Медведь и соловей (ЛП) - Арден Кэтрин - Страница 10

Краски вспыхивали, вес ткани вдруг показался скучным, и через миг незнакомец оставил ткань и пошел по площади. Его лошадь стояла на южной стороне, жевала сено. Сгорбленный старик стоял рядом с ее головой, бледный и худой, выглядел иллюзорно, хотя белая кобылица была величественна, как гора, и ее упряжь сияла серебром. Люди смотрели на нее с восхищением, проходя мимо. Она кокетливо потряхивала ушами, вызывая у всадника слабую улыбку.

Но вдруг крупный мужчина с потрескавшимися ногтями появился из толпы и схватил поводья лошади. Лицо всадника потемнело. Хотя его шаги не ускорились — не было необходимости — холодный ветер налетел на площадь. Люди хватались за шапки, кутались в одежду. Вор забрался на седло кобылицы и впился пятками в бока.

Но кобылица не двигалась. Как и старик, что странно. Он не кричал, не поднял руку. Он лишь смотрел с нечитаемым взглядом глубоко посаженных глаз.

Вор ударил по плечу кобылицы. Она не пошевелила копытом, лишь тряхнула хвостом. Вор замешкался в потрясении, а потом было слишком поздно. Всадник подошел и сорвал его с седла. Вор закричал бы, но его горло замерзло. Он потянулся к деревянному кресту у горла.

Всадник улыбнулся без веселья.

— Ты тронул мое. Думаешь, вера тебя спасет?

— Государь, — пролепетал вор. — Я не знал… я думал…

— Что такие, как я, не ходят среди людей? Я хожу, где пожелаю.

— Прошу, — выдавил вор. — Государь, молю…

— Не хнычь, — сказал незнакомец с холодным юмором. — И я оставлю тебя пока что ходить под солнцем. Но, — тихий голос стал ниже, веселье утекло из него, как вода из разбитой чашки, — ты отмечен, ты мой, и однажды я коснусь тебя снова. И ты умрешь, — вор подавил всхлип, а потом оказался один, горло и руку жалило.

Незнакомец уже был в седле, хотя никто не видел, как он забрался, он послал лошадь в толпу. Старик поклонился и пропал среди людей.

Кобылица была легкой, быстрой и ловкой. Гнев всадника угасал, пока он ехал.

— Знаки вели меня сюда, — сказал он лошади. — В этот вонючий город, хотя мне не стоило покидать свои земли, — он был в Москве уже месяц, искал без устали, заглядывал в каждое лицо. — Что ж, знаки не надежны, — сказал он. — Дочь ведьмы скрыта от меня, ее дитя давно пропало. Время прошло и может больше не наступить.

Кобылица ударила всадника ухом. Он сжал губы.

— Нет, — сказал он. — Меня так просто одолеть?

Кобылица уверенно бежала. Мужчина тряхнул головой. Он еще не был побежден, магия дрожала в его горле, в его ладони наготове. Его ответ был где — то в жалком городе, и он найдет его.

Он повернул кобылицу на запад, направил ее галопом. Прохлада среди деревьев очистит его голову. Он еще не был побежден.

Пока еще.

* * *

Запах медовухи и собак, пыли и людей поприветствовал незнакомца, когда он пришел на пир великого князя. Бояре Ивана были крупными людьми, привыкшими биться, вырезать жизнь в землях холода. Незнакомец не был крупнее самого маленького из них. Но никто, даже самый смелый — или пьяный — не мог посмотреть ему в глаза, никто не бросал ему вызов. Незнакомец занял место за высоким столом, пил медовое вино. Серебряная вышивка на его кафтане сияла в свете факелов. Одна из фрейлин княгини села рядом с ним и смотрела из — под длинных ресниц.

Пост был близко, и пир был роскошным. Но для незнакомца все было одинаковым. Тусклые занятые лица. Они сидели в полумраке с неприятными запахами. Он впервые ощутил не отчаяние, но начало смирения.

И тут мужчина прошел в зал с двумя юношами. Они заняли места за высоким столом. Мужчина был обычным, одежда была неплохого качества. Старший сын важничал, а юный шагал тихо, взгляд был холодным и мрачным. Довольно обычно.

И все же…

Незнакомец оглянулся. С этими тремя появился ветер, северный ветер. И за один вдох ветер рассказал ему историю о жизни и смерти, о ребенке, рожденном в год смерти.

— Кровь держится, брат, — прошептал он. — Она жива, я не ошибался, — он торжествовал. Он повернулся к столу (хотя на деле не двигался), улыбнулся с внезапной радостью женщине рядом с собой.

