Красный Царицын. Взгляд изнутри
(Записки белого разведчика) - Носович Анатолий Леонидович - Страница 4

Киквидзе — один из наиболее энергичных и дельных в военном смысле начальников дивизий на фронте от Воронежа до Царицына включительно, но он же и один из наиболее бессовестных разбойников и грабителей».

Впрочем, и Сиверс и Киквидзе вскоре после перехода Носовича к белым погибли и ни практического вреда, ни практической пользы белым принести уже не могли. Тихо сошел в небытие бывший подполковник Захаревич, удостоившийся едкой характеристики: «Это совершенно особый тип красного командира, народившийся лишь в самое последнее время на почве или хронического недоедания, или по отсутствию каких-либо нравственных устоев.

Весь нравственный и умственный багаж такого командира состоит в знании военного „Полевого устава“. Это и по внешности и по внутреннему содержанию совершенно забитые люди, как они были забиты и в старое время». Захаревич якобы «представлял собой тип забитого судьбою человека, единственное желание которого в настоящее время было получить деньги и угодить начальству в лице всемогущих комиссаров».

Гораздо больше внимания А. Л. Носовича привлек Ф. К. Миронов, бывший казачий войсковой старшина (подполковник), очень популярный в то время на Дону, фактически — организатор немногочисленного красного казачьего движения. Казаки одни давали белому движению массовую силу, без них «добровольцы» исчезли бы еще весной 1918 года. Поэтому образ казачьего офицера в стане красных вызывал у А. Л. Носовича горечь и сарказм. Не обошлось и без намеков на какие-то тайные помыслы Миронова (так же, как и в случае с Каменевым и Гиттисом): «Небольшого роста, худой, весьма подвижной, говорящий на митингах с большим подъемом и оттенком простонародного кликушества, мало разбирающийся в средствах достижения своих, тайных целей, Миронов, как человек ловко играющий на темных сторонах человеческой души, вне всякого сомнения может играть большую роль в совдепской части России, и там только он может иметь успех, но и там несомненно временный, ибо: ни ширины государственных взглядов, ни глубокого понимания всего ужаса настоящего положения Отечества у Миронова нет и ни в каких мероприятиях или проектах его этого не видно. Миронов, вне всякого сомнения, ненормален, страдает сильным нервным расстройством, злоупотребляет, как спиртом, так и наркотическими средствами, (последнее пристрастие наблюдается в широком масштабе в советских верхах вообще) и, надо полагать, его большевистская звезда, так же скоро закатится, как и появилась».

«Все ясно чувствуют, что „войсковой старшина“ что-то замышляет, на что-то надеется, к чему-то стремится…

В советских верхах — люди не без зависти, а общий уклад не без больших интриг, а потому характер Миронова портится не по дням, а по часам, нервность увеличивается в той же пропорции и… результаты, надо полагать, не заставят себя долго ждать… Миронов окончит свою карьеру в красной армии».

Здесь А. Л. Носович показал себя недюжинным провидцем. Уже после опубликования этого очерка Ф. К. Миронов (1872–1921) писал душещипательные письма В. И. Ленину и М. В. Калинину, самовольно уводил на фронт недоформированный красный казачий корпус в надежде, что перед ним «дрогнет Деникин и преклонятся коммунисты», был пойман Буденным, приговорен по суду к расстрелу и провел двое суток в камере смертников.

«Борясь за трудовое казачество» и опасаясь, что после расстрела Миронова все красные казаки разбегутся, В ЦИК его помиловал и реабилитирован. Сам Ф. Э. Дзержинский дал ему рекомендацию в РКП(б). В 1920 году Ф. К. Миронов достиг командных высот, возглавил 2-ю Конную армию, получил пост инспектора кавалерии Красной армии (позже на этот пост назначили А. А. Брусилова). Но как только гражданская война закончилась, Миронова обвинили в организации заговора, и по постановлению Коллегии ВЧК (возглавляемой тем же Ф. К. Дзержинским) 2 апреля 1921 года расстреляли…

Другие красные казаки, попавшиеся Носовичу «на карандаш», показаны либо ворами и аферистами, либо людьми совершенно бесцветными. «Остановлюсь прежде всего на казаках-комиссарах. Казак Урюпинской станицы Хоперского округа Селиванов был политическим комиссаром южной группы советских войск. Алкоголик, эфироман и морфинист — Селиванов всегда производил впечатление ненормального человека. Спирт и наркотики требовали денег, их черпал Селиванов без стеснения из советского денежного сундука…

Председателем донского исполнительного комитета — донского „цика“, был казак Ковалев из Донецкого округа.

