Один за двоих (СИ) - Гай Юлия - Страница 7

— Я ожил? — переспрашиваю в изумлении. Шику взволнованно кивает, по его напряженному лицу прыгают отблески костра.

— Тебя забрать твои товарищи, так мне сказать Камфу и Алвано, я говорить, что ты — Нар-одар, а они говорить — человек. Пустой. Я… я… скучать.

— Меня забрали товарищи?

— На большие машины, да. А потом прийти человеки, много-много, машины, на небо, на земля… Я знать, они мстить за свой Нар-одар…

— Когда и где мы виделись с тобой, Шику? — с бешено стучащим сердцем я хватаю мальчишку за плечи, сжимаю и, наверное, делаю ему, раненому, больно.

— Один поворот назад, капище в красная пустыня, — не задумываясь, отвечает нарьяг, будто сотни раз возвращался мыслями в это место. Как и я. Потому что там, в том самом капище, подобные Шику твари растерзали тебя, ровно один год — поворот — назад.

Я отпускаю его плечи, в груди горит, будто сердце превратилось в горстку углей. Мы с тобой похожи, очень похожи… Были.

Я так и не осмелился спросить о подробностях «моего» пленения и гибели. Вопрос засел во мне тупой раскаленной иглой, мне противна собственная слабость.

Во сне меня терзали кошмары. Я висел, распятый цепями, на шершавой горячей стене, а страшные, голые, в одних лишь побрякушках люди, гримасничая, ковыряли в свежих ранах ржавыми железяками. Лица их расплывались в дурнотном мареве, внутренности горели, но тело скручивал холод.

Проснулся на рассвете с тяжелой башкой, комбинезон покрыт инеем, пальцы занемели — одеяло пришлось отдать спасенному от волков нарьягу. Он, конечно, отказывался, пришлось применить свою власть Нар-одара. Сижу, дыханием отогревая замерзшие пальцы, полжизни отдал бы сейчас за сигарету. Мальчишка спит, до самого носа закутавшись в отвергнутое поначалу одеяло. Протягиваю руку и с удовлетворением замечаю, что лихорадка не началась, несмотря на жуткую худобу, пацан крепок и здоров.

Встаю и бреду по замерзшему лесу к маленькому озерцу (или большой луже, как посмотреть), где вчера набирал воду. От моих шагов по гладкой поверхности бежит рябь, в воде отражается бело-розовое небо проклятого мира, черные точки птиц бесцельно кружат над лесом, дожидаясь, когда люди уберутся из чащи и можно будет полакомиться мясом локхи.

Набираю полную фляжку воды, кидаю внутрь таблетку абсорбента, через пять минут можно будет пить. Что-то толкает меня взглянуть в водное зеркало, наклоняюсь и замираю, ошеломленный увиденным. Из озера на меня глядишь ты: черные глаза, тонкие губы, подбородок с ямочкой. Я никогда не видел тебя таким измученным, но это, несомненно, ты — только волосы чуть длиннее, да темные круги под глазами. Покачнувшись, чуть не падаю в воду, тупая игла в сердце проворачивается штопором. Неудивительно, что Шику обознался — восьмилетняя разница будто стерлась, я сделался копией Стального Сокола.

Возвращаюсь в лагерь. Не знаю, чем ты завоевал сердце странной нелюди, но воспользуюсь твоим последним подарком и пройду твоей дорогой и дальше, пока не доберусь до правды.

Скрюченную фигурку нарьяга вижу издалека. Шику сидит ко мне спиной и тоже дует на пальцы, на бритом затылке жуткое багровое клеймо в виде странной руны, лопатки выпирают даже сквозь одеяло.

— Нар-одар! — вскакивает парень мне навстречу, и я, наконец, могу его разглядеть.

Ростом Шику мне до плеча, заморыш заморышем, побрякушки дурацки болтаются на обтянутых кожей косточках. Зато светло-голубые глаза живые, умные, не то что пустые гляделки встречавшихся мне прежде нарьягов. Не красавец, конечно, но если откормить…

— Нар-одар! — он протягивает мне руку.

— Зови меня Даном.

После рукопожатия он заглядывает мне в лицо с надеждой, словно ребенок, ожидающий прогулки в парк аттракционов.

— Расскажи, Шику, откуда ты здесь взялся?

В прозрачных глазах шамана отражается розовеющее небо, он кусает обветренные губы.

— Я быть… охранять рабы… Мы идить от арвана… — он задумался, подыскивая подходящее слово в имперском, — селение, нет?