* * *

Петр забыл о незнакомце на рынке. Но, когда он пришел за стол великого князя ночью, он быстро вспомнил. Этот незнакомец сидел среди бояр рядом с одной из фрейлин княгини. Она смотрела на него, веки трепетали, как раненые птицы.

Петр, Саша и Коля оказались слева от дамы. Хотя за ней пытался ухаживать Коля, она даже не посмотрела на него. Злясь, юноша не ел, а сверлил взглядом (без толку), теребил нож на поясе (не замечено), описывал брату красоту дочери торговца (но его та фрейлина даже не услышала). Саша старался не проявлять эмоции, словно игра в глухоту закончила бы неприятный разговор.

Сзади раздался кашель. Петр оторвал взгляд от интересной сцены и увидел слугу у своего локтя.

— Великий князь поговорит с вами.

Петр нахмурился и кивнул. Он едва видел князя с той первой ночи. Он говорил со многими дворянами, раздавал взятки, в ответ его убеждали, что, пока он будет платить дань, его не будут трогать сборщики налогов. Он вел переговоры за руку скромной женщины, что вела бы его хозяйство и была бы матерью для его детей. Все шло по порядку. Чего же хотел князь?

Петр пошел вдоль стола, заметил блеск зубов в свете огня, у ног Ивана лежали собаки. Князь не медлил.

— Мой юный племянник, Владимир Андреевич из Серпухова, хочет взять в жены вашу дочь, — сказал он.

Петр не был бы так потрясен, если бы князь сообщил ему, что его племянник решил стать менестрелем и бродил по улицам, играя на гуслях. Он посмотрел на принца, а тот пил, сидя в стороне за столом. Племяннику Ивана было тринадцать, он только подрастал, был нескладным и в прыщах. Он был внуком Ивана Калиты, что когда — то был великим князем. Разве мог он найти лучший вариант? Все семьи при дворе предлагали ему своих дочерей, надеясь, что ему кто — нибудь понравится. Почему тогда выбрали дочь богача со скромной родословной, девушку, которую юноша никогда не видел, которая жила далеко от Москвы.

Ох. Петр отогнал удивление. Ольга была издалека. Иван не хотел бы допустить девушек со связями с богатыми семьями, ведь это дало бы принцу шанс получить трон. Юный Дмитрий не смог бы тогда затмить двоюродного брата, и Владимир был на три года старше него. Князья наследовали трон, как того желал Хан. Дочь Петра была лишь с неплохим приданым. Иван хотел выбрать Петра, а не бояр из Москвы.

Петр был рад.

— Иван Иванович, — начал он.

Но князь не закончил.

— Если вы выдадите дочь за него, я готов отдать свою дочь, Анну Ивановну, для брака с вами. Она — хорошая девушка, скромная, как голубка, и она сможет родить вам еще сыновей.

Петр снова был потрясен, но не так сильно рад. У него было три сына, чтобы разделить между ними имущество, ему не требовалось больше. Зачем князю отдавать девственную дочь мужчине, которому женщина требовалась лишь для ведения хозяйства?

Князь вскинул бровь. Но Петр мешкал.

Она была племянницей Марины, дочерью великого князя, родней его детям, и он не мог спросить, что с ней не так. Даже если бы она была больной, пьяницей или потаскушкой, выгода от такого брака была бы огромной.

— Как я могу отказаться, Иван Иванович? — сказал Петр.

Князь мрачно кивнул.

— Человек придет завтра к вам и обсудит брачный контракт, — сказал он и повернулся к кубку и собакам.

Петр был свободен, он пошел на свое место за длинным столом и передал новость сыновьям. Коля дулся, глядя на кубок. Темноволосый незнакомец ушел, и женщина смотрела в сторону, куда он ушел, на ее бледном лице были такие ужас и тоска, что Петр поймал себя на том, что его ладонь невольно потянулась за мечом, которого при нем не было.

8

Слово Петра Владимировича

Петр Владимирович взял невесту за холодную руку, посмотрел на ее напряженное личико и задумался, не ошибся ли он. Они неделю обсуждали детали брака (его нужно было отпраздновать до начала Поста). Коля в это время развлекался с половиной служанок, ожидая от отца новости. Он не мог достичь одного мнения. Одни говорили, что она была красивой. Другие заявляли, что у нее была бородавка на подбородке и только половина зубов. Говорили, что отец держал ее взаперти, что она пряталась в комнатах и не выходила. Говорили, что она была больна или безумна, печальна или просто робка, и Петр боялся, что проблема окажется еще ужаснее.