Наощупь (СИ) - Резник Юлия - Страница 26

— Ты моя красавица… Моя любимая… моя. — Его слова говорят о многом, но для меня намного более красноречивы — вот эти непонятные, для кого-то, возможно, странные движения рук. Мне вместо любых слов — его дрожащие чуткие пальцы.

— Твоя. Навсегда… Люблю…

После всего возвращаться в реальность непросто. Физически непросто. Будто приходится себя от него отрывать.

— Не хочу уходить, — шепчу, припарковавшись у дома Степана.

— Не хочу, чтобы ты уходила, — вторит мне он. — Переезжай ко мне, Тань… Зачем эти расставания?

Теряюсь. Не знаю, как правильно объяснить то, что и сама не до конца понимаю. Не понимаю, почему я должна на кого-то оглядываться.

— Я не могу. Развод еще не оформлен. И мальчики…

— А когда же это случится?

Странно о таком говорить, прерывая слова поцелуями, но мы не можем друг от друга оторваться. Ведем себя, как какие-то подростки.

— Бумаги готовы. Остается только поговорить с Сашкой. Возможно, если он не будет против, нам удастся это как-то ускорить. Я все же надеюсь, что мне не придется идти в суд.

— Не могу дождаться, когда ты станешь моей…

Еду домой, а в ушах слова Степана звенят. Вспоминаю день, проведенный с ним. И мне кажется, что теперь я вообще не смогу о чем-то другом думать. Улыбаясь, поворачиваю ключ в замке, но улыбка замирает на губах, как только я переступаю порог.

— Явилась, — комментирует мой пока еще муж.

— Привет, Голубкин. Какими судьбами?

Стаскиваю пыльные кеды, мельком ловлю в зеркале свое отражение. Я выгляжу как чёрте что. Ужасно счастливое чёрте что. Мне нравится. Улыбаюсь.

— Ну и чему ты лыбишься? Я тебя полдня прождал. Ты почему не берешь трубку, когда тебе звонят?!

— Трубку, — растерянно оглядываюсь, вспоминаю, что последний раз видела телефон в машине, в которой он, очевидно, и сдох. — Разрядился, наверное, — пожимаю плечами. — Так что ты хотел?

— А я, что, домой просто так прийти не могу?

Замираю у входа в кухню. Оборачиваюсь недоуменно. Сердце тревожно сжимается, а мне больше нравилось, когда оно пело.

— Очевидно, можешь. Только каким боком здесь я?

Несколько секунд он просто на меня смотрит. И меня охватывают странное, непонятное чувство. Отголоском прошлого в мой самый счастливый день просачивается отрава.

— Вот, значит, какая ты смелая стала с новым хахалем?

Глава 18

Моя челюсть медленно опускается вниз. Сашкины слова настолько абсурдны, что я даже не знаю, как их комментировать. А потому, как рыба, выброшенная на берег, просто нелепо хлопаю ртом. Голубкин же приближается.

— Что? Нечего сказать? — замирает в каких-то сантиметрах от меня, приковав к себе холодным взглядом таких знакомых льдисто-серых глаз.

— Нечего, — послушно киваю головой, отступая на полшага в кухню.

— Ну, так давай я тебе подскажу…

— Не надо! — этому нет объяснения, но тревога во мне возрастает.

— Почему же?! Помнится, ты была такая разговорчивая в нашу последнюю встречу. Просила не уходить… А теперь, что? По-другому запела?

— А теперь я поняла, что ты был прав!

— Это в чем же? — обманчиво ласково интересуется Голубкин, обхватывая мою шею, прямо поверх растрепанных и до сих пор влажных волос.

— Нам действительно следует развестись.

— Развестись? — задумчиво и как-то снисходительно даже повторяет мой бывший.

— Именно. Развестись. Официально. Чтобы ты мог жениться на своей новой пассии и дать имя своему ребенку.

— У тебя все так просто, Таня… Так благородно, — он приближает ко мне лицо и шепчет практически в губы, — что аж тошно. Потому что мы оба знаем, откуда взялось твое благородство, Танечка… И все вокруг знают. Хочешь меня виноватым сделать? Показать всем, какой я кобель, в то время как ты бедная обманутая жена? Жертву из себя корчишь в очередной раз? А вот хрен тебе, поняла? Выкуси!

Он не говорит. Он шипит, как ядовитая, смертельно опасная кобра.

