Путь небес. Преодолевая бурю - Райт Крис - Страница 3

Эрато поклонился.

— А потом сообщим… ему?

Коненос поднялся с трона, чувствуя, как сдвигаются зазубренные гвозди, вставленные им под каждое ребро сросшейся грудной клетки.

— Сообщим сейчас, — ответил он. — Никогда не заставляй Рассеченную Душу ждать.

Корабль, называвшийся «Гордым сердцем», некогда по праву заслуживал свое имя. Его командир всегда старался поддерживать репутацию, ставшую основанием для такого прозвища — даже после смерти, которая оказалась не таким уж серьезным препятствием для продолжения службы.

Но звездолет изменился так же значительно, как и остальные боевые корабли Третьего легиона, и теперь его борта переливались разноцветьем, словно лужа горючего. Громадный корпус этого великана типа «Диктатус», несомого сквозь пустоту древними двигательными топками, усеивали орудия с серебряными пастями. Его позолоченную броню до сих покрывали шрамы, заработанные в сотне кампаний: на Джовиане, Апт вар Аптионе, в Далинитской туманности, на Лаэране, Убийце, Исстване III и Исстване V.

Прежде целые армии пустотных дронов после каждого боя счищали бы следы плазменных ожогов и попаданий твердотельных снарядов. Ныне старые отметины, напротив, сохраняли и даже выделяли — бригады крепостных ремесленников вплетали их в бескрайний металлический гобелен, посвященный долгой войне.

Глубоко под обшивкой «Гордого сердца» по коридорам разносились неслыханные раньше звуки. Из недр космолета непрерывно вздымались лихорадочные вопли, фильтруемые и направляемые по транзитным колодцам на самые верхние уровни корабля. Любой визг обрабатывали и воспроизводили комплексы акустических систем, так что стены содрогались от какофонии, наполненной отборным страданием. Нетронутые потеки крови темнели на зеркальных панелях в сиянии парящих ламп из бумаги, проволоки и жемчуга. Здесь ничего не счищали, сохраняли все и освещали каждую мелочь.

В прошлом «Гордое сердце» не отличался от других боевых кораблей Империума. На нем поддерживался суточный цикл, стандартный для родной планеты легиона, и в огромном космическом городе поочередно светало и темнело. Теперь же блеск люменов никогда не тускнел, как не ослабевал и шум вечного дня. Прислужникам сшивали веки и отрезали уши, чтобы ослепительное и оглушительное великолепие не свело людей с ума. Многие, впрочем, все равно утрачивали рассудок, и их заменяли выращенными в баках клонами, еще на эмбриональной стадии перестроенными для жизни в условиях непрерывного грохота, чрезмерной пышности и ужаса.

Над безобразной ордой возвышались создания, отдаленно напоминавшие воинов Императора. Когда-то они были безупречнейшими из легионеров, но воспарили слишком близко к солнцу. На окровавленных полях Исствана III повелители очистили их ряды от сомневающихся, поэтому в братстве остались только искренне преданные бойцы — те, кто принял новый путь, упивался изменениями, искал свежих ощущений с пылом, ранее приберегаемым для ратного дела.

Они потеряли в благородстве, но выиграли в силе, дарованной болью. Воины обретали могущество, уродуя себя: раньше такие поступки были бы отвратительны для них, но теперь искажение облика открывало путь к новым смертоносным умениям. Преображалась и броня легионеров — трескалась и вздувалась по мере того, как менялись плоть и железо, обретавшие исковерканные формы. Играя с благословленным строением своих тел, заложенным в генах, бойцы добровольно ложились под ножи апотекариев. Хирурги, в свою очередь, возносились над прошлым быстрее остальных — они стали жреческой кастой скульпторов плоти, имеющих власть над жизнью, смертью и множеством тщательно изученных промежуточных состояний.

Один из них, Фон Кальда, который также являлся советником первого лорда-командующего, относился возвышению со смешанными чувствами. Сейчас апотекарий поднимался по винтовой стеклоблочной лестнице из вестибюля под мостиком, еще не очистив пальцы после трудов в операционной. Кожа легионера прилипала к внутреннему покрытию латных перчаток. Его доспех отливал прежней белизной лекарского ордена, но теперь вперемешку с полосами фиолетовой краски. Странно детское лицо Фон Кальды сосредоточенно застыло: он по-прежнему думал о священной цели, которую только что поставил перед собой, держа руки по локоть в брюшной полости пациента.

