Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 30

— Лизбет, — голос мастера звучал проникновенно. — Поди вон, а? И помни, что сводничество есть грехом.

— Чуть что, так сразу грех…

Шажки посетительницы проследовали к входной двери, которая за ней и закрылась.

Зато открылась другая, ведущая в кухню, от которой Гвидо уже пару минут не отрывал взгляда. На лице появившегося на пороге опекуна все еще было написано снисходительное и ироничное выражение, которое, однако, сразу исчезло, как только он увидел своего новоявленного подопечного.

— А, ты уже проснулся?

Он подошел к кровати, на которой лежал Гвидо, присел на край, коснулся ладонью его лба.

— Хорошо, жара нет, — сообщил он. — Я опасался, что после вчерашнего с тобой горячка случится: ты промок весь, да и вообще… умотался.

При упоминании о «вчерашнем» горе и боль снова поднялись обжигающей волной, не оставляющей ни малейшей надежды на то, чтобы сдержать слезы. Да и зачем? Ради отца стоило стараться, не показывать, что все видишь и понимаешь, что боишься и переживаешь… А господин Виллем наверняка и не такое видел.

— В первые дни всегда плохо… — ладонь опекуна успокаивающе погладила его по плечу, а затем мокрых щек коснулась мягкая ткань. — И чем дальше, тем будет хуже. Но потом постепенно пройдет.

Хотелось возражать, спорить: такое никогда не пройдет, такое попросту не может пройти! Но из сдавленного рыданиями горла вместо слов вырвался только придушенный писк. Впрочем, лекарь все понял и так.

— Знаю, — подтвердил он этот немой протест. — Кажется, что не пройдет, и легче не станет, и вообще, что жизнь закончилась. Так со всеми бывает. Но потом все равно проходит. И хорошо все то, что в свое время: и скорбь, и утешение…

Он какое-то время сидел рядом, больше не притрагиваясь, но все равно как-то удивительно ощутимо. Будто касался не руками, а сердцем. И от этих неосязаемых прикосновений становилось словно бы немного легче.

— Мне нужно идти к больным, — спустя какое-то время произнес он. — Поднимись, покажу хотя бы основное по дому. Потом полежишь еще, если захочешь.

Подросток послушно принялся выпутываться из одеяла. Виллем поднялся, протянул ему костыль, помог встать.

— Тут все просто, — начал он, обводя рукой просторное помещение. — Кухня и кухня. Здесь хранятся продукты, которые быстро не портятся, — он приоткрыл дверь, расположенную прямо возле кровати Гвидо. — А для скоропортящегося там же — погреб. Осмотришься потом получше, увидишь. Все продукты можно брать, готовить и есть. А вот сюда не ходи, — скрипнула еще одна дверь, по соседству с первой. — Это моя вотчина: травы, препараты, инструменты — все, что мне нужно. В кладовой, увидишь, еще дверь, выводящая наружу. У меня там огородик с травами был, но я его забросил, теперь больше покупаю, если что-то требуется. Отхожее место тоже там. Будешь выходить, — как вернешься, дверь не забудь на засов запереть. Пойдем-ка!

Они вышли в переднюю.

— Тут я принимаю пациентов, — сообщил лекарь. — Лестница, — он указал на узкую винтовую лестницу в углу, — ведет на второй и третий этажи. На втором две комнаты — моя спальня и еще одна пустая, на всякий случай. Я подумал, что тебе будет проще жить внизу, но если захочешь — скажи, я перенесу туда твою кровать и сундук с вещами. Только прибраться надо будет… — заметил он тише, словно делая мысленную зарубку. — Третий этаж — чердак, там еще одна комната, вроде для подмастерьев, но в ней просто всякий хлам[1]. Наверх, если захочешь, тоже потом сходишь. Вообще, по дому свободно ходи, кроме кладовой с травами. Понял?

— Понял, господин лекарь. А что мне делать, пока вас не будет?

На самом деле, единственное, чего хотелось — так это вернуться в кровать, лечь и как можно скорее умереть. Но поскольку этого не предвиделось, стоило выяснить, чем он может отблагодарить своего новоявленного опекуна за доброту. Без него, он, Гвидо, уже наверное, готовился бы к отъезду в Льеж с этим… подростка передернуло. И то — если бы этот согласился его забрать. А так бы и вовсе болтался бы сейчас по улицам без крыши над головой…

Вопрос, однако же, поставил опекуна в тупик.

