Со мной летела бомба - Майоров Сергей - Страница 46

Я посмотрел на Юнга. Он сидел на стуле и беззвучно смеялся. Кореец с первого слова понял наш разговор и сейчас горько смеялся над глупостью Виталия Алексеевича. Но последнему было не до этого. Его всецело поглотила мысль заплатить и вернуться на исходные. Я его понимал. В таком же ступоре я находился, когда бессмысленно стрелял в гиен, пожирающих слуг Юнга.

Я спросил его, где Коренева. Пусть он скажет, где Ольга, и я уйду. По лицу Табанцева я понял, что в нем сейчас борются два чувства. Надежда на счастливый конец и разум. Победило последнее.

— В вольере твоя Коренева! Свидетеля ищешь? У гиен порасспрашивай!

У меня была такая мысль весь сегодняшний день, но я гнал ее от себя как мог. И сейчас она озвучена. Но Табанцев мялся! Мялся, прежде чем ответить! Я видел это и читал его как книгу!

Ольга жива. Теперь я в этом просто уверен.

— Табанцев, через полчаса этот дом от подвала до чердака будет под контролем полиции. Здесь обнаружатся и кости, и ваши списки всплывут автомобильные, и другие дела. А ведь это все раскрутилось с уголовного дела по факту убийства Тена! И Гольцов ранен, и банкир застрелен! Кем? Тебе не страшно? Ведь этот вопрос будут задавать именно тебе! Ты обречен. Но я даю тебе честное слово: если ты сейчас отдашь мне Кореневу, я тебя выпущу. Но прежде чем меня за это уволят или посадят, я тебя найду. Это мое второе честное слово. Однако у тебя есть шанс. Некоторое время. Для того, чтобы застрелиться, его точно хватит. Уйдешь, во всяком случае, как мужик…

С моими последними словами Верховцев защелкнул на его запястьях наручники и обыскал. У замначальника ГИБДД города оружия с собой не было. Да и зачем оно ему? У него здесь охраны как у падишаха. А на дороге он самый главный. Пистолет — это так, для мелочи.

— А, Виталий Алексеевич?

— Я их не убивал.

— А кто, Шарагин? Кстати, уважаемый, что ты ему сказал, когда звонил из кабинета Обрезанова?

Пока есть время, нужно задавать вопросы. Пусть врет, мне и это послушать нужно. Я сразу пойму, где он пробиваться начнет. Человек может говорить все что угодно, но реакцию всего организма контролировать очень трудно. А некоторым людям, таким, как, например, Табанцев, вообще лучше не лгать. Когда он лжет, то все его движения мгновенно опровергают только что сказанное. Вот ответил он мне, что знать не знает никакого Шарагина, а сам глаза отвел, пальчиком хрустнул, да еще и на крик сорвался. Ну разве так можно? А всему виной чувство всемогущества и уничижительное отношение к нижестоящим. Ко мне, например. Желание порвать меня как тряпку и остаться безнаказанным у него светится в глазах. Как ни странно, это не просто желание, а слепая уверенность. Майор свято уверен в том, что у меня на него ничего нет.

— Табанцев, ты знаешь, что Жилко наговорил в моем кабинете? А Верочка?

— Не знаю я никаких Верочек, капитан!.. — Табанцев развернулся на стуле. — Ты хоть сам-то понимаешь, что твое будущее как мента перечеркнуто?! Ты только что совершил карьерный суицид!

Что ты сказал?..

«Карьерный суицид».

Ну конечно! Только такой увлеченный работой придурок, как я, не может сопоставить голос человека на воздухе и его же голос в телефонной трубке!

— Так это ты, Табанцев, сотрудник отдела кадров, что ли? А я думаю, что за идиот то меня, то Обрезанова каждый день по телефону трахает! А кто у тебя в ОРЧ? Кого ты уговорил роль Иудушки сыграть? Не верю, что начальника! Он скотом никогда не был.

Все правильно. В отделе я пишу рапорт о переводе, чем сразу вызываю к себе негатив, а в ОРБ меня никто не ждет. А если бы я позвонил сам в кадры ГУВД? Тоже хорошо. Взяли бы на карандаш как недоумка.

— Табанцев, будь ты мужиком! — возмутился я. — Тебе же пожизненное корячится! Ну, двадцать — двадцать пять! За полным отказом точно на полную катушку тебе отмотают. Не мне, так другому колоться будешь! Не лучше ли сейчас, пока еще что-то исправить можно? Имеется в виду — жизнь чью-то спасти… Где Коренева?

