Под горой Метелихой
(Роман) - Нечаев Евгений Павлович - Страница 99

Бревно дрогнуло, приподнялось, и опять зашуршала под ногами стружка. Переступил и Андрон, всё еще не открывая глаз, а когда проморгался, увидел, что борода его раскинулась дымчатым веером по тугому плечу Егора.

Наверху бревно сбросили. Колыхнулся берег. Андрон повернулся к Егору, молча тиснул крепкую его руку. Задержал в своей и еще раз тиснул.

Время шло своим чередом. На второй год Нюшка не так уже тосковала, да и забот прибавилось: Анка-маленькая заполнила всё собой. Проказницей росла, а уж падала — места живого не было на девчонке! Ровно год ей исполнилось — ночью из зыбки вывалилась, стали привязывать полотенцем. Всё равно ужом норовит вылезти. А ходить начала — и того хуже: всё кувырком, всё через голову. Замучилась с нею Фроловна. Мать-то в поле или на ферме; а бабке и по хозяйству за всем присмотреть надобно, и за внучкой глаза да глазыньки: того и гляди, с курами из одной чашки наестся, молоко выпьет у кошки или в подворотню пролезет. А там и собаки, и свиньи, и гуси — долго ли до греха!

Один раз Андрон принес сонную, — уснула на самой дороге. Глаза, нос, уши — всё пылью забито; спит, а кулачки оба сжаты. Обтерла ее бабушка мокрой тряпицей, стала пальцы помаленьку разжимать— в обеих руках по лягушонку!

— Наградил же господь на старости лет! — говаривала Фроловна снохе. — Обои вы в ней. Помню, и ты ведь вострухой росла, а уж сам-то — господи твоя волюшка! Любуйтесь теперь на чадушку…

Мать подхватывала дочурку, тормошила ее, и обе отправлялись к простенку, что возле перегородки. Там, в нижнем углу зеркала, карточка была вставлена.

— И вовсе мы не плохие, верно ведь, батя? — спрашивала Нюшка-большая, а дочь дергала ее в это время за волосы, хватала за щеки. Ногти острые, как иголки.

Ждать Володьку оставалось не так уж и долго. Вот и третья зима миновала, вот и лето прошло. Отрывной календарь на стенке становился всё тоньше и тоньше. Вернулись из армии одногодки Владимира — Федор с Озерной улицы и Никифор, — эти служили на Западе в пограничных войсках. Вытянулись, в плечах раздались, куда какими молодцами заявились, а от Владимира вдруг письмо:

«Обожди еще годик, лапушка; я теперь — командир машины».

На снимке — тот же скуластый парень с темной метинкой у левой брови. Промигалась Нюшка, всмотрелась получше: тот, да не тот. На петлицах суконной, ладно пригнанной гимнастерки с обеих сторон по два треугольника стекленеют и значок на подвеске над левым кармашком. Про значок-то и раньше писал, награжден приказом по части за отличную службу, а про треугольнички эти и слова не было.

Расстроилась Нюшка. Забрала к себе на колени дочку, долго сидела с ней, не включая света, у задернутого занавеской окна. И непоседа дочь притихла, сунулась пуговкой-носом в разрез байковой кофты матери.

А на улице — слякоть, ненастье, скрипит-надрывается ставень, капли дождя по стеклу змеятся.

Осень в этом году наступила рано, с густыми, тягучими туманами, с крупой, с изморозью. Хлебнули забот каменнобродцы, однако с уборкой управились, а обмолот затянулся. И скот пришлось раньше времени по дворам поставить — какой это выпас, когда сверху льет и коровы весь день одна от другой не отходят. Чтобы несколько придержать сено и клевера, Карп Данилович распорядился косить отаву, перемешивать ее с овсяной соломой. На гумнах дымили овины, подсушивали сортовую пшеницу и обмолачивали тут же вручную, — опасались, как бы в кладях не сопрела.

Картофель забуртовали в поле, и опять председателю дума неотвязная: в дождь буртовали, а ну как по голой земле мороз ударит!

