Я воевал в Корее
(Записки английского солдата) - Танстолл Джулиан - Страница 6

Вскоре мы вышли на 38-ю параллель. Все считали, что война закончится до конца этого года (1950!). Янки готовились «к параду победы» в Нью-Йорке, на который любезно пригласили и нас. Все американские газеты пестрели сообщениями о «наших парнях, идущих победным маршем», и об их геройских подвигах.

Нам не пришлось участвовать в «параде победы», зато наши офицеры устроили грандиозный кутеж. Они реквизировали единственное уцелевшее в городе здание, согнали туда множество слуг, завезли горы посуды и неплохо повеселились. Солдаты устроились было спать возле дома под открытым небом, но и здесь расставили столики для офицеров, и нам пришлось убраться подальше к полю.

Девятого октября китайское правительство выступило с заявлением, в котором предупредило, что оно не останется равнодушным, если войска Организации Объединенных Наций перейдут 38-ю параллель. Тогда американское правительство предоставило Макартуру полную свободу действий. Для «отважного» Дугласа полная свобода действий означала продолжение «похода за свободу».

Когда лисынмановские войска «победным маршем» переходили 38-ю параллель, английские солдаты думали об одном: этот «марш» означает продолжение войны, а она им не сулит ничего хорошего. Но лишь немногие из них видели в этом возмутительную агрессию и открытое вторжение в Северную Корею.

Третьего октября войска Ли Сын Мала продвигались вдоль восточного побережья Кореи, а войска ООН, несмотря на предупреждение китайского правительства, в тот же день пересекли 38-ю параллель. Накануне Макартур предъявил ультиматум: если войска Корейской Народной армии не капитулируют в течение четырех дней, он прикажет своим войскам перейти 38-ю параллель. Разве может здравомыслящий человек думать, что армия, находящаяся в своей стране, капитулирует без боя? Командование Народной армии не считало 38-ю параллель пригодным для обороны рубежом, и северокорейские войска отходили, ведя непрерывные арьергардные бои. Во время отхода завязывались ожесточенные схватки, но все это была по существу одна длительная операция, основанная на арьергардных сдерживающих действиях. Вместе с тем американские и лисынмановские войска продвигались на север вдоль шоссейных дорог, по-прежнему обходя горы. Таким образом, многим подразделениям Народной армии удалось укрыться в горах, чтобы в удобный момент ударом с тыла нарушить торжество американского «парада победы».

Прибыл австралийский батальон, и английская бригада была теперь в полном составе. Она возглавила марш. За ней двигались американские колонны.

Мы шли по дорогам, усеянным разбитой техникой Народной армии. Нам встречались автомашины, танки, орудия, брошенные при отступлении или разбитые американской авиацией, успевшей уже разрушить мосты и привести в негодность большую часть важных дорог.

На дорогах местные жители размахивали флагами Южной Кореи. По-видимому, таким способом они рассчитывали, и не без оснований, сохранить себе жизнь. Конечно, никого из них не радовало наше присутствие в Корее. Но если бы они этими флагами и приветствиями не выражали своей «радости», лисынмановская полиция быстро научила бы их, как нужно себя вести.

В одной из деревень я стал свидетелем еще одной картины зверского истязания. В Северной Корее с нашим приходом были поспешно сформированы отряды так называемой антикоммунистической полиции, которые представляли собой сброд самозванцев. На моих глазах эти головорезы схватили корейского жителя, обвинив его в содействии Народной армии. Последовало зверское избиение. Несчастного били дубинками. Всякий раз, когда он падал на пол, его поднимали, ставили на ноги и продолжали избивать, пока он не падал вновь. Вот что делали наши «храбрые», «патриотические» союзники!

Убедившись, что побережье очищено от противника, Макартур предпринял свой личный «победный марш» в Сеул. Были мобилизованы группы горожан, которым предстояло изображать восторженную толпу в тот момент, когда Макартур торжественно облекал властью преданного американцам Ли Сын Мана.

