Иволга будет летать (СИ) - Годвер Екатерина - Страница 7

Обычно на время погрузки-выгрузки Давыдов оставался в кабине: на месте отдавал распоряжения, болтал со скучающим искином и операторами механических погрузчиков. Но сегодня старая машина и суета на посадочной площадке слишком напоминала ему о Земле. О времени, когда он летал вторым пилотом на допотопных транспортных самолетах, а Денис Абрамцев был командиром экипажа. О земных, белых облаках и белом снеге…

Угрюмые небеса низко нависали над горами, скрывая вершины Хребта. Шатранг был прекрасен и безжалостен, слеп к людским надеждам и слабостям, нетерпим к ошибкам. Эта планета идеально подходила Абрамцеву, или, вернее сказать, Абрамцев подходил ей.

«Что же могло случиться?» – Давыдов на шаг отступил от края пропасти. Дурные предчувствия ворочались в груди; ему не хотелось искушать судьбу.

Скрипучий голос раздался совсем рядом, заставив его вздрогнуть:

– День мертвых. Тяжелый день.

– Да. – Давыдов обернулся. Позади стоял старый горец; Давыдов припомнил его имя – Нуршалах: командир отряда спасателей, майор Ош ан-Хоба, приходился ему сыном.

«Днем мертвых» у народа Хан-Арака – у «детей Дракона», как они сами себя называли – считался четвертый день со дня смерти, в который справляли поминальные обряды. Давыдов внимательно взглянул на старика, ожидая, что тот скажет: горцы редко затевали разговор просто так, от скуки – но и переходить сразу к делу считалось у них дурным тоном.

На обветренном лице Нуршалаха ан-Хоба читалось беспокойство: опытный взгляд старика через притихший снегопад ощупывал Баранью гряду, возвышавшуюся на северо-востоке. Ближайший к станции пологий склон, поросший редким лесом, выглядел неопасно, а боковые склоны тем более не угрожали ей – но над лесом гора уходила круто вверх, и снега там, под самой вершиной, скапливалось предостаточно. За столетье наблюдений он никогда не сходил весь целиком, да и лавинный сезон еще не начался – но осень выдалась необыкновенно снежная, оттепели перемежались с обильными снегопадами. Выглядели горы угрожающе.

– Дракон сердится, – сказал старик; он хорошо говорил по-русски, почти без ошибок. – Он зол, как муж, что каждый вечер находит в супе овечью шерсть. Он ест и ест, но наступит час, когда терпение его лопнет. Будут еще тяжелые дни. Дурные дни.

Давыдов промолчал. Ему и прежде случалось говорить с живущими при станции стариками: он знал, что те всегда щедры на плохие прогнозы – но этот имел все шансы сбыться.

– Все чужаки неразумны, как дети. – На лице старого горца проступила странная полуулыбка. – Но вы желаете нам добра. Вы сделали много добра, ты и твой друг. Мы сожалеем о его смерти.

– Я был ему плохим другом, – пробормотал Давыдов. – Но спасибо за твои слова, Нушалах-ан.

– Твоего друга забрал Дракон. Отнимать у Дракона добычу – к беде, но таков ваш обычай, – продолжил старик, чуть помолчав. – Ош, мой сын, пришел в мир как сын Дракона, но стал одним из вас. Многие молодые хотят быть, как вы, и мы, старики, не смеем винить их за это. Они служат вашему закону и соблюдают ваши обычаи: Ош забрал у Дракона останки твоего друга и везет сюда.

– Я знаю, он выходил на связь со мной час назад. – Давыдов показал на коммуникатор. – Скоро его работа будет закончена и он вернется сюда.

Старик кивнул.

– Мне говорили, Ош хороший работник.

– Отличный, – с улыбкой сказал Давыдов. Майор-спасатель нравился ему; они были неплохо знакомы.

– Он тоже хорошо отзывался о тебе, Вячеслав. – Старик с трудом выговорил непривычное имя. – Хабен и Арбу тоже уважали тебя.

Так звали погибших охотников; Давыдов невольно отвел взгляд.

– Я сожалею об их смерти. И мои товарищи. И командующий нашей базы внизу, полковник Смирнов – в почте есть диск с его видеообращением. – Давыдов заставил себя снова взглянуть старику в глаза. – Я мало знал Арбу и Хабена, но наши короткие встречи доставляли мне удовольствие. Я буду помнить их.

