Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 70

— И ты не раскаиваешься в этом? — от удивления Ида замерла на месте. Её собственная любовь к родителям не позволяла представить, как можно было ненавидеть тех, кто дал тебе жизнь.

— В своей ненависти — нет, а в том, что не выполнил его последнюю волю и похоронил его в Париже, а не рядом с матерью — да, — спокойно отозвался Дюран. — Сама смерть, как нечто неизбежное и иногда внезапное, мало меня пугает. Да и должна ли она пугать человека, который родился вместе с ней?

— Мне казалось, что в этом случае она должна пугать вас даже больше, чем обычного человека, по той причине, что должны чувствовать её острее.

— Возможно, дело в привычке, — спокойно пояснил Эдмон и девушку снова передернуло от того, как он спокойно говорил о смерти. — Последний вздох моей матери пришёлся на мой первый, и это было единственное мгновение, когда мы существовали на земле вместе. Отец не уставал напоминать мне об этом до самой своей смерти, считая меня убийцей. Разумеется, я смирился с этим фактом и, привыкнув считать себя тем, кто убил родную мать, перестал смотреть на смерть как на что-то необычное. Честно сказать, я не знаю, что на свете более логично и естественно, чем смерть.

— Вы… — начала было Ида, но тут же осеклась под взглядом герцога и продолжила в более вольном тоне, — ты видишь в смерти эстетику?

— А разве её там нет? — вопросом на вопрос ответил Эдмон и, извлекая из комода полупустую бутылку вина и бокал, спросил, — Вина?

— Почему бы и нет, — пожала плечами Ида, наблюдая за тем, как герцог, совершенно не аристократично, но, тем не менее, весьма очаровательно, вытащил плотно заткнутую пробку зубами. — Вы всегда в таких случаях предлагаете женщинам вино?

— Нет, но мне показалось, что вы будете не против, — чистосердечно признался Эдмон, подавая девушке наполненный бокал. Зная, что вино принесет легкую расслабленность, виконтесса Воле одним глотком осушила бокал и, вздохнув, поставила его на столик.

— Признаться, такого я не ожидал, — сказал Эдмон, приподнимая бровь и медленно подходя к ней.

— Надеюсь, это не единственное, чем я смогу удивить, — ответила Ида, стараясь говорить с привычной иронией, но, не решаясь, однако, поднять глаза и предпочитая смотреть на узел галстука своего собеседника.

— Я тоже, — губы герцога тронула легкая усмешка и он осторожно, но решительно, обхватил её лицо ладонями, обращая его к себе. Несколько мгновений он смотрел в её голубые глаза, казавшиеся сейчас почти синими, а затем, так же осторожно, но решительно, поцеловал её. Он почувствовал, как она судорожно сжала тонкими пальцами его плечи, на удивление смело отвечая на его поцелуй.

Ида не думала, скольких женщин он целовал до того, как поцеловать её. Ей было куда важнее, что её никто не целовал до этого.

***

Ида повернула голову вправо, сосредоточенно разглядывая рисунок на обивке стен. Там были вытканы букеты, заключенные в восьмиугольные рамки из листьев. Каждый букет был перевязан ленточкой, свободные концы которой замыкались внизу. Ида попыталась угадать цветы, которые были в букете, но смогла различить только ирисы. Мысли путались, перескакивая с одного воспоминания на другое, и в какой-то момент Иде стало даже обидно, что она вспоминает о чём-то совершенно несущественном именно сейчас.

Эдмон, что-то прошептал, касаясь губами её щеки. Его голос привел Иду в чувство и она вспомнила о цветах, и, быстро поймав в поле зрения два букета, подумала, что они должны были чем-то отличатся, ведь ткачи не могли не ошибиться. Думать о том, что происходило сейчас и оставаться наедине со своими мыслями, она не хотела и потому спешила занять своё сознание чем угодно.

Она просто должна была вытерпеть это, пережить, чего бы ей это не стоило. Не имело значения, как низко она пала, согласившись отдаться человеку, который был известен своими циничностью и непостоянством. Не было важно, что она не хотела этого и мечтала о другом будущем для себя ещё несколько недель назад. Не было важно, что её доводит до сумасшествия только одно ощущение своей беззащитности, только одна мысль, что кто-то видит её такой, какой не должен видеть никто. Не важно было, что она не может больше терпеть это непонятное ощущение, которое доставляет только ужасную боль. Ничто больше не имело значения, ничто больше не казалось важным, лишь хотелось, что бы все это кончилось как можно быстрее. Где-то, в глубине сознания, блуждающим огоньком мелькала мысль, что всё это лишь сон и что, открыв глаза, она увидит потолок своей комнаты.

