Опускается ночь - Уэбб Кэтрин - Страница 8

– Очень вкусно, – произносит она машинально и внезапно понимает, что это правда. Она украдкой посматривает на Леандро Кардетту.

На вид ему лет пятьдесят, у него роскошные, седые, стального цвета волосы, зачесанные назад с висков и высокого, благородно очерченного лба. Его нельзя назвать красавцем, но все же он хорош собой. Его лицо не лишено значительности, даже определенной скульптурной выразительности, – подбородок, нос, брови. Кожа гладкая, приятного бронзового оттенка, словно хорошо выдубленная. По обеим сторонам рта залегают глубокие складки, под глазами – мешки, а сами глаза такие черные, что зрачки почти не выделяются на фоне радужки и оттого кажутся огромными. Возможно, именно это делает спокойное выражение его лица теплым и дружеским. Он не очень высок, намного ниже Бойда; у него сильные квадратные плечи и могучая грудная клетка, под рубашкой уже намечается небольшое брюшко – свидетельство хорошей жизни. Он сидит, откинувшись на спинку стула, и держит маленький бокал амарены с неожиданным изяществом. Он наблюдателен, но без дерзости, и элегантен.

Перехватывая брошенный украдкой взгляд Клэр, он улыбается.

– Если что-то может скрасить ваше пребывание у нас, миссис Кингсли, только скажите, – учтиво произносит он.

– Конечно, если это не музыка, магазины, кино или поход в казино – в этом случае вам не повезло! – объявляет Марчи.

– Марчи, cara[3], не стоит говорить так, словно в Джое вовсе нет способов развлечься. У нас есть прекрасный театр… вы любите театр, миссис Кингсли?

– О да, очень. И Пип – тоже. Он показал себя прекрасным актером.

– Это правда, Филипп? – Марчи тянется через стол и сжимает его предплечье, устремив на Пипа пристальный взгляд.

– Да, я… – Голос его не слушается, и он вынужден откашляться. – В прошлом семестре я играл в пьесе, говорили, что я неплохо справился, я был Ариэлем в «Буре».

– Ты в самом деле играл блистательно, – говорит Клэр.

– Но я же актриса, вы этого не знали? Вернее, была в Нью-Йорке. Здесь это никому не нужно. Но как же я люблю театр! Люблю играть… Это что-то в крови, зов, на который нельзя не откликнуться. Ты это чувствуешь, Филипп? Игра заставляет твое сердце биться сильнее?

– Ну, я… я, конечно, хотел бы попробовать себя еще в какой-нибудь пьесе, – говорит он. – Но ведь это же нельзя сделать своей профессией?

Сейчас устами юноши заговорил Бойд, и Клэр охватывает тоскливое чувство. Пип воспарял на сцене. Она это видела.

– Почему нет? Я сделала.

– Пип хорошо учится. Он пойдет в Оксфорд, а затем в парламент, – вступает в разговор Бойд. Он делает глоток и слегка кривит губы.

– Добавь сахару, если для тебя слишком кисло, – предлагает Леандро, передавая ему сахарницу. Бойд слегка улыбается, не глядя на него, и кладет сахар. – Парламент? То есть юриспруденция? А почему сразу не в мавзолей? Бедный мальчик!

– Ничего подобного. Мой отец готовил меня к юридическому поприщу, но у меня не было для этого способностей. А у Пипа они есть. Глупо не воспользоваться такой удачей.

– А чего хочет сам Пип? – Марчи произносит это непринужденно, но Клэр замечает, что Бойд воспринимает слова Марчи как вызов.

– Он еще мальчик. Он не может знать, чего хочет, – говорит он.

Марчи хлопает Пипа по плечу и весело подмигивает:

– Я с ними поработаю, не беспокойся. Разве может юриспруденция сравниться с аплодисментами?

К немалому облегчению Клэр, Бойд ничего не отвечает.

Ужин состоит из множества блюд. Некоторые подаются одновременно, другие с небольшими паузами. Свежие белые сыры, разные виды хлеба, овощи, приправленные лимонным соком и оливковым маслом, паста с брокколи, рулеты из телятины, свежайшая фокачча, источающая оливковое масло и аромат розмарина. Пип ест так, словно в течение нескольких дней у него не было во рту и маковой росинки, но даже он в конце концов сдается. Он беспокойно ерзает на стуле, и тут Леандро внезапно начинает смеяться низким басистым смехом:

– Филипп, я должен был тебя предупредить. Извини. В этом доме еду будут приносить до тех пор, пока ты опорожняешь тарелку.

