Лабиринт (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 58

И я кричала под раскаты грома. Захлебывалась, когда его язык погружался в мою плоть, то выскальзывал наружу, чтобы яростно и быстро ласкать набухший клитор и снова врываться внутрь дерзко и глубоко, вылизывая горящую промежность, сжимая мои ягодицы до синяков, не давая отстраниться. Я закатывала глаза, скользя пальцами по подоконнику, царапая ногтями, прижимаясь торчащими, болезненно напряженными сосками, к ледяному стеклу, и кричала, всхлипывала, стонала, как обезумевшее от похоти животное, пока все тело не пронзило наслаждением, и я не услышала свой собственный гортанный вопль, сотрясаясь всем телом, ломая ногти о подоконник, ударяясь головой о стекло, прогибаясь и инстинктивно двигаясь навстречу его языку, все еще ласкающему сжимающуюся в судорогах оргазма плоть.

Пока не почувствовала, как он сильным толчком вошел в меня сзади, наматывая на руку мои мокрые волосы, дергая к себе, заставляя прогнуться, принять всего целиком, причиняя легкую боль, проникая так глубоко, что я прикусила губы до крови, сходя с ума от страсти. Сжимает грудь, играет сосками и рычит мне в ухо.

— Мало. Кричи еще. Давай. Маленькая… громко. Я все еще задыхаюсь — кричи. Дай мне дышать.

Я вгрызалась зубами в свое запястье, а он двигался быстро и беспощадно. Совсем не так, как в те первые разы, а теперь как-то по-настоящему… По-зверному. Он впивался в мои бедра, тянул к себе, прогибая меня назад, сжимая мое горло, погружая большой палец мне в рот, а я его исступленно сосала, закрывая глаза и сходя с ума от возбуждения. От этой прекрасной пошлости, которая слышна в шлепках тела друг о друга, в его стонах и моих. Поглаживает шершавыми пальцами твердый сосок, перекатывая, сжимая и вырывая из меня вопли агонии, растирает меня между ног, обрушивая дикие ласки шквалом, ураганом. Чувствительная, как оголенный нерв, болезненная после экстаза, и невыносимо каждое прикосновение… но он не останавливается, не дает увернуться, мучает, истязает, пока я снова не вою от оргазма, выгибаясь к нему назад, уворачиваясь от его рук, а он не выпускает… Это не кончается. Он берет меня везде — на полу, на постели. Вертит, как тряпичной куклой. То опрокидывая навзничь, то врывается сзади, уложив меня на бок, приподняв ногу под коленом и, закрывая мне рот ладонью, чтобы не орала громче бушующей за окном стихии… Я уже не знаю… сколько раз кончила, и бывает ли так? Да и что я вообще знала до него? Мне было больно от наслаждения, и каждый оргазм похож на острую и изощренную пытку. Истекаю потом и влагой, обессиленная, дрожащая… полумервая, в синяках и засосах, со спутанными волосами и саднящей промежностью, с искусанными сосками и опухшими губами. Он снова трогает кончиками пальцев, а меня подбрасывает, как от ударов тока. Кажется, я даже умоляла остановиться… кажется, я ругалась матом и слышала его хриплый мат в ответ… Грязно и так прекрасно. Кажется, я разодрала ему спину и рвала его волосы… а ему было плевать… он знал, чего я хочу лучше меня самой… он чувствовал это в конвульсиях моего тела от каждого оргазма, и он трахал меня, как взбесившееся животное, пока мы оба не уснули голые поперек постели… Я просто отключилась.

Проснулась от того, что снова стало пусто. Физически почувствовала, что его нет рядом. Вскочила в какой-то дикой панике, шатаясь и тяжело дыша. Ушел? Снова?

Это был всплеск истерики, до дрожи, до непроизвольного стона отчаяния, оседая на пол и обводя комнату затуманенным взглядом.

А потом увидела, как влез в окно. Ругаясь, сжимая в зубах несколько садовых ромашек. А я истерически рассмеялась, а потом заплакала в голос, бросилась к нему на шею.

Сильно прижал к себе, зарываясь мне в волосы.

— Ты что, маленькая? Испугалась одна? Снова страшно?

И целует хаотично, быстро, гладит голую спину, волосы.

— Не уходи. Никогда больше… — с рыданием, ударяя его кулаками по груди, — вот так не уходи. Я же тоже задыхаюсь. Я же так сильно задыхаюсь, Макс. Ты не видишь, как я задыхаюсь по тебе?

