Шестые врата (СИ) - Русуберг Татьяна - Страница 37

- Это тридцатый. Кто на связи? Обозначься!

Вот тупой бандерлог! Можно подумать, ему не сообщили, что в группе крышевой[3]! Лилит внятно повторила свои позывные.

В ухе матюгнулось, захрюкало:

- Тридцатый всем! Переходим на сто семьдесят четвертую. Подтвердите прием.

Твою дивизию! Эту частоту «ветрогон» не брал.

- Тридцатому капитан Григорьева, УБЭГ, - заторопилась Лилит открытым текстом. – Прошу связи с...

Наушник заполнил треск электрических помех. Бандерлоги[4] сменили-таки канал. По ее лицу сталкеры поняли, что дело труба.

- Что теперь будет? – Прошептала дрожащими губами Динго. – И как же Край?

Сверху бухнуло, загрохотал металл по бетону, полетела мелкая белесая крошка. Ноздри заполнила едкая вонь. «Птенцы» прорвались с чердака на лестницу.

[1]Кодовое название секретной программыЦРУ, имевшей целью поиск и изучение средств манипулирования сознанием, например, длявербовкиагентов или для извлечения информации на допросах, в частности, с помощью использованияпсихотропных химических веществ.

[2]Автомобиль ГБР

[3]Крышевой Олег (сленг) – агент, работающий под прикрытием

[4]Бандерлоги (сленг) - спецназовцы

«он привидение колеблется от ветра

он медленно кружится в тишине

разглядывает тени от ограды

сквозь тонкие прозрачные ладони

он рассыпается на голос и свеченье...»

Дальнейшие события слились в череду ярких бусин, нанизанных на время, растянутое, как сделанный из резинки браслет. Вот Лилит вытаскивает из кармана флэшку. Знаками велит всем зажать уши и закрыть глаза. Динго закрывает, еще не понимая зачем. В сужающемся поле зрения мелькают развевающиеся черные волосы. Желтый значок летит на пол и рассыпается на части под ребристым каблуком. Темноту разрывает вспышка. В тишине что-то сдавливает голову, толкает в живот, чуть не сбивая с ног. К горлу подкатывает тошнота, вязкая слюна заполняет рот, воздух отказывается идти в легкие. Динго сползает по стене и обнаруживает, что под ней нет пола. Она падает в черную яму с широко распахнутыми глазами и беззвучно ударяется об ночь.

Если бы он мог повернуть время вспять… Он помнил то утро, когда за ним пришли. Его вызвали в кабинет директора прямо с урока. Данила — так его звали тогда — никак не связал это с внеплановым и чрезвычайно тщательным медицинским осмотром, которому его и десяток других воспитанников подвергли несколько месяцев назад. Он спокойно пошел за завучем Ириской, известной своей слабостью к конфетам, созвучным ее имени: Ирина Сергеевна. В знакомом помещении (герани, ксероксный порошок, липовый чай, мастика) кроме директора поджидали трое. Один незнакомый, а двое — те же, что встречали детей на том самом осмотре: Раскатистый бас-Антисептик и Шепелявый-Машинное масло, вроде того, каким пах кабинет труда. Незнакомец, Хриплый-Дорогой одеколон, объявил, что Данилу Грота забирают на операцию, которая вернет ему зрение.

Ириска обнимала его, всхлипывая и дыша сливочными тянучками. Директриса трясла руку и несла какой-то торжественный бред. Плакать он не мог — без слезных желез это трудновато, но горло перехватило так, что пропал голос. Он безропотно позволил увести себя. Опомнился уже в коридоре первого этажа: захотелось забрать личные вещи, попрощаться с ребятами. Ему не позволили ни того, ни другого. На улице шел снег. Ветер бросал холодным и мокрым в лицо всю дорогу до ворот интерната. Данила знал, что никто не будет смотреть ему вслед.

Вода пронизана светом, нарезана

им

на

сочные дольки,

как лимон.

Лодочное дно лежит темным зерном на солнечном блюдечке. Отсюда, из глубины, семечко кажется таким маленьким и недостижимым. Динго взмахивает руками и поднимается кверху – медленно, с трудом преодолевая упругое сопротивление среды. Световая масса вибрирует, упираясь в слуховые перепонки, доносит искаженные голоса. Кто-то снова и снова повторяет ее имя.