— Понял, от селения вы шли куда?

— На Грот Ферро… там мммм… железо?

— Рудник, — догадался я, и мне в голову пришла удачная мысль, — что было дальше?

— Они напасть… стрелять, все умереть, а я не смочь… Они увести рабы…

— Они — это кто?

— Бунторы… бунтовщики…

— Мятежники?

— Да, мятежники. Всех убить… — горестно резюмировал он.

— Как же ты спасся? — полюбопытствовал я.

— Расплавить пули.

Шику дергает плечом и кривится от боли.

— Дай-ка осмотрю твои царапины, а потом поедим, а то живот уже подводит.

Осторожно сдираю повязки с располосованной спины нарьяга, он шипит, и того и гляди укусит. Раны мне категорически не нравятся, я безжалостно колю парню антибиотик и, залив царапины гелем, заматываю остатками рубашки. От «одежды» моего нового приятеля меня передергивает, надо бы переодеть в человеческое, да где тут купишь?

— Снимай свои побрякушки, — решительно требую я.

— Нар-одар шутить? — изумленно хлопает светлыми ресницами Шику.

— Нар-одар не шутить…тьфу! Не шучу я, понял?

Нарьяг медленно кивнул. Я рискую, не так уж мне режут глаза эти дурацкие бусы, но нужно проверить, насколько мальчишка готов подчиниться своему Нар-одару (знать бы еще, что значат эти слова). Он подчиняется, сдирает с запястий и шеи ритуальные украшения.

— Брось в костер.

Бусы летят в кострище, я разжигаю огонь, Шику невозмутимо глядит, как пламя лижет его побрякушки. Что-то вытаивает, выгорает из деревянных бусин, какие-то кусочки, как капельки ртути, лежат на алых углях.

— Нар-ода… Дан, взять Шиккорахир в долина Душ? — уточняет парень.

— Куда?

Я раздумываю. Что ты мог пообещать мальчишке, Корд, чего Шику теперь настойчиво требует от меня? Не понимаю! Ты всегда лучше ладил с детьми, и со своими, и с чужими: Анж обещал кукол, Киму — конфеты, Шику пообещал забрать с собой… куда?

С просветленным лицом нарьяг указал глазами на небо. Черт! Ты не мог сказать ему ТАКОЕ! Простодушный шаманчик наверняка не так понял…

— Я жив, Шику, — со всей убедительностью, на какую способен, говорю я и протягиваю руки. Он опускается на колени и прижимается щекой к моей ладони. Стыд от обмана жгучим перцем жжет мне глаза и горло.

— Мне нужно кое-что доделать здесь, понимаешь? — шепчу вмиг охрипшим голосом. — Я пока не могу туда, — указываю на небо.

Шику улыбается, обветренная губа лопнула, показалась капелька крови.

— Я пойти одна дорога с Нар-одар-Дан, — заверяет он.

Облегченно выдыхаю и непреклонно выдергиваю руку.

— А теперь завтракать и в путь, кстати, далеко тот рудник, куда ты провожал рабов?

— Семь день и семь ночь.

— Отлично.

До горной цепи мы добрались к вечеру пятого дня, протопав не меньше семидесяти миль.

— Шику, как будет по-вашему река?

— Каррахим, — с готовностью отвечает нарьяг.

— А озеро?

— Карраши.

— Облако?

— Тенгарр.

— Карраши арркем тенгарр, правильно?

— В озере отражаться облака, — кивает Шику, — Нар-одар-Дан прав.

В детстве и юности я ненавидел учиться. С равным отвращением относился к математике и биологии, физике и механике, но языки всегда давались мне легко. Грубое каркающее наречие нарьягов запоминается легко и естественно, будто я долгие годы живу в этих, забытых богом, краях.

Идем сквозь прогретый солнцем лес, красивый, прозрачный и безжизненный: ни птиц, ни мелкого зверья не видно, да и крупное не суется. Зверюги, напавшие на Шику, по его словам, вовсе не дикие, мятежники специально выводят псов, с дурацким названием локхи. Разглядев их утром после бойни, я изумился фантазии местных доморощенных генетиков: крупные, твердолобые черепа снабжены четырьмя ноздрями, глаза близко посажены, широкая пасть сверкает двумя рядами зубов — за первым, массивным, прячется ряд поменьше. Шерсть длинная, скатавшаяся в твердые колтуны, а под шерстинками мелкие роговые чешуйки — прямо броненосец, а не собака.