— Отпусти меня. Ты делаешь мне больно! — прошу, как можно спокойнее, но разве Голубкин слышит? Его рука лишь еще сильнее сжимается на моей шее, и мне становится по-настоящему страшно. Я мысленно отстраняюсь, вспоминая все, чему меня учил Степан. Сейчас главное — не спровоцировать бывшего мужа.

— Какие мы нежные. А знаешь, что в некоторых странах делают с неверными женами?

Моим телом проносится дрожь. Меня колотит, как при ознобе. Я просто не узнаю человека, с которым прожила двадцать лет. Его лицо искажено уродливой маской. В узкой прорези глаз — убийственный холод, в кривой улыбке — хищный оскал. Он обманчиво выдержан и спокоен, но я ни на секунду ему не верю. Меняю тактику:

— Где Демид?

— О, надо же… Ты еще помнишь, что у нас есть дети.

Его большой палец ласково поглаживает мою щеку, в то время как рука все сильнее тянет меня за волосы. На моих глазах выступают слезы.

— О детях я помню всегда.

— Даже под ним? Ты ведь под ним провела этот день, правда, Тааанечка? Я узнаю этот взгляд.

Не выдерживаю, отталкиваю его от себя что есть силы.

— Тебя это не касается!

Окидываю взглядом кухню в поисках стационарного телефона. Хвала господу — трубка на базе. Двумя стремительными шагами преодолеваю расстояние до неё, но так и не успеваю хоть что-нибудь предпринять. Сильные мужские руки смыкаются у меня на талии и оттаскивают в сторону.

— Ну, что за спешка, Танечка? Разве мы завершили нашу беседу? — шепчет мне в ухо Голубкин, а после больно прихватывает мочку зубами.

— Отвали, — хриплю я, отчаянно вырываясь.

— Ну-ну, тише, Танечка, тише… Ты же мне никогда не отказывала…

Я всхлипываю, его руки больно сжимаются у меня на груди, шарят по ней в поисках пуговиц, чтобы после вырвать те с мясом.

— Отвали, Голубкин! Я кому сказала? Убери от меня свои мерзкие руки!

Но он не слышит! Он абсолютно меня не слышит! А я не могу, не имею достаточной силы, чтобы ему противостоять. Саша никогда бы не одолел Степана, а вот меня…

— Уйди! — кричу я, срывая голос, — оставь меня в покое!

Такие желанные раньше, сейчас его прикосновения не вызывают ничего, кроме отторжения. Мне кажется, если это не прекратится — я просто умру. В отчаянной битве за жизнь в ход идут острые ногти и зубы. Я дерусь, я рычу и кусаюсь, я вою, как раненый зверь. Он закрывает мой рот своей широкой ладонью и впечатывает меня в стену. Больно ударившись головой, я на несколько секунд отключаюсь. В себя прихожу, когда его руки уже пробираются мне в трусы. Мне страшно. Мне так невыносимо страшно…

— Понравилось, как он тебя драл? Понравилось, сучка?

Истерично смеюсь, слизывая непонятно откуда взявшуюся кровь с губ.

— Очень понравилось, Саша. Вот что значит умелый любовник и полноценное… хм… оснащение.

Оглушительная пощечина становится платой за удовольствие, полученное от мелочной мести. Но мне нет дела до боли! Совершенно неожиданно у меня открывается второе дыхание. Я готова сражаться за себя и за нас со Степаном до последнего вдоха.

— Какого черта здесь происходит?

Я медленно оборачиваюсь и вижу Даньку, застывшего в дверях. От облегчения подкашиваются ноги. Громкий всхлип срывается с губ.

— Выйди вон! — рычит Голубкин на сына.

— Убери от нее руки! — не менее яростно парирует тот, делая шаг к нам навстречу.

Мне таки удается вырваться, и, размазывая по лицу слезы, я лечу к сыну. Падаю в его объятья, противно стуча зубами. Силюсь что-то сказать, как-то взять себя в руки, но все мои попытки терпят сокрушительное фиаско.

— Все хорошо, мама. Все хорошо… — Данька нежно гладит меня по волосам.

— Ты… давно приехал? — спрашиваю я, хаотично шаря подрагивающими руками по его поджарому телу. Дурацкий вопрос, особенно учитывая ситуацию, в которой он нас застал. Я не знаю, радоваться мне или огорчаться такому повороту событий. По большому счету, если бы не Данька… Нет, я не могу об этом думать. Не мо-гу!

— Утром. Хотел сделать тебе сюрприз. Рассказать кое-что.