Твой друг
(Сборник) - Рябинин Борис Степанович - Страница 58

На этом бы и закончилась история моего знакомства с усадьбой на болоте и ее обитателями, если бы…

Хрустит снег под ногами на тропинке, что вьется промеж кочек, мимо усадьбы на болоте, дальше, к заросшим осокой и ивняком озеркам. Я иду по тропинке за своей овчаркой Рикой и, проходя мимо дачи Вознесенских, поворачиваю голову влево… Из трубы осиротевшего домика не вьется дымок, не стучит молоток, и становится невыносимо грустно. Ушел Вадим Демьянович — «старик на болоте» — за ту черту, из-за которой не возвращаются, за которую многие живые протянули бы руку, чтобы вернуть дорогих им людей. Но такое невозможно.

За изгородью возникают две собачьи фигуры, и две огромные овчарки кладут лапы на нее. Стоя на задних лапах, молча смотрят на нас с Рикой. На меня они не лают. Мы — добрые знакомые. Без фамильярности. Это Астра и ее сын Барс, намного ее переросший. Барса мы сдадим в армию. Он ждет своего «призыва».

В усадьбе собаки живут одни, охраняя домик и кроликов. Я приветствую собак, Рика пробегает с ними традиционный маршрут — вдоль забора по разные его стороны, и мы с ней идем дальше. Иногда в усадьбе бывает Лида, и тогда мы с ней разговариваем.

…Соседка моя вытащила меня на лыжную прогулку. День выдался солнечный и теплый, ушли мы далеко на Байкал по льду, занесенному ровной пеленой снега. Возвращались в полдень через болота, мокрые от пота, заиндевевшие и красные от морозца. Шли мимо усадьбы Вознесенских. Я далеко отстала, соседка шла впереди. Вот она пошла мимо домика, и в моих мыслях мелькнуло: «Сейчас на нее залают собаки» и тут же: «Странно, никто не залаял…».

Поравнялась и я: собак не было. Я резко свернула к усадьбе, постучала по железному листу, крикнула:

— Лида!

…Было тихо. Странно, что я всегда смотрела только на собак, видела их и за ними домик, а что было дальше — не видела. А тут вдруг взгляд словно провалился в молчание, и я увидела за домиком сарайчик, дверь его почему-то была распахнута. Тревога перечеркнула всю прелесть лыжной прогулки. Я поспешила домой, переоделась и побежала к Лиде узнать, не увели ли они собак домой. Нет, не уводили. Лида встревожилась, сказала, что сейчас приготовит собакам еду и пойдет к ним, а вечером заглянет ко мне и все скажет. Но я уже почти уверена была, что собак убили. Потому что «охота» за крупными собаками приняла уже форму промысла, потому что овчарок доставали крючками за ошейник из-за забора дач, потому что в моду вошли унты и шапки из собачьего меха, потому что на «барахолке» в Иркутске такая шапка стоит сто рублей, а унты — сто пятьдесят. Вот сколько весомых доводов!

Вечером пришла ко мне Лида. Она пришла как тень, как человек, из которого вынули жизненный стержень. Она не плакала, ока просто как-то изнутри горела тоской и болью. Она говорила, но все понятно было и без слов. Собак убили и утащили. Мне стало больно вместе с ней, но она нуждалась в поддержке, и я попросила ее завтра пойти со мной по следу. Она на все была согласна, кивала и только восклицала: «Сколько крови! Сколько крови! Бедная!» Это об Астре.

Она ушла, и я не могла оставаться дома, хотя было уже поздно, пошла к дочери. Вернулась поздно. Муж говорит: «Ты только ушла, приехал парень, сказал, что одну собаку нашел».

Наутро я зашла за Лидой, и мы с ней пошли на дачу. Там уже были ее сыновья, Володя и Борис. Вчера они обыскали все вокруг и прошли по следу до автодороги, там они его потеряли. Я впервые зашла в усадьбу Вознесенских. До чего же она оказалась крохотной! И вся в крови. Там, где обычно над забором поднимались собаки, валялись клочья шерсти и картонные пыжи от ружья шестнадцатого калибра с вмятинками от мелкой картечи. На одном пыже четко написано «км» — картечь мелкая. Два выстрела. Затем… затем началась бойня. Раненые, обезумевшие от боли собаки, брызгая кровью, забегали в сарай, прятались в алюминиевую лодку, их добивали спешно, как попало, лишь бы прекратить вой… Лодка пробита, кровь всюду, возле входа в домик кровь специально присыпана снегом.

