Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 27

— И что между вами приключилось?

Мальчишка аж споткнулся от этого вопроса. Неуклюже переставил костыль, стараясь сохранить равновесие, и Виллем, поравнявшись с ним, успел заметить страх в его глазах.

Ответ, однако же, ждать себя не заставил и отчего-то не удивил.

— Ничего.

— В самом деле? — лекарь на шаг обогнал воспитанника, преградил ему путь. — Послушай, если он обидел тебя, ты должен мне сказать, понял? Я теперь твой опекун, а значит, должен заботиться о тебе и помогать справляться там, где ты не можешь справиться сам.

— Меня никто не обижал, господин лекарь.

Ну да… Вот только тебя при нем трясет как в лихорадке. Чего ради ты врешь, мальчик?..

Впрочем, ладно. С этим можно разобраться и позже. В конце концов, парень жив и пока относительно здоров. Возможно, просто потрясен кончиной отца, а этот Боэн, что очевидно, жизнь отравить умеет.

— Что ж, ладно. Идем.

Известная истина: чем больше тянешь осла за веревку, тем больше он упирается. Посмотрим, что будет, если перестать тянуть.

***

Неконтролируемо засыпать Гвидо начал, едва переступив порог дома опекуна. Точнее — присев на лавку за кухонным столом в ожидании еды.

Лекарь в это время быстро выставил на стол жбан с молоком, бутыль вина, принес из погреба два яйца и несколько мешочков с травами из кладовой. Смешал равные доли вина и молока в глиняной чаше, вбил туда яйца, досыпал трав и ловко водрузил чашу на решетку в очаге, помешивая ее содержимое и внимательно следя, чтобы оно не закипело.

— Так, парень, не спать!.. Не спать, говорю!

Нагревшееся варево он процедил через кусочек чистого полотна в другую чашу, поменьше, и поставил готовый напиток на стол перед подростком.

— Вот, нужно это выпить, и будешь отдыхать. Это тебя поддержит, раз уж толком поесть ты все равно уже не успеешь, так и заснешь с ложкой у рта… Эй, ты меня слышишь?

Никакой реакции.

Лекарь скользнул на скамью рядом с уронившим голову на согнутые руки Гвидо, сжал его плечи, ощутимо встряхнул, возвращая в сидячее положение.

— Не спи, не сейчас! Вот, пей.

Держать мальчишку одной рукой, не давая упасть, а второй поднести к его губам отвар — непросто, но справиться можно, особенно если есть сноровка. Жидкость, видимо, обожгла, заставляя парня немного прийти в себя.

— Выпей, — приказал лекарь, воспользовавшись моментом. — Допьешь — сможешь пойти спать.

Обещание, кажется, подействовало: Гвидо сделал несколько глотков. Все так же сонно-безучастно, хотя лекарь по опыту знал: вкус у напитка не то, чтобы приятный, скорее наоборот. Впрочем, апатия пройдет, как только восстановятся силы.

Плошка опустела, и лекарь, сжав ладонь подростка в своей, вздохнул с некоторым облегчением: пальцы Гвидо, ледяные после холодного храма и сырой улицы, начинали понемногу теплеть. Что же, остальное сделает время и глубокий сон.

— Вот и молодец. До кровати сам доберешься?

— Угу…

Что-то в его тоне показалось Виллему странным.

— Гвидо? — он склонился к подростку, заглянул в лицо. — Твой отец жив?

— Угу…

— Так, понятно. Иди-ка сюда…

Он выбрался из-за стола, поднял обмякшее тело подопечного на руки, перенес на низкую кровать у очага. Оставалось немного: снять с него дублет, стянуть шерстяные шоссы, оставив только нательное, и поплотнее укутать. Мерзнуть ему нельзя.

Задумавшись, лекарь машинально подоткнул Гвидо одеяло, и замер лишь тогда, когда его ладонь по привычке легла на лоб подростка в благословляющем жесте. По такой давней и, казалось бы, напрочь забытой привычке…

Начертить большим пальцем крестик на мальчишеском лбу, казалось, было тяжелее, чем настоящий крест поднять на Голгофу.

В последний раз, когда он это делал, лоб под его ладонью был куда как холоднее, а тело было укутано не в одеяло, а в саван, который вот-вот должен был скрыть и заострившееся мертвое мальчишеское лицо…

Виллем отдернул руку, будто обжегшись, машинально провел пальцами по ладони, стирая прикосновение. Почти десяток лет на то, чтобы все отпустить. Уверенность в том, что ему это удалось, и раны отболели и зарубцевались. И тут — один глупый жест — и все усилия идут прахом…

Он отвернулся: видеть спящего подопечного резко стало невмоготу. Хорошо, что есть дела, которые необходимо сделать и которые помогут свернуть с мрачной колеи его мыслей.