— Хм… Ну-у… — протянул он. — Не знаю, если честно. Поешь вот. Я похлебку приготовил, она в очаге, чтоб не остыла. А так… А что ты обычно дома делал?

Гвидо неопределенно пожал плечами. Дома все было совсем иначе. Там была кузня, в которую можно было сходить — посмотреть и помочь, чем сможет. Была Марта, мимоходом учившая его своей премудрости и угощавшая горячими пирогами. Были Ян и Якоб, у которых даже после рабочего дня хватало сил на всякие затеи. Участвовать в них он по большей части не мог, но смотреть было весело. Дома были свои, только им понятные шутки, разговоры ни о чем, смех… Дома он никогда не был один, и занятие ему всегда легко находилось. А теперь… Теперь все это развалилось и исчезло. И прийти домой теперь не означает прийти к Марте, к работникам… К отцу…

В носу снова защипало, и он опустил голову: будет еще время погоревать, сейчас опекун дело говорит. Учит, как обживаться в этом новом доме, как привыкать в новой жизни. Послушал бы, чем сырость разводить!

— Гвидо, ты меня слышишь?

Не слышал. И явно что-то пропустил. Нехорошо вышло.

— Простите, господин лекарь.

— Я сказал, что ты у меня не в услужении. Тебе необязательно делать что-то, чтобы здесь жить. Но если хочешь и сможешь — приготовь поесть на вечер. Добро?

— Хорошо.

— Вот и славно. И ради всего святого, не называй меня «господин лекарь»: звучит, будто ты меня впервые в жизни видишь. Обращайся как раньше: «мастер», «мастер Виллем», «господин Виллем», на худой конец, — но только не этот ужас. Запомнил?

— Да, мастер Виллем.

— Вот и договорились. Все, мне пора. Будь молодцом.

Лекарь быстро надел гоун, перекинул через плечо ремень от сумки, махнул на прощание рукой, скрылся за дверью, и Гвидо остался один.

***

— Виллем! Вилле-ем!!.

Лекарь оглянулся: когда зовут вот так, на всю улицу, по имени, со слезами в голосе — ничего хорошего ждать не приходится. Тем более, что конкретно этот звавший его голос был ему хорошо знаком — и означал сумасшедше тяжелую, неизвестно сколько продлящуюся работу без какой-либо надежды на успех. Жаль, а он ведь собирался вернуться домой пораньше и даже купил у булочника два сладких пирога: то, что вдова ван Кларент их угостила — это хорошо, конечно, но надо бы и самому как-то поддержать нового подопечного, хотя бы и просто угощением.

— Слава Господу, нашла тебя! Хотела домой к тебе бежать!

Звавшая наконец догнала его и Виллем увидел запавшие, обведенные чернотой глаза на осунувшемся лице. Сбитый набок чепец и небрежно затянутая шнуровка верхнего платья дополняли картину,

— Анна? Что случилось? С Клаэсом снова плохо?

Ответ лекарь смог предугадать еще прежде, чем он был произнесен.

— Хуже некуда! Пресвятая Дева, заступись! Он только воет и грызет пол в доме!.. Виллем, это уже два дня без остановки! Приди, сделай хоть что-нибудь!.. Звали отца Ансельма, думали, в нем бесы — но нет, он ни молитв, ни святой воды будто и не замечает вовсе…

— Идем, по дороге расскажешь, — решительно кивнул лекарь.

— Спасибо… — она поспешила за ним, по пути продолжая: — Мы две ночи не спим. А Говард сегодня озверел, схватил его за шкирку, повалил, бить начал… Сказал, бродячим жонглерам его отдаст, людям на потеху… Я его не виню, сама на грани такого… Виллем, ради Христа, хоть что-то сделай!..

По ее лицу безудержно покатились слезы, пальцы судорожно вцепились в рукав лекаря, словно она боялась, что он исчезнет с полдороги. Виллем осторожно перехватил ее руки, заглянул в глаза.

— Я попробую, — мягко сказал он. — Хотя ты сама знаешь, что сделать я смогу немногое.

— Дай хоть сонной настойки, пусть бы и он отдохнул, и мы дух перевели.

— Увидим. А с чего все началось?

— Да если бы мы знали! Вроде все хорошо было… Ну как хорошо… Ты знаешь, как это — наше хорошо… Ну хоть жить можно было. А тут он в нашу спальню зашел — тут же вылетел — и воет… Не переставая, не знаю, как выдерживает…