Перед уходом на дачу мы с Лидой осмотрели труп Барса, который накануне нашли и привезли ее сыновья. Ухо и пасть его были залиты кровью, язык прикушен, как от сильного удара по голове.

Из усадьбы те двое — один в унтах, другой в валенках — выволокли собак через заднюю калитку и, протащив с полсотни метров в реденький березничек, стали разделывать. Основательно, по-хозяйски. Срезали два сучка на березе, подвесили Астру, сняли шкуру, выбросили внутренности, отрезали голову. Голова и внутренности валялись тут же. Тут что-то произошло. Или какой-то прохожий замаячил вблизи, или время их торопило. Двое подхватили тушу и шкуру Астры, труп Барса и быстро подались к озеркам. В унтах пошел по тропинке, тот, что в валенках, понес Барса в другой березничек и там, на прогалине, закопал в снег, чтобы заняться им в другой раз. Поток он огромными шагами, видно, высокий был, по глубокому снегу вышел на тропу, и дальше двое пошли вместе, вытирая снегом окровавленные руки и стряхивая его бурые клочья. С мешка, очевидно вещевого, потому что его несли всю дорогу на себе и ни разу не ставили наземь, все время падали комочки кровавого налипшего снега. По этим комочкам мы шли долго — Лида, Володя, Борис и я. Тропа вышла на дорогу, по которой любители рыбалки ездят на озерки добывать бормаша. И по этой дороге нас вели кровавые комочки и отпечатки унтов на микропоре, прошитых дратвой по кромке. Но когда эта дорога взбежала на насыпь грунтовой дороги, след потерялся. Мы остановились.

— Вот ведь тащили! И ни разу не поставили! — воскликнула я. — Если их ждала машина, то она могла бы на озера за ними проехать, чем мучить их с такой тяжелой ношей. Ведь овчарка весит сорок килограммов. Значит, своей машины у них не было. А на чужую с такой кровавой ношей не сядешь. Идти по дороге тоже опасно. Днем люди ходят. А убили они утром. Накануне я уже на заходе солнца ходила с Рикой на болото — собаки были на месте. Уже темнело. В потемках собак не обдерешь. А обдирали их обстоятельно, острым ножом, аккуратно, чтобы шкуру не попортить. Барса начали обдирать по всем правилам, да кто-то помешал или припозднились уже… — И тут я срываюсь: — Вот сволочи! Как на медведя шли, до зубов вооружились: ружье, топор, нож, мешок запасли! Нет, не шли они дорогой. Влево от дороги надо искать.

Мы рассыпались в поисках следов. Все были возбуждены и напряжены. Я чувствовала себя, как, наверное, чувствует себя овчарка на следу врага, люто ненавидимого. Вероятно, это был тот момент, когда человек может побывать «в собачьей шкуре».

Наконец, с берега речки Похабихи Борис призывно махнул рукой, и мы ринулись к нему. Кровь, кровавые комочки. И прошитые дратвой унты пошли вдоль берега по тропинке. Они возвращались домой, к своей исходной точке, обойдя с тяжелой ношей семь километров, — когда-то я по этому маршруту проходила с шагомером. Дойдя по льду речки до того места, где начинаются первые дачи, унты исчезли. На чистом снежке, на гладком льду унты вдруг исчезли, оставив последнюю каплю крови, словно вознеслись на воздух. А валенки потерялись давно. Мы кружили вокруг и, наконец, увидели след мопеда. Мопед подъехал навстречу унтам, сделал разворот и пошел обратно. Да, унты вознеслись на мопед. И если сюда мопед пришел с красивым узким отпечатком шины, то обратно он пошел с сильно приплюснутой шиной — ведь он вез двоих да еще собаку. Мы пошли по этому следу, и метров через тридцать он пересек автодорогу и привел нас к воротам ближайшей дачи. Здесь они — унты и мопед — обронили последние крошки кровавого снега и исчезли. И унты и мопед. За забором дачи бегали два лохматых щенка и не тявкали на нас. Они очень хотели выйти на улицу и с надеждой поглядывали на людей, которые смотрели на них сверху и в щели забора. На воротах висел большой замок. Замок напоминал о неприкосновенности личной собственности граждан. Дальше нам путь был закрыт. Нам могла помочь только милиция.

— Убивал-то как? — переспросил Василий А. и охотно, даже увлеченно стал рассказывать: — Я их вешал. Головенку в петлю, раз — и готово. А шкурки потом уже снимал.