Поход в дом Марка, однако же, хоть много времени и не отнял, душевного спокойствия так и не вернул. Напротив: растравил еще больше, напомнив о другом доме: таком же заброшенном, пустом, холодном и насквозь пропахшем смертью, который он однажды тоже покинул…

Виллем вернулся к себе, поставил сундук с одеждой Гвидо в изножье его кровати. Убедился, что подопечный спит как убитый и тихо вышел в переднюю, прикрыв за собой дверь.

Взгляд упал на призывно разложенные страницы рукописи. Пожалуй, ночь лучше всего будет провести именно в работе, надежно укрывшись от мыслей и непрошеных воспоминаний за едва видимой паутиной разметки листов и кружевом букв.

Только вот где это видано, чтобы кружева и паутина создали хоть какую-то мало-мальски пригодную защиту?

***

Рассвет действительно застал Виллема у конторки. В ту ночь он, правда, больше вспоминал и размышлял, чем работал над своей рукописью, но и того немногого, что было написано, хватило, чтобы отвести душу.

«Все же травы и снадобья, из них составляемые — это величайшее благодеяние Творца, — думалось лекарю. — С ними все просто — хоть на первый взгляд так и не скажешь. Смешай одно и другое — и получишь результат. Может, не все результаты мы знаем — но это ничего не меняет. Травы предсказуемы. В отличие от людей».

Солнце зажгло ослепительные блики в стекле окон, когда Виллем вычистил и отложил перо и, сложив листы по порядку, направился в кухню, а оттуда — в кладовую. Запасы съестного не мешало бы пополнить, но хлеб, аккуратно завернутый в чистое полотенце, был еще почти свежим, а в погребе нашелся приличный кусок масла. В обычное время хватило бы и этого, но Гвидо наверняка проснется по-волчьи голодным, так что придется приготовить что-нибудь посущественнее.

Запах яичницы наполнил кухню, заставив подростка заворочаться, просыпаясь.

— Давай, парень, — поторопил его Виллем. — До Мессы время еще есть, но разлеживаться уже не стоит.

Тот вздрогнул и открыл глаза, услышав его голос, и, судя по вмиг погасшему взгляду, разом вспомнил, где он, почему он именно здесь и что сегодня предстоит. Виллем, заметив, как он погрустнел, подошел, присел рядом.

— Будет тяжело, — прямо сказал он. — И, на самом деле, вряд ли найдется что-то, что могло бы тебя сегодня поддержать. Это как с болезнью: иногда нужно просто переждать, пока все пройдет. Но я буду рядом, и, хотя и это тебя тоже не слишком утешит, это, наверное, не так и плохо. Ну, теперь поднимайся, поешь и пойдем.

— У вас ведь была семья, господин лекарь?

— Что? — какое уж тут прикосновение ланцета. Это как удар ножом.

— Отец говорил, что у вас была жена и сын. И что потом с ними что-то случилось.

— Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?

Подросток, видимо, смущенный его тоном, опустил голову, покраснел.

— Так… Подумал, откуда вы знаете, как это бывает на похоронах. Что ничего не утешит и все такое… И вспомнил, что отец рассказывал.

— Вот как. Что ж, про смерть, так уж вышло, я и правда знаю довольно много. И с похоронами, и без. Но сейчас нужно поесть и идти в храм. Об остальном будет еще время поговорить.

— Вы мне о них когда-нибудь расскажете, господин лекарь?

Но Виллем уже вышел в переднюю и вопрос то ли не расслышал, то ли проигнорировал.

***

Хассельт гордился, и по праву, своей колокольней, расположенной в Западной башне церкви св. Квентина. Увенчанная непривычной взгляду фигурной крышей с острым шпилем, башня словно сама рвалась в небеса: высокая, с ажурными окошками, изящная… Внутри же нее… Внутри скрывалось то, что, по мнению многих обитателей города, вполне могло бы оказаться входом в рай: сорок семь колоколов[4], каждый день наполнявших округу своими голосами, — разом или поодиночке. И правда, когда после молчания Пасхального Тридуума[5] ночной воздух начинал дрожать от торжественной «Слава в Вышних», душа, казалось, готова была устремиться ввысь вместе с ликующим звоном.