Святая ночь
(Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей) - Вебер Виктор Анатольевич - Страница 63

— А потом? — полюбопытствовал Мередит.

— Потом! Потом все изменилось. Джакомо Нероне жил и трудился в Джимелло Миноре. Там же его предали и убили. Тело тайком перенесли в грот около Джимелло Маджоре, где и похоронили. С той поры Джимелло Миноре все глубже погружалась в трясину нищеты и разрухи, в то время как Джимелло Маджоре богатела с каждым днем. Там теперь новая церковь, больница, гостиница для туристов и паломников. Словно бог покарал предателей и наградил тех, кто укрыл тело его верного слуги. Вы не согласны?

— Ваше утверждение довольно сомнительно, — заметил Мередит. — Процветание не обязательно свидетельствует о божественном благоволении. Оно может достигаться усилиями мэра и жителей Джимелло Маджоре, даже влиянием приходского священника. Такое уже случалось.

Калабриец вспыхнул.

— Вы слишком много предполагаете, монсеньор. Мудрые и благочестивые люди уже разбирались в этом деле, люди, которые понимают наш народ. Вы считаете, что они ошиблись?

— Я ничего не считаю. Просто я не одобряю поспешных суждений. Святым делает человека не народная молва, но каноническое право. Поэтому я еду в Калабрию для участия в расследовании по делу Джакомо Нероне в качестве защитника веры. Если вы можете представить какую-либо полученную непосредственно вами и полезную для дела информацию, я с удовольствием выслушаю вас.

Калабриец открыл от изумления рот, затем рассыпался в сбивчивых извинениях, прерванных прибытием поезда в Формио.

Блейз Мередит воспользовался двадцатиминутной стоянкой, чтобы размять ноги.

Чего он добился этой дешевой победой над провинциальным священником, корил он себя. Да, калабриец зануда, хуже того, набожный зануда, но это не означало, что он недостоин милосердия. А он, Блейз Мередит, упустил первую возможность узнать хоть что-нибудь о человеке, чью жизнь ему предстояло расследовать.

И прогуливаясь по залитой солнцем платформе, наблюдая за пассажирами, столпившимися у буфета, он в сотый раз спрашивал себя, что же мешает ему в общении со своими ближними. Другие священники, он это знал, находили особое удовольствие в разговорах с простым людом. Они подбирали жемчужины мудрости за крестьянским столом или чашкой вина на кухне рабочего. Они говорили на одном языке как с проститутками Трастевере, так и с холеными матронами Париоли. Они наслаждались и солеными шуточками рыбного рынка, и остроумной беседой на обеде у кардинала. Они были хорошими священниками, много делавшими для прихожан и получавшими удовлетворение от своих трудов.

Что отличало его от них? Отсутствие страсти, сказал ему Маротта. Способности любить, ощущать боль другого, разделять чью-то радость. Христос ел и пил с бродягами и гулящими девками, а монсеньор Мередит, профессиональный служитель его веры, жил один среди пыльных томов библиотеки дворца конгрегации. И вот в последний отведенный ему год так и остался один, с маленькой серой смертью, растущей в животе, без единой души в этом мире, готовой составить ему компанию.

Раздался свисток кондуктора, и Мередит вернулся в душное, жаркое купе. Поздним вечером в Валенте его встретил сам епископ.

Орелио, епископ Валенты, высокий, широкоплечий, пышущий здоровьем мужчина лет сорока — сорока пяти, родился в Трентино, и казалось странным, что его направили в южную епархию. До перевода в Валенту он был помощником в патриархии Венеции. Он усадил Мередита в свой автомобиль, но повез его не в город, а на виллу, окруженную апельсиновыми и оливковыми садами, в двенадцати километрах от Валенты.

— Эксперимент, — объяснил он на чистом английском. — Эксперимент в практическом образовании. Эти люди думают, что священники родятся в сутанах и могут лишь читать молитвы да махать кадилом. Я уроженец севера. Мои родители фермеры, хорошие фермеры. Я купил эту виллу у местного землевладельца, погрязшего в долгах, и обрабатываю землю с помощью шести молодых парней, которых пытаюсь научить азам современной агротехники. Это настоящая война, но я думаю, что близок к победе. Я перенес сюда свою резиденцию. От прежней так и веет средневековьем… в центре города, рядом с кафедральным собором. Я оставил ее викарию. Он представитель старой школы, ему там нравится.

