Твой друг
(Сборник) - Рябинин Борис Степанович - Страница 45

— Товарищи, — сказал он. — То, что вы видели сейчас, достойно уважения. Оценка: собаке — пять баллов, хозяину — четыре.

Из всех испытаний, которым подвергали собак на выставке, самым коварным, пожалуй, было испытание сосиской.

Пес сидит смирно в ладу с самим собой. Он всем доволен — ведь хозяин рядом. И вдруг подходит женщина, протягивает руку, и на ладони ее — сосиска.

Сказать, что сосиска вкусно и далеко пахнет, значит, ничего не сказать. Только собачий нос, этот невероятный нюхательный аппарат, способен уловить весь букет ее запахов.

Пес облизывается, смотрит на сосиску, потом на хозяина. У того непонятное лицо — ни да ни нет не говорит. Как быть? Со щенячьего возраста пес усвоил, что у чужих еду брать нельзя. Таков закон, и не собаки его придумали. Но, черт побери, не каждый день тебе предлагают сосиску.

Положение становится невыносимым. Весь в слюнях и сомнениях пес тонко скулит, пятится, закрывает глаза и прячет голову за хозяйские ноги. Когда, наконец, он открывает глаза, то обнаруживает, что женщины больше нет, а с ней исчезла — видимо, кем-то съедена — и предназначавшаяся ему сосиска. Случай — единственный и неповторимый — упущен.

А тут еще судья объявляет:

— Четыре очка. Балл снижен за пассивное отношение к постороннему подателю пищи.

Оказывается, чтобы получить пятерку, женщину, предлагавшую ему сосиску, следовало облаять.

Какая собака самая лучшая? Каждый собаковод ответит: конечно, моя. Но все же?.. Может, вот эта мальтийская болонка, так похожая на свою хозяйку. Когда старушка прижимает ее к лицу, болонкины кудряшки неотличимы от белых куделек хозяйки. Утеха в старости…

А может, эта беспородная коротышка, что привели на поводке двое пацанов. Она из рода собачонок, из которых вышли Белка, Стрелка и Чернушка. Смышленые, не избалованные вниманием, такие псы чаще всего живут скитальческой жизнью и впроголодь. Настороженные и отзывчивые на ласку, они готовы признать за хозяина каждого, кто утром не забудет бросить им кусок. А пнут их ногой — зла не помнят: жить-то ведь как-то надо. Иногда таких собак опекают дети — у них больше времени, чем у взрослых, чтобы оглядеться вокруг и заметить живущего рядом.

Нет, все же сегодня лучшая — вот эта… На площадке их двое. У кого лучше экстерьер, сказать трудно. Седой, голубоглазый, спортивного вида, а попросту — красивый хозяин, и мраморный дог — благородных кровей ухоженный зверь. Дог ничего не замечает вокруг, единственное, что на земле его интересует — это хозяин.

Ему плевать на сосиску, а когда рядом бахает выстрел, он даже ухом не ведет. Он идет по бревну — ведь рядом хозяин. Лезет по лестнице — хозяин рядом! Всем хорош пес, но его дисквалифицируют. Погорел на примитивном упражнении.

Усаженный в одиночестве в десяти метрах от хозяина, он должен был по команде жестом встать, сесть, лечь. И только потом выполнить команду «ко мне». Но дог не вытерпел и пяти секунд одиночества. Он кинулся обниматься к хозяину.

Так они и ушли, в обнимку, оба нисколько не огорченные. Высокий балл, медаль — это хорошо. Но взаимная любовь — лучше.

Скайтерьер Бобби не мог понять, почему его хозяина и друга, старого пастуха Джока, уложили в длинный деревянный ящик и куда-то повезли. Люди после похорон разошлись, а Бобби остался возле холмика. Иногда Бобби уходил в город, чтобы напиться из лужи у колодца. Его приметили ребята, стали подкармливать его, играть с ним. Но неизменно пес возвращался к последнему пристанищу своего хозяина. С 1858 по 1872 год Бобби не покидал своего поста. Здесь, на могиле, и нашли его мертвым.

Преданность собаки своему хозяину настолько тронула сердца местных жителей, что у входа на кладбище Грейфрайерз в Эдинбурге Бобби был поставлен памятник.