– У каждого в Драконьем Гнезде найдутся слова для Арбу и Хабена; и для тебя у многих нашлись бы слова, долгих тебе лет. Но твой друг был не таков, как ты. – Старик помолчал. – Мы уважали его силу и храбрость – но ни у кого из нас нет для него достаточно слов; мы знали его меньше, чем мало, потому как он вовсе не хотел нас знать. Таков уж он был. Но это против обычая – провожать молчанием. Идем со мной; справим день мертвых, как полагается.

Давыдову оказалось непросто не показать изумления.

– Мне лестно твое приглашение, Нуршалах-ан. – В этом Давыдов ничуть не покривил душой. – Но разве оно – не против обычая? Я – чужак. Чужакам не место на обрядах детей Дракона.

– Мой сын Ош, сын Дракона, справляет ваш обряд, потому за нашим столом ты сегодня можешь занять его место. – Улыбка на лице старика была похожа на трещину. Ирония ситуации доставляла ему несомненное удовольствие; по земным меркам, странное и не вполне уместное – но на Шатранге от земной мерки было мало проку: это Давыдов понял еще в свой первый год на планете.

– Что ж. Раз ты считаешь мое присутствие возможным, я с благодарностью принимаю твое предложение, Нуршалах-ан. Веди. – Давыдов, бросив последний взгляд на пропасть, пошел за стариком к станции. Чего бы тот ни хотел на самом деле – приглашение было не из числа тех, от которых можно было отказаться, не нанеся большой обиды.

До появления колонистов народы высокогорья жили в разрозненных деревеньках на четыре-пять домов. Но после колонизации жизнь стала стягиваться к новым средоточиям тепла и пищи – шахтерским поселкам и научным станциям, где можно было получить помощь, обогреться, поглазеть на чудеса техники и заработать: рук всегда не хватало. За полвека между горцами и землянами образовался своеобразный симбиоз, которым обе стороны – с некоторыми оговорками – дорожили. Ближайшая к станции Хан-Арак горская деревня, где проживало три десятка человек, находилась от нее в получасе пешего пути, образуя неправильный треугольник со станцией и рабочем поселком при шахте. Некоторые шатрангцы – в основном, одинокие старики и те, чьи близкие работали с колонистами или служили в спасотряде, – жили прямо на станции: для них был даже построен отдельный домик.

Именно к нему направился Нуршалах ан-Хоба. Давыдову прежде приходилось бывать внутри, но лишь в главной комнате, где жильцы ели и принимали гостей; теперь же старик провел его в заднюю часть дома и оттуда – на чердак.

– Промеж земли и неба. Так положено, – объяснил старик почему-то шепотом.

Давыдов молча шел за ним. «Тайные собрания» на чердаках напоминали о детстве; но сейчас все происходило всерьез – и от этого делалось не по себе.

Чердачное помещение было разделено на две части перегородкой, но и половина оказалась достаточно просторна. На лавках за длинным столом сидело десять человек горцев: кроме стариков, было несколько молодых мужчин и женщин. Горели жировые свечи, в воздухе от курительных трубок и подожженных ароматических трав клубился дым: запах стоял густой, чуть сладковатый. Вдоль стен висели бараньи и козьи черепа.

– Прежде к поминальному столу приводили жертвенного зверя, – свистящий шепот Нуршалаха навевал жуть. – Мы говорили, он слушал, пока старейший не отпускал его на вечные луга. Там зверя встречали ушедшие: он говорил с ними за нас, повторял им наши слова, а здесь женщины коптили мясо в дыму травы хас-но, и мы утоляли печаль прощальной трапезой. Но вы, чужаки, принесли перемены. – Старик пристально взглянул на Давыдова. – Все меньше хорошего зверя в наших горах. И лестницы ваши узки и хрупки – сюда не провести зверя.

Давыдов сдержанно улыбнулся, скрывая замешательство.

– Поэтому ты привел меня, Нуршалах-ан?

Старик засмеялся, а следом и другие горцы. Мрачная торжественность немного развеялась.

– Время идет: человек сменяет человека, обычай сменяет обычай. – Нуршалах ан-Хоба провел Давыдова к свободному месту за столом и сам сел рядом. – Мой дед верил, что мертвый козел сможет говорить с его дедом, но никогда не усомнился бы в том, что железная птица не может летать. Теперь все наоборот.