Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 32

Отвязанный, ребенок на некоторое время затих, словно не веря в обретенную свободу. Затем, однако, мощным, почти звериным рывком, совершенно не вязавшимся с детской неуклюжестью, сорвался с ненавистного ложа и бросился к двери. Отец хотел было преградить ему путь, но лекарь удержал: для начала стоило узнать, куда направлялся юный больной.

Им повезло: Клаэс, не колеблясь, свернул в родительскую спальню. Замер на пороге. Постоял, пристально вглядываясь в возвращенную мебель. Вошел — осторожно, на цыпочках, будто боясь спугнуть. Обошел кругом. Легонько потрогал кончиками пальцев. Вой притих, снова сменившись ворчанием.

Наконец он, видимо, уверился в возвращении блудной вещи: прижался к стулу лицом, шумно вдыхая запах, а затем так и осел с ним в обнимку, радостно заворковав.

Лекарь и Говард переглянулись, во взглядах их читались радость и облегчение. Мальчик улегся на пол, все так же обнимая пропажу. Напряжение последних дней, видимо, сказывалось, и он уже вовсю клевал носом. Увидев это, лекарь довольно кивнул: похоже, его помощь здесь больше не нужна.

— Идем, — неслышно произнес он, кивком указывая на дверь.

В кухню спускались в согласном, умиротворенном молчании.

Говард, не спрашивая, разлил по стаканам вино, протянул один из них лекарю.

— Сколько жить будем, за тебя молиться станем,— сказал он. — Дар у тебя, Виллем, не только тело лечишь. Я вот, хоть и отец — а ничего, кроме как вдарить хорошенько не придумал… Видел у него на щеке?

— Видел, — Виллем пригубил напиток. — Отцу всегда тяжелее, что уж там. Я пришел-ушел. А ты с ним постоянно.

— Значит, не осуждаешь? — мужчина поднес стакан к губам, и лекарь заметил, как дрожит его рука. — Не думаешь, что я увечного обижаю?

— Я думаю о том, как увечного твоего лечить, — ответил Виллем. — А осуждать — это не ко мне. Чувствуешь, что грех на тебе — сходи к отцу Ансельму на исповедь, покайся.

— Грех… — горько протянул его собеседник. — А это, — он слегка качнул головой в сторону двери в кухню, за которой где-то в доме спал Клаэс, — это нам за какой грех? Не поверишь, Виллем, мы ведь и вправду сходимся только в предписанные дни. В Посты, по пятницам, по средам, или как кровь у нее идет — близко не подхожу. Ты вообще хоть кого еще знаешь, чтобы так жили?! Так почему все ублюдки, да в Пост зачатые, и Бог знает, какие еще здоровыми бегают — а наш — вымоленный, долгожданный — вон что?! — он снова кивнул на дверь. Лекарь промолчал, понимая, что ответить, по сути, нечего, и Говард продолжил. — Анна-то моя чуть на тот свет родами не отправилась… Знал?

— Нет, — Виллем пристально взглянул на него, в глазах появилось странное, горькое и обреченное выражение.

— Так и есть. Точно, думали: все, саван, что перед родами себе сшила[2], пригодится, и ей, и дитенку. Ан нет, как видишь. Только второй раз не повторим уже, понимаешь? Слишком дорога она мне, чтобы еще рисковать. Да и куда с нашим еще детей, сам понимаешь…

— Угу…

— Угу. Вот и выходит: он — мой единственный сын, другого не будет. Все в него вложил, знаешь, как отец. И что по стопам моим пойдет, и что жену хорошую когда-то в дом приведет, и что в старости нас не оставит… А теперь что?

Он поставил опустошенный стакан на стол, не замечая, как побледнел лекарь при его последних словах.

— А теперь ничего хорошего, — подытожил он. — Так моя ли вина, что думаю иногда: он крещеный, греха на нем нет — чем такой как он нагрешить-то может… Может, пусть бы прямиком к Господу и отправлялся. И сам бы не мучился, и нас бы не изводил…

— Мысли мыслями, Говард, — ответил лекарь, пристально взглянув на него, — но ты ведь сам понимаешь: не нам отмерять сроки чьей-то жизни.

— Да знаю, — отмахнулся его собеседник. — Я ж ведь не о том. Ясно, что руку на него не подниму. А просто о том, что невыносимо это. Понимаешь?

— Понимаю, — глухо ответил лекарь, также допивая вино и отставляя стакан. — Ладно, надо попробовать, чтобы стало хоть немного менее невыносимо. Клаэс проспит до завтрашнего утра, думаю, к тому времени и снадобье подоспеет: я прямо сейчас схожу к аптекарю, договорюсь об этом.