Тем временем наступление продолжалось. Все препятствия на пути наступающих войск сметались о лица земли. Артиллерийским огнем сносились целые деревни, независимо от того, были там войска или нет. Пленных брали мало. Помню, одному связали руки и бросили на землю. Всю ночь пролежал он под открытым небом. Еще четырех пленных связали вместе, и они лежали на земле, хотя один из них был ранен и нуждался в медицинской помощи.

Крестьяне сразу же начали возвращаться на свои поля. Они прилагали нечеловеческие усилия, чтобы собрать остатки урожая, — это было для них вопросом жизни или смерти. Многие участки были выжжены, и большая часть посевов безжалостно истоптана и погублена.

В Сеуле мы видели, как боролись за свою жизнь горожане, как матери искали среди развалин детей и собирали жалкие остатки уцелевшего имущества. Более счастливые сооружали подобие лачуг взамен разрушенных домов.

Словно символ прежнего процветания столицы, одиноко возвышалось над Сеулом здание Капитолия. В городе осталось несколько неповрежденных красивых зданий. Но целые улицы были разрушены до основания. Многим жителям посчастливилось сохранить часть своего имущества. Я обратил внимание, что дети были одеты в яркие платья в отличие от традиционной белой одежды деревенских жителей. Перед разрушенными магазинами появлялись прилавки. Городская жизнь возрождалась, но дым от пожара тучами стоял над Сеулом, зловеще напоминая о только что разыгравшейся здесь трагедии и предвещая еще более трагичное будущее.

На пути в Кымчхон мы ожидали дальнейших приказов командования. Прибывали новые военнопленные. Помню, к нам доставили поздно вечером трех солдат корейской Народной армии. Несчастных связали вместе, положили на прицеп виллиса и, хотя ночью был мороз, их укрыли только куском брезента. Веревки затянули так туго, что к утру они глубоко врезались в тело. Один из военнопленных — старший сержант — возмутился жестоким обращением; тогда английский сержант ударил его по лицу. Пленных заставили раздеться догола и под предлогом, что они грязные, загнали в ледяную воду реки, выставив на посмешище собравшейся вокруг толпы. Об этом случае я упоминаю, между прочим, не потому, что он типичен, а потому, что и на наших солдат, не говоря уже об американцах, ложится вина за издевательства над военнопленными.

Нас снова отправили в Кэсон — довольно большой город с красивыми домами и оригинальным фонтаном у городских ворот. Позже этот город оказался не только в центре всех военных действий, которые шли с переменным успехом (сначала наступали северокорейцы, а потом войска Объединенных Наций), но и тем местом, где начались переговоры о перемирии. Из Кэсона мы направились на север через Кымчхон, почти не встречая сопротивления. После воздушных налетов дороги были усеяны трупами солдат корейской Народной армии и местных жителей, а также сожженными танками и другой военной техникой. У обочины кто-то усадил труп корейского солдата и сунул ему в рот сигарету. Очевидно, это зрелище устроили американцы, желая показать свое «превосходство» над поверженным врагом. Все города и села, которые мы проходили, были превращены в дымящиеся руины. Уцелело считанное количество строений.

Под Саривоном — самым большим городом на шоссейной магистрали между Сеулом и Пхеньяном — войска корейской Народной армии остановились и дали свой первый большой бой в Северной Корее, но не смогли остановить нашего стремительного «крестового похода на север». Теперь угроза нависла над столицей Северной Кореи. По мере приближения к городу сопротивление корейской Народной армии все возрастало. А в это время газеты Запада пестрели всевозможными измышлениями о ходе боев в Корее, о близкой капитуляции северокорейцев. Но те и не думали сдаваться. Их боевой дух не был сломлен. Я не собираюсь преувеличивать их мужество, но хочу воздать должное этим людям. На карту было поставлено само существование их родины, и они это прекрасно понимали.