Манускрипт (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 74

- Мистер Рикман, вы же не будете отрицать, что эта книга - частная собственность? Моя частная собственность. И когда я просил вас сделать перевод, то мы не договаривались, что содержание книги должно стать достоянием общественности. Я готов предложить вам любую сумму, естественно, в пределах разумного, но вы дадите обещание, что не станете устраивать публичной огласки.

Понятно, почему я не мог представить рукописный раритет общественности. Фото манускрипта и краткий перевод появятся в газетах, и не факт, что её содержание, хотя бы приблизительно, не знает какой-нибудь древний индийский жрец, как и то, что данный фолиант хранился в катакомбах Сри Падманабхасвами. Тут же возникнет вопрос, как у американского бизнесмена появилась украденная из храма книга, а мне не хотелось, чтобы моё имя связывали с ограблением не то что века - всей истории человечества. Поэтому я и настаивал на том, чтобы профессор дал обещание молчать, возможно, подкреплённое увесистой пачкой хрустящих купюр.

Но моим надеждам не суждено было сбыться. Алан Рикман оказался буквально одержим идеей растрезвонить на весь свет о моей книге и её содержании, а слово 'эгоист' из его уст было самым мягким эпитетом в мой адрес. С глубоким сожалением я предположил, что придётся приступить к реализации плана 'Б', то есть травить профессора рицином. Изловчиться, подсыпать отраву в чай - и через несколько дней его печень и селезёнка прикажут долго жить, а в кишечнике произойдёт обширное кровоизлияние.

Но чем больше я об этом думал под негодующие возгласы Рикмана, тем меньше мне хотелось травить этого не от мира сего старика. Право слово, я его понимал, а сам себе напоминал какого-то бездушного ассасина. Стоит ли брать лишний грех на душу?

- Вот что, уважаемый мистер Рикман, - вздохнул я, останавливая его излияния. - Чтобы как-то разрешить эту дилемму, предлагаю такой вариант... Я отдаю вам эту книгу, а вы всем говорите, что вам прислал её из Индии ваш знакомый. Что за знакомый - это уж сами придумаете. Зато весь мир узнает о вашем открытии. Моё же имя в связи с манускриптом ни в какой степени фигурировать не должно. Правда, мистер Бэрроуз в курсе, что я отдал вам книгу для перевода, и он, думаю, в итоге сумеет сложить два плюс два. Но я с ним в крайнем случае чего решу вопрос, субсидии на строительство студенческого кампуса заставят его держать язык за зубами. Ну что, договорились?

- Но... Как, вы так просто откажетесь от мировой славы?!!

- Уважаемый профессор! Слава - не главное в этой жизни, и мне кажется, кто как не вы, человек, для которого наука всегда была важнее внешних атрибутов, должны это понимать. Тем более что если всё же слава для вас играет немаловажную роль, то прославиться должны вы, как человек, переведший эту книгу, а я всего-навсего удачно приобрёл её по случаю. Поймите, у меня есть причины, чтобы не афишировать своё имя. Я бизнесмен, немного филантроп, но в науку, тем более такую экзотическую, совать свой нос не хочу.

Алан Рикман долго смотрел на меня из-под кустистых бровей, и наконец изрёк:

- Что ж, мистер Бёрд, воля ваша. Хотя эта ложь и станет насилием над моей совестью, я готов принять её ради науки. Обещаю, что ваше имя ни при каких условиях не прозвучит в связи с этой книгой!

Он положил левую ладонь с уже начавшими проявляться пятнами пигментации на фолиант, а правую поднял, как бы принося клятву на Библии или Конституции Соединённых Штатов.

- Спасибо, мистер Рикман! Книга ваша, делайте с ней что хотите.

Мы пожали друг другу руки, и с чистой совестью я покинул кабинет профессора. А уже через неделю 'The New York Times' опубликовала интервью с индологом, в котором он рассказывал о старинном манускрипте, перевод которого грозил стать настоящей сенсацией в учёном мире. Содержание перевода профессор не раскрывал, ссылаясь на грядущую пресс-конференцию и готовящуюся публикацию в журнале 'Popular Science', тем более ещё необходимо провести несколько тестов, долженствующих подтвердить подлинность книги.