— Это тебе, дурак, отмотают! — рассмеялся Табанцев. — За тот беспредел, что ты учинил в доме уважаемого человека.

Бесполезно. Ситуация не та, обстановка не позволяет, слишком много посторонних. А главный посторонний — Юнг, который слушает все и вертит головой, как сова.

В комнату забежал охранник. Сверкнув раскосыми глазами, вскинул автомат. Верховцев спокойно приставил ружье к голове Юнга. Кореец видел — хозяин в опасности, но сделать ничего нельзя. Он был в замешательстве и не двигался с места. Ему нужна была команда, но господин Юнг ее подать не мог. Тогда Верховцев, расшифровав мысли охранника, отвел дробовик в сторону и нажал на курок. В стене образовалась сквозная дыра диаметром около полуметра. Сейчас очень удобно было смотреть на картины в соседней комнате. После выстрела Дмитрий клацнул цевьем, отражая гильзу, и вновь приставил ствол к голове Юнга. Охранник с ужасом посмотрел на отверстие в стене и ретировался. Эсперанто Верховцева был безупречен.

— Продолжим разговор, — я снова повернулся к Табанцеву. — Где Коренева?

Менее всего мне хотелось выглядеть попугаем. Это последний раз, когда я задал вопрос об Ольге. Табанцев уже упивался моей беспомощностью и своей непробиваемостью. А это тот самый случай для опера, когда можно сломать всю игру. Едва фигурант начинает чувствовать слабину оппонента и отсутствие у него доказухи, разговорить его потом практически невозможно.

— Господин Юнг, — я повернулся к корейцу, — покажите мне глазами, пожалуйста, самый короткий путь к вольеру. Самый длинный я знаю.

Взор Юнга устремился в сторону лжестеллажа. Я так и знал.

Мы шли на глазах у охраны хозяина дома. Тех, до кого еще не добрались гиены или Димкины шурупы, оставалось восемь человек. Свое оружие по моей просьбе они сложили перед собой. И сейчас они молча наблюдали за тем, как я веду Юнга, а Верховцев — Табанцева. Мы шли в гости к гиенам. На этот раз не было необходимости спускаться к земле. Этот лабиринт напрямую вел к балкону. С него глава дома наблюдал за процессом кормления милых зверушек. Балкон слегка выдавался вперед так, что находился не на краю, а ближе к центру вольера. Если бы в тот момент, когда мы стояли на краю ограждения, на этом балконе появился хоть один из бандитов, он расстрелял бы нас, как в тире. Поскольку этот путь был в десять раз короче, мы дошли до балкона очень быстро. Ни Юнг, ни Табанцев так и не поняли, зачем мне нужен вольер. Однако Виталий Алексеевич сообразил очень быстро, когда я стал засовывать ему под мышки веревку. Из его уст стали вырываться выражения, которые ранее им не использовались, если речь шла о нем самом. «Нарушение законности», «превышение служебных полномочий», «бог не простит» и прочий чес в том же духе. Я даже не думал, что от него можно услышать подобные слоганы. Ну да ладно. Я нажал на пульте кнопки, и Виталий Алексеевич стал выезжать на середину вольера. Крюк, на который он был подвешен, крепился к мини-крану. Кран катался под потолком на рельсах. Кнопки я нажимал осторожно — мне всегда не везло с игровыми автоматами. Помню, я потратил около сотни на тот, что вытаскивает мягкие игрушки. То кнопку не ту нажму, то палец «сорву»…

Увидев добычу, гиены, виляя хвостом и тявкая, двинулись к середине вольера.

— Загорский! Мы же с тобой оба полицейские!

— Это я — полицейский, — я изучал надписи на пульте. Плохо, что они были на английском языке. — А ты — мусор.

Сначала он грозил расправой, потом оскорблял, а озвучив всю известную ему матерщину, переключился на просьбы и мольбу. А когда я перепутал «майну» с «вирой», он стал издавать одни гласные. Ну нечаянно я, нечаянно…

— Так где же все-таки Ольга Михайловна Коренева?

Честно сказать, мне самому уже этот вопрос набил оскомину. Я снова посмотрел на часы. По всем расчетам выходило, что Обрезанов уже должен был стучаться в ворота особняка. Однако ничего подобного не происходило. Шел другой процесс…

Бросив случайный взгляд на Димку, я почувствовал, как внутри меня повеяло холодком. Верховцев, с мокрым лицом и совершенно бессмысленным взглядом, стоял, опершись на Юнга. Ружье висело в его руке, касаясь стволом пола. Мой опер терял сознание…