Эдмон осторожно прижал её к себе, и она уткнулась в его плечо. Несколько секунд стояла тишина, и он чувствовал, как дрожало её тело в его руках. Закрыв глаза, он прижался щекой к её виску, вдыхая запах волос, и прошептал:

— Прости, так всегда бывает.

— Всё хорошо, — через силу проговорила она, голосом, который не выражал совершенно ничего. Ни боли, ни гнева, ни смирения — ничего. Трудно было сказать, намеренно ли она делала его таким или же он сделался таким сам.

- Да, лучше некуда, — мрачно прошептал Эдмон. Ненавидел ли он себя? Да. Презирал? Да. Мог ли надеяться на прощение? Нет.

Она не глядела на него. Даже когда он повернул к себе её лицо, она не подняла глаз, предпочитая сосредоточенно смотреть на его плечо. Впрочем, Дюран не настаивал на этом, прекрасно понимая, что взгляда этих холодных глаз он сейчас не выдержит. На миг он задумался о том, сколько должно будет пройти времени, чтобы он мог снова взглянуть в её глаза и не испугаться пустоты, которая теперь должна была поселиться в их глубине? Сможет ли он вообще когда-нибудь сделать это?

***

На небе уже протянулась светлая полоса рассвета. Эдмон в очередной раз резко раскрыл глаза и, лихорадочно обшарив пространство вокруг, схватил руку Иды. Ему казалось, что он просыпался через каждые пять минут и лишь за тем, чтобы взять её за руку и удостовериться, что она всё ещё здесь. Несколько минут Дюран продолжал сжимать её тонкую ладонь в своих руках, заворожено глядя на умиротворенное лицо девушки.

Он ненавидел себя и, наверное, будет ненавидеть до конца жизни. В его мыслях даже не находилось подходящего проклятия для самого себя: все муки, какие только он мог себе пожелать, казались слишком легкими. Сейчас было самое подходящее время, чтобы его постигла какая-нибудь Божья кара. Сейчас он, как никогда ясно, понимал, что на самом деле она постигла его уже давно: лучшим наказанием для него был он сам, все его принципы, недостатки и даже достоинства, если они, конечно, у него были. Даже его любовь и та была наказанием, как для него, так и для его возлюбленной.

Он поступил бесчестно, предложив ей стать его любовницей. Потом трусливо пустил все на самотек, вместо того, что бы забрать свои слова обратно, упасть на колени и покорно просить прощения. В глубине души он надеялся, что когда он получит её, вся его любовь раствориться как дым, оказавшись всего лишь страстью, которая ждала удовлетворения. В этом случае, он мог бы, как и раньше, со спокойной совестью оставить её, отмахиваясь от обвинений, как от назойливых мух.

Ида выдернула запястье из его пальцев и, прижав руки к груди, свернулась, словно кошка, в клубок. Эдмон бросил на неё последний взгляд и, поднявшись с постели, бесшумно оделся. Проснулась спавшая в ногах кровати Арэ и взглянула на хозяина чёрными глазами. Поманив собаку за собой, Дюран, так же бесшумно, вышел из комнаты. Теперь у него был шанс проверить твердость собственных чувств и, с некоторым ужасом, Эдмон осознал, что будет до конца своих дней ненавидеть себя, если теперь, когда он обладает этой девушкой, его любовь угаснет.

***

Ида открыла глаза и, поднимаясь на локтях, оглядела незнакомую комнату. Солнечный свет проскальзывал сквозь узкие щели между портьерами, сливаясь с желтоватым шёлком и наполняя комнату ещё более нежным сиянием. Стрелки на каминных часах с амурами показывали восемь часов. В памяти мгновенно всплыла прошлая ночь. Краснея, Ида подумала, что после всего этого не было ничего хуже, чем проснуться в одиночестве. Выбравшись из постели, она подошла к креслу, на которое вчера было брошено её платье, и с усилием влезла в него. Одеваться без помощи горничной было не привычно. Кое-как расправив на себе платье, Ида подняла с пола ленту, которой были перевязаны её волосы, и, восстановив, насколько это было возможно, прическу, подошла к окну, резко раздвинув портьеры. Поток света смелее хлынул в комнату, и в его луче закружилась маленькие, еле заметные, пылинки. Невольно улыбнувшись, виконтесса Воле подумала о том, какое блаженство она, должно быть, испытывала бы, просыпаясь здесь каждое утро, и каждое утро подходя к этому окну.