А я думал о том, какая может быть извлечена польза из её содержимого... То, что грядёт эра технократии - любому мало-мальски соображающему человеку и так ясно, хотя для многих моих нынешних современников некоторые эпизоды будут казаться элементами фантастики.

В книге, кстати, упоминаются романы живущих ныне писателей, однако же пока ненаписанные. С этим как разрулится? Станет ли древний манускрипт для тех же Оруэлла и Брэдбери стимулом для создания этих произведений, или они должны быть написаны исключительно под влиянием эпохи?

И как люди отнесутся к возможной арабской экспансии в Европе? Сейчас это, вероятно, видится плодом буйного воображения, но что они же скажут лет через-двадцать-тридцать, когда во Францию начнут просачиваться первые родственники ассимилировавшихся там арабов? И этот поток уже будет не остановить. Тот же Гектор не описывал, как происходило завоевание Европы выходцами с Ближнего Востока, просто в силу того, что не знал подробностей, а я мог бы восполнить этот пробел. Написать что ли свою антиутопию... Ну а что, время для этого можно найти, главное - составить чёткую сюжетную линию, скелет произведения, на который можно наращивать мясо. Пока начну накидывать ручкой на бумаге, а потом попрошу машинистку перепечатать чистовик. Если издатели откажутся публиковать роман - издам за собственный счёт. А ещё можно и в Союзе его выпустить, пусть и там знают о не таких уж и далёких событиях. О названии надо бы сразу подумать... Может, украсть название у Юлиана Семёнова, назвать книгу 'Экспансия'? А что неплохой вариант. Тем более не факт, что в этом будущем Семёнов напишет про Штирлица, который уже стал героем анекдотов в СССР. Решено, начинаю писать книгу, пусть она заставит кое-кого призадуматься и избежать ошибок, которые в дальнейшем приведут к трагическим последствиям.

Варе не было страшно, скорее, она чувствовала какое-то внутренне волнение, которое силой воли скрывала от окружающих. Она не знала, зачем её привезли в это здание на площади Дзержинского, но просто так сюда люди точно не попадают. Может быть, это связано с её работой в тылу врага, просто выяснят кое-какие вопросы и отпустят обратно, преподавать шифровальное дело вчерашним школьникам и школьницам. Но когда её ввели в приёмную Берии - Варя поняла, что дело серьёзное.

- Ждите, - сказали ей, взяв пальто, а затем предложив сесть на один из стульев у стены.

И она стала ждать, закусив нижнюю губу и сдирая заусенец с основания ногтя указательного пальца левой руки. Варя всегда следила за собой, даже в партизанском отряде, но маникюр, которым хваталась её коллега по курсам Дина Федотова, она никогда не делала, и делать не собиралась, считая это проявлением мещанства. Ни к чему все эти лаки, помады и побрякушки, благодаря которым ты становишься похож на какого-то папуаса. Красота должна быть естественной, ради этого в том числе и затевалась революция, чтобы изменить понятия о красоте внутренней и внешней.

- Заходите.

Она встрепенулась, встала, оправив кофточку и, словно с обрыва в пропасть, шагнула в распахнутую дверь. Хозяин кабинета стоял к ней вполоборота возле окна, задумчиво глядя падающие по ту сторону крупные хлопья мокрого снега. Варя застыла на пороге, не решаясь ни пройти дальше, ни что-то произнести.

- Мерзкая погода, - нарушил молчание Берия и повернулся к гостье. - Здравствуйте, товарищ Мокроусова, садитесь.

- Здравствуйте, Лаврентий Павлович, - чуть осипшим от волнения голосом ответила она.

Стул, на который ей было предложено сесть, был с мягкой сидушкой и такой же мягкой спинкой, покрытыми тёмно-зелёной обивкой из кожи. Но она всё равно чувствовала себя на нём, словно на раскалённой сковородке. Почему он молчит? Молчит и смотрит на неё таким изучающим взглядом... Варе хотелось бежать отсюда сломя голову, но она понимала, что не сможет сделать и шагу против воли этого человека, который словно бы гипнотизировал её взглядом сквозь круглые стёкла своего пенсне. Ей, работавшей в тылу врага, было не по себе в этом тихом кабинете