И в школе у Николая Ивановича начались неприятности. Прислали нового завуча с институтским образованием; сам же Николай Иванович и просил: школа большая, семилетняя, одних учителей-предметников шесть человек да в начальных классах столько же, всего не охватишь. Вот и приехал человек с дипломом, историк по специальности, привез жену-математика.

«Хорошо, — подумал вначале Николай Иванович, — в нашем полку доброе подкрепление».

Александр Алексеевич Чекулаев — так звали нового завуча — оказался не по годам молчаливым, насупленным. Жена тоже под стать ему. И всё-то их не устраивало, всё неладно. Квартиру нашли в добром доме, с опрятной хозяйкой, а через неделю съехали, — ребятишки, мол, за перегородкой плачут, спать по утрам не дают. И в школе оба — как в институте: отчитали свои часы, и нету их.

Попросил как-то Николай Иванович Чекулаева в клубе с лекцией выступить — мигрень у завуча; в другой раз предложил было новой математичке помочь счетоводу сельского кооператива разобраться с квартальным отчетом — повела она этак плечиком и говорит:

— Я не обязана. Вот если бы сахар и масло продавали без хлебных квитанций, если бы вы, как директор, заботились о своих коллегах по-настоящему… Неужели фондов особых нельзя выхлопотать? Какой городишко Бельск, но там даже разговора никто не заводит о продуктах питания. Мы же всё-таки интеллигенты!

Кто-то из старых учителей был в это время в канцелярии, и слова «коллега» и «продукт» стали нарицательными строптивой чете. Чекулаев пожаловался в роно.

С этого и пошло.

Зимой, на районной учительской конференции, Чекулаева выступила с критикой постановки воспитательной работы в Каменнобродской ШКМ, говорила о том, что директор чувствует себя удельным князьком, загружает работой, которая не имеет никакого отношения к преподавательской, не способствует росту молодых учителей.

В защиту Николая Ивановича поднялась учительница по химии — Екатерина Викторовна, жена агронома.

Едва сдерживая себя от возмущения, потребовала она от заведующего районным отделом народного образования и секретаря райкома партии немедленно убрать из коллектива склочников. Тогда вышел к трибуне Чекулаев.

Потирая сухие, костлявые руки и без нужды поправляя черный галстук, высказал свое мнение, мнение завуча. Нет, он не полностью разделяет суждение товарища Чекулаевой, несмотря на то что она близкий ему человек. Справедливости ради нужно сказать, что директор Каменнобродской школы пользуется вполне заслуженным авторитетом. Да, к подчиненным требователен, это необходимо.

— Но, — Чекулаев сделал большие глаза, — в практической своей деятельности товарищ Крутиков допускает излишнюю опеку над воспитуемыми. Это не стимулирует проявления индивидуальности, подавляет в зародыше творческое пробуждение личности. В современный период перед школами колхозной молодежи поставлены благородные задачи воспитать подлинных строителей новой жизни; мы совершаем культурную революцию на селе. Естественно, что те взгляды и методы работы, которых придерживается директор школы, на мой взгляд, несколько отдают дореволюционной гимназией, входят в глубокое противоречие с установками нашей партии.

«Змееныш!» — только и мог подумать Крутиков. Когда ему предложили выступить, отказался.

— Прошу назначить комиссию; лучше, если вы сами приедете. У меня всё, — сказал он председательствующему.

Проверять школу приехал заведующий районным отделом народного образования Нургалимов. Чекулаевой было велено извиниться перед директором, завуч струсил, понял, что перегнул палку на конференции, и написал пространную объяснительную записку. Ему-де после трехлетней практики в городской образцовой школе показалось несколько странным то, что пришлось увидеть в Каменном Броде: городские школьники более самостоятельны и предприимчивы, а здесь робость какая-то перед учителем, подавленность. Вполне возможно, что это и не есть прямой результат диктаторства со стороны директора.

«Разумеется, я пересмотрю свои чисто профессиональные концепции», — так заканчивалась записка.

— Сопля! — теперь уж вслух проговорил Николай Иванович, не стесняясь присутствия Нургалимова.

— Остерегайся, однако, — по-товарищески предупредил Нургалимов, — этот народец способен больно ужалить. Иващенку, думаю, не забыл?

— А при чем тут Иващенко? — вскинул брови Николай Иванович.