Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 88

Общая нехватка квалифицированных кадров повсеместно рождала послабления.

С этого дня Ролль приходил на работу вместе с Тийвелем, а вечером они вместе возвращались домой. На редкость смышленый боксер никому не мешал. Пярт принес для Ролля из дома пуховую подушку и щенок спокойно спал в углу кабинета. Иногда, если ему становилось скучно, Ролль залезал на подоконник и смотрел на улицу.

Но как-то раз, пока начальники отделов совещались в кабинете Рээзуса, пес все же слегка нашкодил. Он разорвал подушку. Когда, вернувшись с совещания, Пярт открыл дверь своего кабинета, Ролль стоял словно посреди снежных сугробов, и на его бровях осел пух. Анна-Лийза Артман, уборщица УУМ'а, разумеется, рассердилась. На следующий день Пярт принес Роллю новую подушку, а Анне-Лийзе Артман — букет роз, и инцидент был исчерпан.

Однажды завхоз даже предложила Роллю работу. Это было в тот период, когда она истоптала все подметки, пытаясь заказать для шофера Ээбена надувную овчарку. Человек деловой, завхоз обещала Роллю небольшую зарплату и годовую премию, но пес заартачился. Как только пришел Ээбен и взял собаку на поводок, Ролль поднял жуткий вой, уперся лапами в пол и с отчаянием в глазах посмотрел на Пярта Тийвеля. Мягкому по натуре Тийвелю стало жаль пса, и он решительно сказал нет, хотя до этой минуты, заботясь об интересах УУМ'а, не возражал против столь необременительной для Ролля работы. Потом Тийвель, как бы в свое оправдание, долго говорил о безнравственных родителях, которые из тщеславия и жадности к деньгам устраивают своих детей на работу.

Собаку оставили в покое, но с тех пор дипломатические отношения между Ээбеном и Роллем были прерваны.

Конечно, никто в УУМ'е не догадывался, что Пярт держит дома еще и кабана.

— Положение стало совершенно невыносимым, — продолжал рассказывать Пярт. — Я не мог больше спать по ночам. Поросенок вырос и без труда вылезал из ванны. Потом он начал ломать пол и грызть дверь. Помню такой случай; едва мы задремали, измученные усталостью, как услышали: кто-то бегает по квартире. Жуткий звук, словно парочка рогатых чертей носится по паркету, стуча копытами. Это была страшная ночь. Я отпаивал жену водой с сахаром. Ролль с визгом залез к нам в постель. Кабан же носился там, где ему вздумается. На рассвете жене стало чуть полегче, я решился оставить ее одну и увести кабана.

Оскар, который слушал, подперев лицо руками, посмотрел в щелку между занавесками — мягкими хлопьями падал снег. Оскар вскочил, чтобы взглянуть на градусник за окном.

— Семь градусов мороза, — сказал он, блаженно улыбаясь.

— То утро, когда я отводил кабана, тоже выдалось холодным, — вздохнул Пярт. — Ну и хлопот было! Первым делом я сунул ему в горло кляп, чтобы он не орал. А то бы нагнал панику на весь дом. У меня были самые добрые намерения. С кабаном на плечах я прежде всего отправился в ближайшую от нас столовую — прямо на кухню. Едва я развязал мешок и выпустил кабана, как женщины замахали руками и стали ругаться. Грозились вызвать блюстителя порядка и посадить меня. На чем свет поносили пьяниц, которые только и делают, что творят всякие безобразия. Ради того, чтобы раздобыть деньги на водку, готовы ловить несчастных животных и сбывать их, говорили женщины. Я им сказал, что мне и гроша ломаного не надо за эту скотину, а они не поверили. Это, видите ли, противоречило их представлению о пьянчужках…

Оскар пытался сосредоточиться.

— Я смылся из этой столовой и направился в лес. Разъяренные женщины некоторое время еще шли за мной по пятам и размахивали поварешками. Я петлял, как заяц, чтобы они никого не натравили на меня. Кабан был чудовищно тяжелым, а я не очень-то много занимался в своей жизни физическим трудом. Ну, немножко копался в земле, когда лук выращивал. Это не в счет. Я чувствовал, что слабею. Сил не хватило, а то бы отнес кабана подальше. Я надеялся, что кабан сам уйдет из города в лес, а он, свинья, все-таки домашний был, вот и выкидывает теперь всякие штучки. Ирис так хорошо заботилась о нем; как он, бедняга, выдержит этот мороз. Ты ведь сам только что сказал — на улице семь градусов, — окончательно расчувствовался Пярт.

