Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 88

— Да, нахожу, — спокойно возразила виконтесса Воле и Дюран засмеялся коротким, гулким и грустным смехом:

— Боже мой, Ида, не лги мне. Я знаю твою свободолюбивую натуру достаточно, чтобы не поверить в то, что ты прекрасно чувствуешь себя в клетке, будь она хоть золотой, хоть из ивовых прутьев. Тебе же претят все эти правила, рамки и нормы.

— Хорошо, ты прав, — сдалась наконец Ида. — Да, я не нахожу спокойствия в настоящем, но я не нахожу его и в прошлом, уж слишком оно было безоблачным.

— Я не говорил о том, что я нахожу в прошлом успокоения. Мне, да и тебе, нигде его не найти, разве что в могиле и то на вряд ли. Я говорил о том, что прошлое сияет перед нами куда ярче нашего настоящего, — Эдмон поднял глаза на небо, надеясь увидеть звезды, но увидел лишь затянутое тучами небо. — И знаешь, что это значит? Мы безнадежно стареем. Мы устали от жизни даже не увидев её.

— Ты хочешь сказать, что ты не видел жизнь? — теперь Иде настал черед печально засмеяться.

— Ты хочешь сказать, что то, что я видел и делал — это жизнь? Пьянки, куртизанки, карты, кутежи, совращение юных глупеньких барышень из провинции — это жизнь? — с несвойственной ему горячностью воскликнул Эдмон и, на полминуты задумавшись, уже спокойно продолжал. — Нет, конечно, поначалу мне так казалось. Пока я не понял, что это не жизнь, а существование. Правда, все равно не могу ничего с собой поделать. Всё-таки люди ещё слишком животные, чтобы отказаться от инстинктов.

Некоторое время они шли молча, пока им не пришлось свернуть обратно к центру города, обиталищу великосветского общества.

***

Прислуги в доме не было. Герцог Дюран великодушно дал всем несколько выходных в честь сезона скачек и просто потому, что Ида не хотела, что бы лишние глаза видели их, лишние уши слышали их разговоры, лишние языки обсуждали и лишние головы думали. Холл был погружен в темноту, как и весь дом. К счастью, предусмотрительный дворецкий, знающий за своим хозяином привычку возвращаться далеко за полночь, когда уже темно, оставил на подоконнике свечу и коробок спичек. Но маленького огонька не хватало, что бы осветить холл и одинокая свеча лишь отбрасывала на стены жуткие тени.

— Я плохо помню свое детство, — начал Эдмон, которому была невыносима давящая тишина этого дома. — То детство, которое было до того момента, как меня отправили в провинциальную религиозную школу.

— Ты и там успел побывать? — печально усмехнулась Ида.

— Да, и, как это ни странно, проучившись десять лет в школе при монастыре, я окончил ее атеистом, — Эдмон на секунду задержался у картины, изображавшей танцующих на лесной поляне нимф. — Мой детский ум отказывался понимать, почему любящий Господь послал мне столько наказаний за отсутствием у меня грехов.

— И ты решил оправдать эту незаслуженную кару Господню? — виконтесса Воле тоже задержалась у картины, подумав, что три нимфы чем-то напоминают её и сестер.

— И да, и нет. Мой отец был строг со мной, наверное, даже, можно сказать, жесток, — Дюран остановился перед массивными двойными дверьми и распахнул их, — Я не видел не то что свободы, но даже намека на другую жизнь, сначала за стенами этого дома, а потом за стенами школы. Я знал, что где-то там есть другая жизнь, красивые женщины, слава, подвиги, любовь. Я читал об этом. Но для меня всё это, особенно любовь, было как олимпийские боги для нас сейчас. Мне, с высоты моего заключения, было видно, что этого не существует.

Говоря это, он зажигал свечи в подсвечниках на камине и маленьком столике, окутывая комнату мягким желтоватым светом, но, всё же оставляя в ней полумрак, который усиливался за счет темно-синих тонов интерьера. Это была святая святых его парижского дома, куда ещё не допускался никто, кроме слуг, которым частенько приходилось приводить здесь все в порядок — его спальня. За все время, что он являлся единственным и полноправным герцогом де Дюран порог этой комнаты не переступила ни одна женщина.

— А потом я оказался выброшенным в жизнь и, как это часто бывает, почти сразу сбился с пути, — Эдмон огляделся вокруг и задул свечу, которую держал в руках. — Я был очень молод и беспросветно глуп, и в моем понимании свобода — это было все недозволенное, тёмное и порочное. Я сам не заметил, как прошло семь или шесть лет и, когда в очередной раз я посмотрел на себя в зеркало, я понял, что мне уже двадцать четыре. Это было одним из самых неожиданных открытий в моей жизни.

