На далеких рубежах - Гребенюк Иван - Страница 5

А если это так — не может быть места старой тактике. Наша цель, наши задачи — находить новую тактику, полностью овладеть ею, поднять выучку летчиков на уровень современной авиационной науки и техники. Это требует от нас партия и правительство.

— Учиться самому, учить других, идти в ногу с авиационным прогрессом — так я понимаю вашу цель? — заключил Гречка.

— Вы правильно поняли меня, — подтвердил майор. — Надо идти в ногу, помните: отстающих бьют. А мы не хотим быть битыми. Достаточно нам сорок первого года…

Гречка прищелкнул языком:

— Ой, сорок первый! Кто его забудет!.. Вернулся я я фронта на свою Житомирщину. Иду в село, а его нема. Где хаты белели — землянки бурьяном позарастали. Так горько стало, будто полыни наглотался. Били… Дюже били нас… А вот же выстояли… А потом так ударили, что врагу тошно стало.

Поддубный закурил и после паузы сказал:

— Ну, а как у вас идут дела?

— Не очень, — уклонился от прямого ответа Гречка.

— А все-таки?

— Пока что по нарядам болтаюсь. Сегодня дежурил по полку, завтра буду отдыхать, а послезавтра, возможно, дежурным по стоянке самолетов пошлют. А там — комендантским патрулем по гарнизону. Так уже с полгода тяну лямку: главным, куда пошлют.

Майор насторожился:

— Я не совсем понимаю. Ведь вы по меньшей мере техник звена?

— Не дорос. Образования не хватило. Курице не петь петухом!

— Ничего не понимаю.

— А тут нечего и понимать, все дюже просто. Суровая авиационная действительность выбила меня из седла. Мой самолет потерпел катастрофу… — последние слова техник произнес упавшим голосом.

— Катастрофа? Каким образом?

— Гречка развел руками:

— Упал в районе Аральского моря.

— А причина? — допытывался Поддубный?

— Доподлинно никто не знает. Вылетел летчик на разведку погоды. Пробил облачность на высоте свыше десяти тысяч метров. Вдруг замолкло радио. Ни слуху ни духу. Словно на луну затянуло. Неделю мыкались над песками на самолетах, на вертолетах, пока наконец не обнаружили обломки.

Помолчали.

— Это первая катастрофа или еще бывали?

— Первая. Но после нее катапультировался заместитель командира полка по летной части. Пушку на его самолете разнесло вдребезги. Приземлился в Каракумах. Трое суток ходил в песках, счастье, что набрел на аул. Туркмены подобрали и привезли на верблюдах. Оказалось, что летчик повредил позвоночник и теперь лежит в Москве, в госпитале.

— Так, так… А при чем здесь вы?

— Да ведь мой самолет потерпел катастрофу.

— Ну и что же?

— Резонно, меня будто и не в чем обвинять. Документация в порядке, регламентные работы были выполнены полностью. Летчик расписался в полетном листе. Но больше самолета не доверяют. Так и болтаюсь по нарядам.

— А что по этому поводу говорит командир полка?

— Полковник Слива ничего не говорит, а его заместитель — майор Гришин — настаивает, чтобы меня уволили в запас.

— Самолет знаете хорошо?

— Да как же мне не знать его? Знаю как свои пять пальцев. Каждый винтик, прибор, трубку перещупал собственными руками.

— Ко мне пойдете техником? Будем снова вместе.

— Пойду, товарищ майор! — радостно воскликнул Гречка. — И можете быть уверены — я свое дело знаю!

— Поставлю вопрос перед полковником. Но учиться все равно заставлю.

— Буду учиться, товарищ майор!

Ночью буря утихла. Воздух очистился. Только на севере все еще громоздились зловещие черно-бурые облака пыли.

Проснувшись на рассвете, майор Поддубный начал готовиться к встрече с командиром полка. Отутюжил парадные мундир, почистил орден, медали, нагрудные знаки, пуговицы. Потом побрился и отправился в столовую.

Максим Гречка ожесточенно скоблил пол. Старый друг гостит — в доме все должно сверкать.

Авиационный городок раскинулся среди однообразной серой равнины, разрезанной крутыми берегами высохшей реки. По одну сторону — ряды офицерских коттеджей, по другую — каменные постройки барачного типа, где разместились казармы, штабы, учебные классы, склады и прочее. В стороне, отдельно, стоял клуб под высокой этернитовой крышей. За клубом — спортивная площадка.