Но если тебя призывает Рассеченная Душа, нужно отрываться от любых дел. Взобравшись наверх, апотекарий зашагал по хрустальному дворику под глянцевыми изображениями змей и орлов с холодными глазами. Впереди бесшумно разъехались двери в личные покои лорда-командующего.

Зал, окутанный беспокойными тенями, освещали узорчато-голубые лампы, которые беззвучно парили на антигравитационных подушках. Металлические переборки изгибались и поскрипывали, словно на могучем ветру, хотя фильтрованный воздух был совершенно неподвижным. Теперь на «Гордом сердце» обитали не только смертные души — из каждой щели и технического колодца тихо шептали и шипели порождения варпа.

Рассеченная Душа, как и все в легионе, прошел долгий путь к нынешнему обличью. Он сидел на троне из текучей бронзы, порой сплавлявшейся с доспехом на громадном теле. Первый лорд-командующий не носил шлем и горжет, оставляя открытым длинный шрам на шее, — вероятно, демонстрировал уверенность в себе. Многие легионеры, узнав, что убитого воина — даже сраженного рукой примарха — можно вернуть к жизни по приказу его же палача, увидели в случившемся символ новых возможностей, открытых перед ними в награду за тяжелейший труд. Эйдолон стал первым из неумирающих, первым из тех, кто доказал, что жизнь и смерть — всего лишь аспекты куда более многогранного бытия.

Поначалу его называли «Воскресшим», но вскоре показалось, что прозвище недостаточно точно описывает лорда-командующего.

Восседая на троне, Эйдолон с безразличной миной взирал на гостя тусклыми глазами, словно типичный кемосский^[6] аристократ. Во всех его взглядах и жестах проскальзывала властность, категоричное высокомерие человека, не терпящего возражений или инакомыслия. Военная иерархия Третьего легиона почти развалилась, но такое поведение все еще говорило о многом. Впрочем, немало воинов, и в первую очередь, пожалуй, Люций, относились к подобным командирам с презрением, поскольку сами метили на их место.

Фон Кальда не представлял, почему Эйдолона вернули с того света. Возможно, по прихоти заскучавшего новорожденного бога? В любом случае первый лорд-командующий недолго оставался при дворе Фулгрима. Взяв с собой почти треть наличных сил легиона, Рассеченная Душа отправился своей дорогой, всем видом показывая, что не собирается подчиняться чьим-либо приказам. Так сейчас поступали все — верность в Галактике стала запутанным, многослойным понятием, а волнения имматериума и отсутствие дальней связи только усложняли положение. Легионеры сражались во тьме и пробивались к Терре порознь, будто слепцы, потерявшиеся в бурю.

— Коненос засек посторонние объекты, — произнес Эйдолон, лениво поглядывая на Фон Кальду с высоты трона; говорил он с трудом и сипел из-за раны на глотке.

— Что он обнаружил? — с формальным поклоном уточнил советник.

— Варп-возмущения — к конвою «Мемноса» приближается неприятель. Транспорты будут атакованы.

— Консул просит корабли?

— Нет. — Радужные самоцветы, заменявшие лорду-командующему зрачки, блеснули от удовольствия. В нем пробудился стратег. — Коненос разгадал замысел врага, от которого смердит варварством.

При этих словах Эйдолона из мраморного стола выросла серебристая «Купель грез». Апотекарий отступил, позволяя колонне пяти метров в обхвате, сделанной из костей, закрепленных на решетчатом каркасе, выдвинуться целиком. Поверхность воды в огромном сосуде задрожала, по тронной зале разнеслось тихое шипение.

— Слишком давно мы не получали шанса схватить его за горло, — протяжно выговорил лорд-командующий, наблюдая за волнующейся жидкостью.

«Купель грез» недавно добавилась в его коллекцию загадочных устройств. В ней утопили астропатов и одержимых демонами псайкеров, навсегда заперев их видения под толщей воды. С тех пор на поверхности отражались только сны мертвецов — или же бурлили их лихорадочные кошмары.