Ида печально улыбнулась, оглядывая комнату. Стены были обиты темно-синим шелком с отсвечивающими атласным блеском полосами. Небольшой камин с неброской отделкой украшали два подсвечника на три свечи, украшенные сфинксами. Над камином, в простой золоченой раме, висел натюрморт с пионами и бутылкой вина. В середине комнаты лежал круглый ковер темных тонов с непонятным орнаментом, точно в центре которого стоял небольшой круглый столик и два глубоких кресла, обитых все тем же шелком. Между двух окон стоял еще один маленький столик, со столешницей инкрустированной разными породами дерева и украшенный подсвечником всё с тем же сфинксом. В углу красовался изящный открытый секретер с разложенными в каком-то странном, но строгом порядке книгами, листами бумаги и целой пирамидкой новеньких свечей. Перед секретером стоял небрежно отодвинутый стул, как будто Эдмон только что встал из-за него. Над секретером висел овальный портрет девушки, в которой Ида узнала Гортензию де Дюран. Портьеры были небрежно полузадернуты, пропуская в комнату жизнь извне, но, всё же, оставляя её вежливо ожидать на подоконнике. Чуть правее от секретера находилась изящно оформленная арка, за которой и скрывалась сама спальня. Вся эта маленькая комната, с задернутыми шторами и погруженная в полумрак, казалась этакой норой, в которой её обладатель скрывался ото всего мира в полном одиночестве.

— Ты так и будешь стоять на пороге? — Эдмон осторожно сдернул с плеч Иды накидку и небрежно бросил её вместе со своим плащом на стул и, порывшись в секретере, извлек бутылку вина и два бокала. — Садись.

— Почему ты никого сюда не пускаешь? — поинтересовалась Ида, устраиваясь в кресле и наблюдая за тем, как Эдмон уже привычным движением выкручивает пробку из бутылки.

— В святилище храма, чтобы поклониться божеству, допускались лишь жрецы. Простолюдины могли довольствоваться лишь общими помещениями, — герцог Дюран неопределенно махнул рукой толи в сторону улицы, толи в сторону остальной части дома и наполнил бокалы красно кровавым вином.

— Приятно осознавать, какая честь мне выпала, — усмехнулась Ида, и, подняв бокал, посмотрела сквозь него на беспокойное пламя свечи.

— «Бордо» 1829 года, — Дюран кивнул на бокал и, невесело засмеявшись, продолжил, — Мы с ним ровесники. Отец купил не одну дюжину, чтобы отпраздновать рождение наследника, а вместо этого родственники и знакомые собрались на тризну по герцогине де Дюран. Это, кажется, одна из последних бутылок.

— Тебе не хватает её? — сочувственно спросила средняя виконтесса.

— Я даже не люблю её. Я никогда её не знал, — Эдмон откинулся в кресле, устремив взгляд на портрет матери. — Я не представляю какой она была, не смотря на то, что не один раз слышал рассказы о ней. Да, Боже мой, я даже не могу представить, что эта женщина моя мать.

— И ты не жалеешь о том, что не знал её? — голос Иды был всё ещё сочувствующим.

— Может быть и жалею. Но могу с уверенность сказать, что счастлив от того, что она не знает, во что я превратился. Хотя под её рукой из меня вырос бы прекрасный цветок, а не сорная трава, — Эдмон помолчал, играя вином в бокале, и, наконец, через силу улыбнувшись, сказал, — Нам нужно за что-нибудь выпить, только, Бога ради, за что-то хорошее и веселое.

— Тогда за тебя и твой успех на скачках, — виконтесса Воле изящно приподняла бокал.

— И за тебя и твой сегодняшний успех в опере, — Эдмон тоже приподнял бокал и его божественная улыбка стала более искренней. Сделав пару глотков, Ида поставила бокал на столик и бесцельно посмотрела на натюрморт над камином. Эдмон тщетно пытался угадать, что происходит в голове этой женщины. Он любил ее, больше своей жизни, больше всех жизненных радостей, но как же мало он её знал. Она казалась ему простой, легкой головоломкой, но где-то там, он чувствовал это, под этой маской скрывалась другая Ида. Он уже давно понял, что на самом деле она не так плоха, как выглядит, но в тоже время понимал, что границы между её образом и её истинной сущностью уловить не в силах. Иногда появлялось сомнение, если ли эта граница, ведь могло же быть так, что Ида — одна из немногих счастливцев, которые способны не обращать внимания на мнение общества. Но девушка эта в любом случае не была проста.