Солдаты, сержанты и офицеры ходили в панамах цвета хаки, в гимнастерках с отложными воротничками. Если б не красные звездочки, в этом наряде их легко можно было бы принять за иностранцев.

Вокруг коттеджей зеленели сады. Один коттедж — третий от берега — особенно выделялся: весь утопал в густой зелени. Это и был дом командира полка.

Деревья… На севере на них как-то не обращаешь внимания. А здесь они удивительно бросаются в глаза. Их тут мало, и жизнь каждого деревца зависит от человека. Польет — значит, будет расти. Не польет — засохнет, сгорит под палящими лучами солнца.

Вокруг штаба тоже росли небольшие деревца. На каждом висела бирка с надписью: «За это дерево отвечает солдат такой-то».

На стене красной масляной краской было выведено: «Воин, зеленые насаждения — твои друзья. Береги их и ухаживай за ними».

Полковника Сливы в штабе не оказалось: он выбыл по срочному делу в штаб дивизии. Майора Поддубного принял заместитель командира по летной части — уже известный ему по рассказам старшего лейтенанта Телюкова и техника-лейтенанта Гречки майор Гришин. Внешне он скорее походил на штабного офицера, нежели на строевого командира: на нем был белый китель, штаны на выпуск, под мышкой папка с бумагами. Знакомясь, майор Гришин сообщил, что он временно исполняет обязанности заместителя командира, а постоянная его должность — штурман. Человек, значит, скромный…

Они вошли в кабинет. Под фуражкой штурмана была скрыта, как оказалось, роскошная, соломенного цвета, шевелюра; широкий лоб, острый подбородок, небольшие подвижные руки и красноватые, воспаленные веки довершали портрет.

— Прошу, товарищ майор, — любезно указал штурман на стул.

Поддубный сел.

— Итак, какое впечатление произвела на вас Кизыл-Кала? — спросил он, подкладывая под локти чистый лист бумаги, чтобы не пачкать рукава.

— Контраст ощущается, ведь я приехал сюда прямо с севера.

— Так, так, ощущается, говорите? Да, кстати. Белого кителя, должно быть, нет? Надо приобрести, иначе у вас все косточки перепреют…

На этом закончилась вступительная беседа. Началась официальная. Штурман раскрыл журнал, проверил авторучку и начал задавать вопросы: откуда майор родом, кто его родители, какое семейное положение, где учился до академии, на какой должности, сколько времени работал, какой имеет налет на «миге» в простых и сложных метеорологических условиях, днем и ночью. Все интересовало временного заместителя, и он добросовестно записывал. На листке так и значилось: «Моя беседа с майором Поддубным Иваном Васильевичем, помощником командира полка по огневой и тактической подготовке».

Вопросы были вполне естественные. Каждый начальник, будь он постоянный или временный, должен досконально знать подчиненного. Но для чего все записывать?

Майор Гришин словно прочитал этот вопрос в мыслях Поддубного:

— Пусть вас, товарищ майор, не удивляет то, что я записываю нашу беседу. Мы с вами, можно сказать, равны в чинах. Оба понимаем, что к чему, оба начальники. Следовательно, будем откровенны: хорошо, если все с вами обойдется благополучно. А если нет? Ну, скажем, случиться что-нибудь в полете. Тогда у командования полка обязательно спросят: «А хорошо ли вы знали нового человека?» Допустим, мы скажем «хорошо». «А беседовали вы с ним по душам?» Допустим, что мы ответим утвердительно. Вы думаете, что так и поверят на слово? Ошибаетесь! Глубоко ошибаетесь, Иван Васильевич! В выводах запишут черным по белому: «Командование полка подчиненных не изучает и не знает, индивидуальной работы не проводит». А вот с этим документом, — штурман ткнул пальцем в журнал, — комар носу не подточит…

«Фу, чепуха какая!» — Поддубного всего передернуло.

— Я действительно подумал, — признался он, — для чего собственно, все это записывать? Вы объяснили. Но доводы ваши неубедительны. Создается впечатление, будто вы… простите на слове, заранее умываете руки. Вообще это бумагомарание…