылил в нее четыре ведра кипящей воды, долил ледяной из колодца и с глубоким удовлетворенным вздохом улегся отмокать.

Мальчишка мужественно боролся с любопытством, пока в дело не пошли венецианские мыльные шарики: чистый бараний жир и пальмовое масло как основа, и густой, терпкий хвойный аромат. Истинное чудо.[6]

«Мастер, а чем это пахнет?..»

Путь от этого вопроса до робкого «А можно и мне?..» оказался приятно коротким, и с тех пор купание стало для подростка хоть и не очень частым, — уж больно трудоемко к нему готовиться, — но оттого не менее любимым развлечением.

Впрочем, на сей раз и оно не слишком помогло: устроившись в бадье, Гвидо так и замер, отрешенно глядя в огонь очага и словно не ощущая ни приятного тепла воды, ни разлившегося по кухне мыльного аромата. Виллем, мельком заглянувший за ширму, был этим неприятно удивлен. Если уж купание его не радует, значит, случилось нечто серьезное и, скорее всего, плохое.

— Ты ведь понимаешь, что я не сержусь из-за пропажи денег? — подросток обернулся на голос, но напряженная задумивость из глаз так и не исчезла. — Если я задаю вопросы, так только потому, что не хочу, чтобы ты попал в беду.

— Я не попаду в беду, мастер.

Именно в этом Виллем почему-то и сомневался.

— Если кто-то напугал тебя или обидел…

— Меня никто не пугал, мастер. Просто у меня… — он запнулся, — отняли деньги. Я не знал, как вы к этому отнесетесь, тем более, что денег было много. Если вы не сердитесь, значит, и вовсе все в порядке. Помогите мне выйти, мастер, пожалуйста. Наверно, я уже достаточно чистый.

«Раньше, чем вода остыла? И это называется «ничего не случилось»?», — подумалось лекарю.

Вслух он, однако же, ничего не сказал: становилось все более очевидно, что со своей тайной мальчишка расстанется разве что с иглами под ногтями. Что же, ладно. Может, ему просто приглянулась какая-нибудь девица, и все дело в любовном томлении? А сие, хоть для юного серца и болезненно, но не смертельно, а значит, он, Виллем, может не разводить панику на ровном месте.

Придя к такому выводу, Виллем уже привычным жестом подхватил Гвидо под мышки, помог ему подняться, закутал в банную простынь и перенес на кровать.

— Вытирайся, пока не замерз, и отдыхай, раз устал, — сказал он.

— А вы, мастер?

— Что — я?

— Вы уже идете спать?

С каких пор его волнует, когда опекун собирается отдыхать?

— Нет, я еще поработаю над рукописью. А что?

— Да нет, ничего. Я просто так спросил.

Виллем еще раз пристально взглянул на него, но мальчишка сделал вид, что этого не заметил.

— Ладно, — сдался лекарь. — Отдыхай с Богом.

Он быстро начертал в воздухе крест и вышел в приемную. На конторке ждали разлинованные заранее листы, и предвкушение тихого вечера за рукописью радовало сердце, — настолько, что в тайны воспитанника он решил все же не вникать. Жив, здоров — и то слава Богу. Деньги — жалко, но не последние. А все тайное так или иначе однажды станет явным.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — 29 июня.

2 — Как мы уже видели на примере Пасхи в первых главах, Вигилия — это Месса, которая служится накануне какого-то торжества. И в наши дни на Мессе в субботу вечером берутся чтения и Евангелие с воскресной службы, таким образом воскресенье как бы «начинается в субботу», а праздник — вечером накануне. Участие в вигилийной службе приравнивается к участию на Мессе непосредственно в день торжества.

3 — Виллем хитрит: Гвидо — выходец из довольно богатой семьи, сын цехового мастера и в перспективе сам мастер-аптекарь, он гораздо выше по социальному статусу, чем служанка Лизбет. Так что она ему действительно неподходящая партия, во всяком случае, с точки зрения сословных отношений.

4 — «Беззаботная песня», приводится по «Буранскому сборнику» XIII в.

5 — Речь о двух формулировках Символа веры: апостольском (покороче) и Константинопольском (подлиннее).

6 — Разумеется, и рецепты, и происхождение мыла — подлинные.

========== Из бездны… ==========

Комментарий к Из бездны…

ВНИМАНИЕ! Содержание этой главы было одной из причин присвоения работе статуса NC-17. Фиалкам, ромашкам и прочим нежным созданиям читать с большой осторожностью!

Виллема разбудил крик.

Разбудил не сразу — украдкой вполз в сознание, смешивая сон и реальность, не давая осознать, что он раздается на самом деле. Осознавать этого, впрочем, спросонок совершенно не хотелось: если где-то поблизости так орут — значит дело очень плохо. Может, оно само как-то разрешится?.. Или это и вовсе — сон? Кажется, что-то о корне мандрагоры… От него надо спасаться, оглушит, сведет с ума…