После стакана вина Пип уже не выглядит таким скованным.

– Кажется, мне здесь очень понравится, – говорит он, и Леандро вновь смеется.

– Может, стоит прогуляться перед сном, осмотреть город, как раз и еда немного уляжется? – предлагает Клэр. Она тоже переела, запах свежих продуктов пробудил дремавший голод, на который она в течение нескольких дней не обращала внимания. Марчи и Леандро переглядываются. – Мне казалось, в Италии это принято. La passeggiata?[4] – спрашивает Клэр.

– Да, миссис Кингсли, именно так. Но здесь, на юге, мы обычно выходим на пасседжиату раньше, около шести, когда садится солнце. Я имею в виду благородных господ. В такой поздний час на улицах… в основном батраки, которые поздно возвращаются с полей. Это, конечно, не обязательное правило, но, может быть, завтра мы выберем более подходящее время для прогулки, – объясняет Леандро.

– Хорошо, – отвечает Клэр.

Леандро одобрительно кивает, словно радуясь ее сговорчивости. А Клэр про себя удивляется такому резкому разграничению людей на крестьян и аристократию, так что среднему классу, к которому в Англии принадлежат она и Бойд, просто не остается места.

После ужина Марчи предлагает Клэр вместо прогулки экскурсию по дому. Бойд и Леандро остаются за столом, они пьют терпкий анисовый ликер, который Клэр не может заставить себя даже попробовать, а Пип от него морщится. Леандро набивает и закуривает длинную трубку, сделанную из какого-то светлого дерева и слоновой кости. Ее синеватый дым поднимается в воздух, словно призрак. Пип пребывает в нерешительности. Он уже не такой маленький, чтобы следовать за женщинами, но и недостаточно взрослый, чтобы оставаться с мужчинами. Его глаза покраснели и стали сонными.

– Ты выглядишь усталым, – замечает Клэр. – Почему бы тебе не лечь спать? Я тоже скоро лягу. – Ей кажется, что он с радостью побудет один, почитает, осмотрит свою комнату, и по выражению облегчения на его лице понимает, что угадала.

– Ты права, Клэр, – говорит он. – Вы меня простите, мистер Кардетта? Отец?

– Конечно, Филипп. – Леандро кивает и благожелательно улыбается. – Отдохни как следует. Завтра мы с тобой побеседуем об автомобилях, я хочу показать тебе кое-что интересное, думаю, тебе понравится.

Марчи уводит Клэр. Переходя из комнаты в комнату, она зажигает свет, не утруждая себя тем, чтобы его гасить, это она оставляет слугам. Ее ноги в кожаных сандалиях ступают почти бесшумно, одежда подчеркивает изгибы тонкого стана. Через библиотеку и череду строгих кабинетов с массивными письменными столами и громоздкими стульями они проходят в просторную гостиную, убранную гораздо богаче, а затем в столовую с расписной лепниной на потолке и обеденным столом, за которым могут свободно разместиться двадцать четыре персоны. Полы выложены полированным камнем или разноцветной, образующей сложные узоры плиткой; на всех окнах крепкие ставни и тяжелые портьеры, подвязанные плетеными золотыми шнурами. Все богато, с претензией на подлинную роскошь, но Клэр находит это гнетущим, мертвенным, словно застывшим на полвека. Она представляет, как скрипит воздух, когда они протискиваются сквозь него. Это место пахнет камнем, сухим деревом и пыльным дамастом.

Спустившись по мраморной лестнице, Марчи поворачивается к Клэр.

– Как вам все это? – спрашивает она. Она произносит слова слитно, на американский манер: каквамвсеэто?

– Просто великолепно, – отвечает Клэр после небольшой паузы.

Марчи удовлетворенно улыбается:

– Ох уж эти британцы, всегда так чертовски вежливы! Ну как можно вас не любить? Это же музей, мужской клуб восьмидесятилетней давности. Ну-ка, возразите мне что-нибудь!

– Но… кое-где интерьеры, возможно, несколько старомодны.