Обхватил мое лицо за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза:

— Тшшш. Тихо, малыш. Вижу… все вижу. Хватит задыхаться. Будем дышать вместе. Я обещаю. Одевайся. Нам пора.

— Куда? — чувствуя, как шатает от слабости и счастья… пусть только смотрит вот так… с этой ядовитой нежностью, от которой сердце сжимается до боли.

— Туда, откуда не возвращаются, — сказал очень серьезно. Возможно, для кого-то это бы прозвучало мрачно, но не для меня… я видела свое отражение в его зрачках, я чувствовала, как он вытирает мои слезы пальцами.

— Идем, — ответила я, не отрывая от него взгляд.

— Не боишься?

— Нет. Я же с тобой.

— Больше нет права выбора. Вот с этой минуты, — все еще сжимает мой подбородок.

— У меня его и не было никогда.

Прижал к себе снова. До хруста.

— Не было. Потому что Моя.

Макс привел меня туда, где я ожидала оказаться с ним меньше всего — в местную покосившуюся церковь. С выцветшими стенами, потрескавшимися иконами и с одним единственным колоколом. А мне это место вдруг показалось нереально прекрасным. Сказочно красивым. Как в Раю или в той самой сказке, в которую он заставлял меня не верить.

Когда я увидела там Андрея, Карину, Фаину, улыбающихся, с букетами цветов, и еще несколько наших друзей, которые заулюлюкали, увидев нас.

— Зверь, брачная ночь обычно бывает после венчания, а не до. Мы заждались, — крикнул кто-то из них, а у меня щеки вспыхнули.

Я сильно сжала руку Макса и почувствовала, как снова болит в груди, как хочется зарыдать в голос. Я просто только сейчас поняла значение каждого слова, сказанного Максом перед тем, как мы пришли сюда.

От счастья я не могла выдавить ни звука. Я сдерживала слезы, глотала их. То улыбалась, то чувствовала, как дрожит подбородок, как трясутся руки.

Перед тем, как Макс надел мне на палец кольцо, я задала ему один единственный вопрос:

— Мой? Правда мой?

— Весь… маленькая. Больше, чем свой.

— Я люблю тебя… — вырвалось само, и почему-то над головами зазвенел колокол, пугая голубей, которые с шелестом вспорхнули с окон.

— Этого мало… Дыши мной, — шепнул на ухо.

— Брааат, — Ахмед крепко обнял худощавого мужчину с бородатым лицом и расцеловал в обе щеки. — Долго ехал, дорогой. Я заждался, Бакир.

— Не заливай, — мужчина потрепал Ахмеда по волосам, оглянулся по сторонам, словно осматривая шикарные хоромы брата, — не плохо устроился, Ахмед. Кто скучает в таких хоромах, тот полный идиот.

Смотрели друг другу в глаза и снова крепко обнялись.

— Ну что? Все готово?

— Когда птички будут? Покупатели заждались. — спросил Бакир, удерживая брата за затылок.

— Уже есть. Десятки птичек. Разношерстных, с яркими перышками… и одна золотая, брат. С ней не все так просто. Но она нам больше всех нужна. Ждем удобного случая. Силки уже расставлены.

— А когда бывало просто? Чем изящнее и красивее птичка, и чем сложнее она достается, тем больше за нее заплатят… — Бакир криво усмехнулся. — Давно поставок не было, люди недовольны.

— Времена такие, брат. Все возместим. Давай-давай, в дом. Лекса моя приехала. Ждет тебя уже несколько дней.

— Подожди, — Бакир положил руку на плечо Ахмеду, — уверен, что стоит эту птичку трогать? Я думал об этом…

— Стоит… — перебил Ахмед. — Когда она будет сидеть в нашей клетке, ставки станут настолько высоки, что ты сам охренеешь, брат. А уж кого мы схватим за яйца, тебе такое и не снилось.

— Золотая, значит?

— Бриллиантовая, поверь, — усмехнулся Ахмед.

— Дядя.

Они оба обернулись к белокурой девушке, которая вихрем влетела в комнату и повисла на шее у Бакира.

— Приехал. Приехал, — и бородатый мужчина расплылся в улыбке, поглаживая светлую головку пальцами, унизанными перстнями.

— Приехал и подарки привез для принцессы. Сам от семьи отбился и дочь не по-нашему воспитываешь, — ворчит, а все же гладит волосы и прижимает девушку к себе.