Оскар, который большую часть рассказа Пярта Тийвеля пропустил мимо ушей, вдруг насторожился. Очень знакомое имя — одновременно нежное и пронзительное — коснулось его слуха. Внезапно он сообразил, что сию минуту в его кабинете прозвучало имя Ирис.

— Ирис? — переспросил Оскар.

— Да, моя жена Ирис, — машинально ответил Пярт Тийвель, охваченный тревогой о кабане.

— Красивое имя, — тихо проронил Оскар.

Но ведь не единственная же это Ирис на свете, успокаивал он себя. Невольно в его голове мелькнуло предположение: не потому ли Ирис показалась ему давно знакомой, что он где-то видел ее в обществе Пярта? Правда, не в обычаях УУМ'а было устраивать семейные праздники. Рээзус следил за тем, чтобы местонахождение УУМ'а знал лишь ограниченный круг людей. Значит, сюда Ирис не заходила. Оскар стал вспоминать, в какой части города живет Пярт Тийвель. Оказалось, он этого не знает. Странно, что их дружба не простиралась дальше встреч на работе и иногда в кафе.

Оскар стал расспрашивать Пярта, какой столовой он предложил кабана и в какой рощице он его в конце концов выпустил.

Район совпал. Оскар похолодел. Если еще совсем недавно ему казалось, что он может относиться к Ирис равнодушно, то теперь эта, с трудом внушенная себе мысль, развеялась в прах. Он был уверен, железно уверен, что Ирис значит для него невероятно много.

Точно он был мальчишкой, чья страсть кого-то в чем-то перещеголять определяет цель и средства к ее достижению.

Пярт Тийвель озабоченно попыхивал трубкой. Ему было неважно, что за окном крупными хлопьями падает мягкий снег.

Он глубоко вздохнул и сказал:

— Я чувствую себя преступником.

Оскар шел быстрым шагом, он весь взмок. Теперь, стоя на опушке перелеска, он не знал, куда идти. Крупные хлопья, кружившие вокруг, изолировали его от остального мира. Он словно был отделен от всего и свободен. Мог беседовать сам с собой, мог подстегнуть свои мысли и тут же отогнать их. Странное, небывалое состояние было сладостным, как полет, оно делало тело легким, и вместе с тем Оскар ощущал внутри какую-то тяжесть.

От густого снегопада на плечах выросли сугробы. Снег не был тяжелым, но Оскар стряхнул его, словно хотел этим движением отбросить невольно закрадывающуюся в душу тревогу.

Он так долго ждал этого вечера и часа. Он не предполагал даже, что первый настоящий снегопад может произвести такое глубокое впечатление, особенно, когда стоишь на опушке леса, вдали от шума, от людей и ежедневных обязанностей.

Но почему же ему все-таки было не по себе?

Может быть, его страшила возможная встреча с кабаном, этой живой химерой, обретающейся где-то на окраине города?

Оскар усмехнулся.

Однажды какой-то самоубийца, который пришел в лес, чтобы повеситься, принял бродячую собаку за волка и так перепугался, что, скинув с себя петлю, бросился наутек.

Оскару нечего было переживать, что он пришел сюда. Никто, кроме кабана, не мог его увидеть. А если бы даже и мог — что ж, он просто захотел побыть на природе, как и положено честному гражданину, который придерживается здорового образа жизни.

Если он до сих пор верил, что Ирис придет в условленное место, то теперь эта уверенность поколебалась. Казалось невероятным, что они встретятся. На расстоянии трех шагов от него деревья тонули в белой мгле. Возможно, Ирис блуждала по ту сторону плотной снежной завесы, но Оскар не знал, где ее там разыскивать.

Чувство неловкости постепенно перерастало в досаду. Оскар неплохо ориентировался, когда дело касалось стульев. За свою жизнь он сидел на самых разных и, положив локти на стол, чувствовал себя, во всяком случае, вполне уверенно. За предложением Ирис встретиться могла таиться хитро расставленная ловушка. Ирис как будто приготовила для него невидимую стеклянную клетку, и у Оскара не хватало мужества обойти ее.