Если бы он мог что-то изменить… Шива где-то читал — он не помнил, где, потому что это знание утонуло в той массе литературы, которую он перелопатил в годы сразу после того, как обрел зрение — что люди, в отличие от змей, сбрасывающих кожу, меняют души, а не тела. Тот чистый мальчик, Данила, который когда-то занимал это тело, давно умер и больше никогда не вернется. Оглядываясь назад, Шива каждый раз поражался тому, что между ними могла быть какая-то связь. Теперь в той же только чуть более изношенной оболочке жила новая душа.

Мама! Это мама просит закрыть окно, чтобы не натекло в комнату. Идет дождь. Стучит в бубен крыш и жестяных подоконников, заклиная осень. Динго любит дождь. Особенно в межсезонье. Когда все грани смазаны, а цвета перетекают друг в друга, как на мокрой акварели. Когда в отражениях влажных поверхностей проплывают мимо параллельные миры с пузатыми автобусами, облаками и кленовыми листьями зонтов.

Точка Х. Одно ключевое событие. Один поступок, и Шива бы никогда не родился.

В интернате у Данилы осталась девушка. Слепая, по иронии судьбы носившая имя Света. В годы до последней удачной операции они переписывались, она слала ему свои стихи — детские, откровенно беспомощные, но искренние и потому трогательные. Потом переписка сошла на нет — по вине Данилы. В восемнадцать лет Света покинула интернат и решила разыскать его. То, что они не виделись два года, и что ей придется ехать через весь город, нащупывая дорогу палочкой, ее не смутило. Девушка решила сделать другу сюрприз.

В то время Данила жил в общежитии института и уже готовился к поступлению в ИТМО на программирование. Его создатели не возражали. Слепая обезьянка с университетским дипломом только повышала их рейтинг в международных научных топах. В тот день он тащил в свою келью очередную стопку книг, которые должен был успеть проглотить. У проходной топталась девушка в стареньком пальто и с белой тростью.

— К тебе пришли, — кивнула на нее вахтерша.

Посетительница обернулась на звук голоса. Она была некрасива: полная, с размытыми чертами широкого лица, мутноватыми глазами, бессмысленно уставившимися в разные точки пространства. Пушистые каштановые волосы — единственное, что было в ней хорошо, но и те были наполовину скрыты под уродливым вязаным беретом. Данила вообразил, как представляет «свою старую знакомую» соседу, новым товарищам по общаге, никогда не видевшим его настоящего лица; вообразил их сочувственные взгляды, кривые усмешки, жестокие шуточки...

— Это… это ошибка, — пробормотал он и поспешил протиснуться мимо посетительницы к лестнице. Но девушка узнала его голос.

— Даня! Это я, Света! — Крикнула она вслед.

Он бросился вверх по ступеням, роняя книги.

Параллельные... от этого образа веет тревогой, как будто невинная фантазия оказалась западней, от легкого толчка готовой вывалиться в реальность, словно зубастое чудовище из книжки-раскладушки.

- Динго!

Данила быстро позабыл о Свете, как забывал тогда многое, будто в памяти новые версии файлов-представлений о мире автоматически замещали менее совершенные старые. Так Свету заменила Анастасия, писавшая диссертацию по тифлопсихологии[1]. Данила был главным объектом ее исследования. Еще бы, единственный и уникальный экземпляр, человек без глаз, полностью восстановивший зрение! С его стороны Стасе было обеспечено полное и безропотное содействие. Одно наслаждение созерцать с низкой кушетки ее стройные бедра, уходящие в таинственные сумерки мини-юбки, окупало все бесконечные вопросы и тупые тесты, в которых ему приходилось выслушивать, обнюхивать, ощупывать и рассматривать кучу бессмысленных вещей.

С куда большим удовольствием он бы обнюхивал и пробовал на вкус саму Стасю, стройную блондинку с платиновой гривой до талии и огромными бирюзовыми глазами (как позже выяснилось, обязанными своим цветом контактным линзам). Конечно, он не смел и заикнуться о своем желании, хотя собственное отражение в зеркале казалось все более привычным и привлекательным. Отношения испытателя и испытуемого со временем стали походить на дружбу. Стася заходила к Даниле в общежитие под предлогом помощи первокурснику, обедала с подшефным в кафе на «бюджетные» деньги, наконец, даже пригласила к себе домой, где тот напрасно пытался очаровать ее отца-профессора.