— Спасибо, Виллем!

Лекарь молча кивнул, выходя из кухни. Слова благодарности редко казались ему менее заслуженными.

***

Выйдя от семьи Мориске, Виллем постоял немного, чувствуя, как от усталости и напряжения мелко дрожат колени. Сейчас бы отправиться наконец прямо домой!.. Даже есть не хочется, хотя перекусывал он только около полудня. Перехватить чего-нибудь на ужин — и спать…

До дома, однако, было еще далеко: в аптеку к мастеру Дидерику зайти было строго необходимо, а это означало путь до самой рыночной площади, довольно долгое, видимо, обсуждение состава снадобья и дорогу домой. Хоть бы Гвидо догадался не запирать дверь на засов, а то перепугается еще, как вернувшийся к полуночи опекун начнет ломиться в собственный дом!..

Виллем вздохнул, поудобнее перехватил факел, данный ему Говардом, и быстро зашагал вперед. Суматоха сегодняшнего дня оттеснила из памяти день вчерашний и все предыдущие, связанные с болезнью и угасанием Марка, — однако легче от этого если и стало, то ненадолго. Теперь же тоска и грусть наваливались снова, несмотря на все попытки заполнить голову мыслями о Клаэсе и способах его, если можно так сказать, лечения.

Виллем никогда не обсуждал с Марком детали своей работы, кроме тех, что касались непосредственно здоровья кузнеца или его сына. И тем не менее довольно скоро он поймал себя на том, что мысленно обращается к умершему другу, шаг за шагом рассказывая ему о странной болезни мальчика и о средстве, которое он предполагал изготовить. Конечно, вряд ли бы кузнец, услышь он его на самом деле, что-то понял, а тем более смог бы посоветовать. И все же Виллем все говорил и говорил ему в своих мыслях, будто воочию представляя, как Марк, выслушав его монолог, сказал бы что-то вроде: «Мудрено, конечно… Но ты-то справишься. Так или иначе — а справишься, с Божией помощью». Может, именно этого ему теперь так и не хватало? Поддержки? И широкой ладони друга на своем плече…

Виллем приостановился посреди узкой улочки, петлявшей под массивными каменными арками, машинально прислушался, будто надеялся действительно различить в ночной тишине бас кузнеца.

Ночь, однако же, не откликнулась: город спал.

«Аптекаря, поди, с постели поднимать придется», — с досадой подумал Виллем. В самом деле, потерять друга, конечно, больно, — но там, в доме за его спиной, остался измученный маленький мальчик и его почти отчаявшиеся родители — а значит, не время вспоминать ушедших и растравлять собственные раны.

Виллем собрался было продолжить путь, как вдруг внимание его привлек звук шагов, доносившийся с соседней улочки. Недалеко от того места, где стоял лекарь, они соединялись узким, едва пройти взрослому мужчине, проулком, который благодаря каменным стенам прекрасно передавал звуки.

Шаги в такую пору? Удивительного мало. Но и приятного тоже: нищие, которые днем ошивались на паперти или промышляли относительно безобидным срезанием кошелей или мелкими кражами с продовольственных прилавков, по ночам превращались в опасных головорезов, способных убить если не для наживы, то ради забавы. Впрочем, прохожий явно был один, да и с лекарем ему предстояло благополучно разминуться, особенно если не привлекать лишнего внимания к себе факелом. Вот и прекрасно: ты меня не видел, я тебя не видел.

Приняв решение, Виллем подался было вперед, подальше от проулка, как вдруг его молнией ударило понимание: он ведь уже слышал эти шаги. Совсем недавно, только вчера. Медленные, шаркающие, будто идти кому-то тяжело. И стук деревянного костыля о камень.

Сердце, казалось, пропустило удар.

Гвидо?! Нет, это просто какое-то наваждение. Какая блажь могла погнать мальчишку из теплого безопасного дома на ночные улицы? Нет, это не он, глупости. Мало ли калек в городе. Может, и правда нищий, и даже не разбойник…

Шаги между тем приближались, а затем произошло что-то, что заставило лекаря спешно броситься в проулок: идущих стало больше. Еще двое, подсказывал слух, нагоняют первого быстрой, хищной, легкой поступью ночных стервятников. Вот и жертва их услышала: пауза в шагах, видно приостановился, оглянулся. Снова пошел, лишь чуть быстрее на самом деле, — но уже на пределе возможностей.