Мередит хмыкнул, зачарованный добродушным юмором епископа. Тот пристально посмотрел на него.

— Вы удивлены, монсеньор?

— Это приятное удивление, — ответил Мередит. — Я ожидал увидеть нечто другое.

— Бархат, парчу и золоченых херувимов с облупленными спинами?

— Что-то в этом роде.

Епископ остановил машину перед лепным портиком виллы, но остался сидеть за рулем, глядя на вершины деревьев, посеребренные лунным светом.

— Этого на юге больше, чем достаточно, — тихо проговорил он. — Формализм, феодальные отношения, консерватизм, старики, цепляющиеся за прошлое, потому что не готовы к новому. Нищета и невежество представляются им крестом, который суждено нести до конца дней, но не болезнью, подлежащей лечению. Они уверены, что с ростом числа священников, монахов, монахинь мир станет лучше. Я с этим не согласен. Пусть церквей станет меньше, лишь бы в них ходило больше людей.

— Святых тоже многовато? — вкрадчиво спросил Мередит.

Епископ резко повернулся к нему, затем неожиданно рассмеялся.

— Слава богу, что у нас есть англичане! В такой момент чужеземный скептицизм может принести немало пользы. Вам кажется странным, что такой человек, как я, взялся за дело Джакомо Нероне?

— Честно говоря, да.

— Давайте оставим эту тему до фруктов и сыра, — предложил епископ.

Слуга открыл дверцу автомобиля и ввел их в дом.

— Обед через тридцать минут, — объявил епископ. — Надеюсь, комната вам понравится. Окна выходят на долину, и утром вы сможете увидеть, чего мы тут добились.

Он ушел, а слуга проводил Мередита наверх, в просторную комнату для гостей. Высокие стеклянные двери открывались на узкий балкон. Еще одна дверь вела в ванную с туалетом и душем. В углу над аналоем висело деревянное распятие. На полке выстроились французские, английские, итальянские книги.

Приняв душ и переодевшись, Мередит почувствовал, как уходит усталость после долгого, жаркого путешествия. Стихла даже ноющая боль в животе. Он с нетерпением ждал новой встречи с епископом…

— До того как вы приехали, мой дорогой Мередит, мне начато казаться, что я допустил ошибку.

— Ошибку?

— Да, обратившись в Рим за помощью. Как вы понимаете, этим я нанес определенный урон своей автономии.

— Вам это дорого стоило?

Епископ кивнул.

— Могло стоить. На реформаторов всегда смотрят подозрительно, особенно здесь, на юге. Добившись успеха, они становятся живым укором своим более консервативным коллегам, потерпев неудачу, — предостережением на будущее. Они, мол, хотели слишком многого и слишком быстро. Поэтому я предпочитаю делать все сам и никого не посвящать в мои планы.

— У вас много оппонентов?

— Хватает. Землевладельцы не любят меня, а их влияние в Риме очень велико. Духовенство считает меня чрезмерно суровым в вопросах морали и безразличным к местным традициям. Моя епархия — вотчина монархистов. Я же считаю себя умеренным демократом. Политики не доверяют мне из-за моих проповедей о том, что партия не столь важна, как представляющий ее человек. Они многое обещают. Я требую, чтобы эти обещания выполнялись. В противном случае я протестую.

— Вас поддерживают в Риме?

Тонкие губы епископа растянулись в улыбке.

— Вы знаете Рим лучше меня, мой друг. Они ждут результатов, а результаты моей политики в такой провинции, как Калабрия, могут не сказаться и через десять лет. Если успех будет на моей стороне — прекрасно. Если я проиграю, они покачают головами, как бы говоря, что давно этого ждали. Поэтому я предпочитаю держать их в неведении. Чем меньше они знают, тем я свободнее.

— Тогда зачем вы написали кардиналу Маротте? Почему вы попросили прислать священников из Рима?

Епископ поиграл бокалом с вином.

— Потому что для меня это внове. Я понимаю, что не знаком со святостью. Я верю в мистицизм, но не встречался с мистиками. Я — северянин, прагматик по натуре и образу мышления. Я верю в чудеса, но не ожидал, что кто-то будет творить их у моего порога. Поэтому я и обратился в конгрегацию ритуалов, — Орелио широко улыбнулся. — Вы же специалисты в этих делах.