Ковалев был замечателен только громадным ростом и физической силой. Он держался скромно, чувствовал свою незначительность и в спорах всегда соглашался со своим оппонентом…

После занятия добровольцами Тихорецкой донской „цик“ утратил свое значение, и Ковалев остался в военной инспекции у Подвойского на ролях простого осведомителя по казачьим вопросам.

Наиболее яркой фигурой из казаков-комиссаров является Евгений Трифонов. В марте 1918 года он, ловко обойдя „наркомов“, получил у них около двадцати миллионов рублей на организацию борьбы на юге России. Понятно, деньги ушли без отчета со стороны Трифонова перед давшими их. Он организовал так называемый „центро-юг“, просуществовавший до мая в Донской области, а затем перекочевавший в Царицын.

В Царицыне Трифонов пытался захватить власть в свои руки, но встретил энергичный отпор и повел интригу против северо-кавказского комиссариата, настойчиво требовавшего у него отчета в двадцати миллионах…».

Трудно сказать что-то о Селиванове. Возможно, он был именно таким, как его описал А. Л. Носович. А вот Виктор Семенович Ковалев (1883–1919), член партии с 1905 года, политкаторжанин, комиссар дивизии Миронова, сам командовавший дивизией под Царицыным в сентябре-ноябре 1918 года, умер на боевом посту от чахотки. Вот такая незадача.

Евгений Андреевич Трифонов (1885–1937), родной дядя известного писателя Юрия Трифонова, в конце гражданской войны командовал кавалерийской дивизией, был военным комиссаром Донской области. А еще он известен как писатель Е. Бражнев, автор ряда произведений о гражданской войне.

«Комиссары вообще» у А. Л. Носовича тоже люди не особо приятные. Это садист Вейсман, трус Губин — «ражий детина с копной черных волос из-под набекрень одетой матросской шапки с георгиевской лентой ужасающей длины», космополит Червов («Вы говорите — родина. Кому нужна она, этот старый хлам? Нет никакой родины. Есть всемирный интернационал. Вот что должен видеть перед собой каждый человек…»), черноморский моряк Иванов, который после расстрелов «прилично пел даже оперные отрывки…». Когорту комиссаров замыкают латыш Карл Иванович Зедин, «едва образованный настолько, чтобы подписать свою фамилию», и бывший телеграфист Бубенков — «яркий вырожденец с вечной улыбкой на лице, с растерянными, все время блуждающими глазами».

В 1919 году на Южном фронте у красных начинают привлекать внимание новые яркие образы. А. Л. Носович близко их не знает. С кем-то говорил по телефону, о ком-то просто слышал. И даваемые характеристики уже лишены прежних броских деталей.

Александр Ильич Егоров (1883–1938), командовавший 9-й и 10-й армией, а осенью 1919-го принявший Южный фронт, был охарактеризован, как «тип приспешника революции. Это тип человека, всегда держащего нос по ветру, а вместе с тем, к счастью, весьма редкий, тип старого кадрового офицера, который, сообразно обстановке, как хамелеон, меняет свои убеждения».

С Егоровым Носович всего лишь говорил по телефону, но «весь наш разговор только и вертелся на одной лишь истерической фразе Егорова: именем революции. Во имя защиты поруганных прав всемирного пролетариата, я требую…»

«Военными талантами Егоров совершенно не блистал и то, что его произвели на должность командарма Царицынского фронта, показывает лишь то, что у большевиков совершенно нет соответствующих людей для замещения ответственных постов».

Тем не менее, А. И. Егоров достиг вершин военной карьеры, в 1935 году стал одним из первых пяти маршалов, занимал пост начальника Генштаба.

Борис Мокеевич Думенко (1888–1920) считался у большевиков «первой саблей Республики». Происхождения он был самого пролетарского, и Носовичем рассматривался как заведомый и открытый враг. Отношение к нему, как мы уже убедились на примере подобных «народных вождей», объективное и даже уважительное: «Думенко — бывший вахмистр эскадрона, состоявший всю кампанию на этой должности в одном из кавалерийских полков. Резкий, требовательный в своих отношениях к солдатам в старое время, он остался таковым и теперь… Были у него, очевидно, настойчивость и характер, а кроме того было и вахмистерское знание лошади… Кроме того, насколько мне известно, Думенко всегда умел настоять на необходимом для его части отдыхе, отнюдь им не злоупотребляя.