Профессору Токийского университета Хейдесабуро Уэно студенты подарили щенка.

Однажды вечером, как всегда, Хачико пришел на станцию встречать хозяина. Прибыла электричка, народ разошелся но поселку, а профессора не было. Хачико встретил, все остальные поезда. Ночью одиноко побрел домой.

Девять лет ежедневно ходил Хачико на станцию. Он состарился и ослаб. Путь из дома и назад стал для него слишком труден. Тогда начальник станции положил для собаки мягкую подстилку в камере хранения, а дети стали приносить ей пищу. О Хачико начали писать в газетах и журналах, и на станцию стали поступать денежные переводы на содержание собаки. Друг покойного профессора, врач, повесил в будке телефона-автомата объявление с просьбой звонить ему, если Хачико станет плохо.

Тронутые верностью Хачико, жители поселка Сибуя заказали скульптору Куме памятник, который был в 1934 году установлен на перроне станции.

ПО СЛЕДАМ БЕССМЕРТНОЙ ЛАЙКИ

Странное чувство испытывал Владимир Иванович, приходя в виварий. Порой ему казалось, будто собаки знают, для чего они здесь находятся. В этих приподнятых над землею, стоящих как бы на куриных ножках домиках протекала своя — не хотелось сказать собачья, но какая-то удивительная и недоступная пониманию людей жизнь, жизнь, очень похожая на зоопарковую и в то же время решительно от нее отличающаяся.

Сейчас подошло время обеда, и собаки, еще десять минут назад резво носившиеся по газонам и асфальтовым дорожкам своего двора, без понукания вернулись в домики. Голод не тетка, и стригущие уши и нетерпеливые глаза повернуты в одном направлении: к входу в виварий. Владимир Иванович пропущен почти равнодушно — знают, что он не по обеденной части, — а вот следующего за ним служителя в синем халате надо приветствовать стоя. И хвостом веселей, веселей…

Старожилы и внимания не обратили, а новенькая, Пальма, сразу уши навострила, стрельнула ревнивым взглядом — от соседнего домика плеснул в нос наивкуснейший запах колбасы: мне похлебку, а Гильде колбасу? Это по какому такому случаю, за какие такие заслуги?

Как объяснить ей, Пальме, что Гильда три дня и три ночи прожила в особой, совершенно темной и звуконепроницаемой конуре. Когда наконец дверцу открыли и из нее после долгих просьб и уговоров высунулась помятая мордашка, собачьи глаза были полны обиды. Не надо бы Пальме удивляться и другому — почему вместо положенного всем пшенного супа куриный бульон был налит в миску Марсианки. Она лизнула и отвернулась — не до бульона: не так-то просто десять минут прокружиться на центрифуге. Это не карусели на детской площадке…

Да, своя жизнь протекала в виварии. И направляясь сейчас к самому, можно сказать, главному на сей день домику, Владимир Иванович видел эту жизнь во всех вроде бы и привычных, но каждый раз вновь открываемых подробностях.

Первое, что бросилось в глаза, — какая-то удивительная похожесть населения этого городка: почти все собаки были белыми, одинакового роста, чуть крупнее кошки, словно однажды их сняли с полки магазина и оживили. Цвет шерсти и «габариты» диктовались соображениями чисто техническими: оказывается, белое на фоне темного больше устраивало киносъемку и телевидение, а что касается размеров, то на первых кораблях-спутниках, впрочем, как и на последующих, на строгом счету был каждый килограмм.

Но за внешней похожестью собак скрывалось то общее, что и объединяло их в одну семью. Стоило только незнакомцу войти в виварий, как его встречал дружный заливистый лай. Словно где-нибудь в деревне глухой ночью неосторожным стуком калитки ты вспугнул чуткую, недремлющую свору, и теперь, в какую бы сторону ни кинулся, всюду — впереди, сзади, со всех сторон — тебя преследует и теснит безудержное тявканье отводящих душу собак. Такое сравнение напрашивалось не случайно, ибо все обитатели этого городка были дворняжками. Да, выбор пал на беспородных представителей, хотя по внешним признакам для полетов в космос могли бы годиться так называемые декоративные собаки. Но первые же экзамены на выносливость показали, что породистые комнатные обитатели, привыкшие к жизни со всеми удобствами, для космоса неподходящи.