Фалько - Перес-Реверте Артуро - Страница 10

– Далеко ли собрались, Ческа?

– В Комитет патриотической помощи. У меня там кое-какие дела.

– Это восхитительно… Вносите посильный вклад в наш национальный крестовый поход?

– Ну а как же иначе может быть? – ответила она с шутливой обидой. – Это долг каждой испанки.

– Вы правы, правы. Позвольте вас проводить.

– Кто же вам не дает?

Они медленно двинулись по улице Бордадорес.

– Вы, я вижу, тоже в крестоносцы подались? – сказала она, глазами показав на его военно-морскую форму.

– Не мог остаться глух к стенаниям отчизны.

– И нужды нет, что до ближайшего моря триста километров?

– Ну, в наше время расстояние – не преграда.

– Это верно, – она еще несколько раз окинула его оценивающим взглядом. – Так или иначе, форма вам очень к лицу.

– Редко приходится носить.

– Я так и подумала. Вчера мне показалось, что смокинг вам привычней. И мой деверь это подтвердил.

– Славный малый Хайме… Что он вам обо мне рассказывал?

– Если коротко – что вы «шальная пуля».

– А если в подробностях?

– Что вы из хорошей семьи. Что нахал и волокита. Что вас выгоняли отовсюду, где вы учились. Что родители послали вас за границу, чтобы образумить, и хотя неизвестно, чем вы там занимались, совершенно очевидно, что чем-то сомнительным… Хайме не сказал лишь, что вы – морской офицер.

– Это так… временно. Пока война идет.

– Надеюсь, она скоро кончится. Все твердят в один голос, что Мадрид будет взят еще до Рождества.

– И тогда вернется ваш муж.

Зеленая искра вспыхнула в ее глазах. Вспыхнула и погасла. И невозможно было определить, рассердил он Ческу или позабавил.

– Вы всегда такой?

– Какой такой? – улыбнулся Фалько.

– Такой самодовольный. Такой самоуверенный.

– Нет… День на день не приходится.

– Но сегодня как раз такой день?

Он устремил на нее взгляд пай-мальчика. Направленный прямо в глаза.

– От вас зависит.

– Вы мне льстите.

– Это входит в мои намерения.

Они остановились на миг. Она посмотрела на Фалько, задумчиво склонив голову, и пошла дальше.

– Я хочу вас видеть, Ческа.

Она шла, не поднимая головы, и по-прежнему смотрела вниз, но не прямо себе под ноги в туфлях на высоком каблуке, а чуть вперед.

– В чем же дело? Смотрите.

– Я хочу с вами увидеться, когда окажете всю свою патриотическую помощь. Сегодня. Позвольте мне пригласить вас пообедать.

– Это невозможно. У меня назначена встреча.

– Тогда вечером.

– Тоже не получится. Мы с приятельницами идем в «Колизей» на «Арагонскую честь»[10]… Я без ума от Имперьо Архентины и Мигеля Лихеро…

– Да ведь вы уже видели этот фильм! Вся Испания двадцать раз его видела.

Когда она подняла наконец голову, Фалько заметил изумрудные искорки насмешки.

– А что вы мне предлагаете вместо этого?

– Выпить в каком-нибудь приятном месте. – После секундного колебания он решил рискнуть: – Бармен в «Гранд-отеле» сбивает замечательные коктейли.

Выстрел оказался в молоко.

– Вы в своем уме? Вы полагаете, я отправлюсь с посторонним мужчиной в бар отеля?!

– Если угодно, я буду сопровождать вас в форме, вот как сейчас. Это будет выглядеть пристойней…

– Никакая форма не изменит вашего непристойного содержания, сеньор Фалько. Скорей наоборот.

– Пожалуйста, зовите меня просто Лоренсо.

– Я никак не буду вас звать, – она показала на здание Комитета. – Тем более что мы уже пришли.

Фалько не признал себя побежденным. Он умел толковать взгляды женщин. И проникать в потаенный смысл их молчания.

– Возле Римского моста есть отличный ресторанчик, – сказал он хладнокровно. – Погода прекрасная. Мы могли бы прогуляться туда… посмотреть на закат.

– Бо-оже… – протянула она ехидно. – Да вы ко всему еще и романтик.

Фалько вновь превратился в хорошего мальчика. Он давно уже заметил, что она больше смотрит не в глаза ему, а на его губы. И иногда на руки.

– Да нет… – возразил он. – Едва ли… Ну, бывает изредка. Находит временами.

Женщина вдруг расхохоталась – звонко и почти ликующе.

– Вам не надоело постоянно играть соблазнителя?

– А вас не тяготит постоянно быть обворожительной?

Она посерьезнела, однако глаза цвета незрелой пшеницы продолжали смеяться.

– Послушайте, сеньор Фалько…

– Лоренсо.

– Все это очень напоминает назойливое домогательство.

– Да, я был назойлив. Дело за домогательством.

Какую-то секунду он ожидал, что получит пощечину. Но Ческа лишь навела на него неподвижный и пристальный взгляд и смотрела так долго, что Фалько решил, будто все уже потеряно. Но вот наконец она крепче прижала сумочку к боку и странно тряхнула головой – так, словно издали до нее долетел какой-то звук, и теперь она пыталась его распознать.

– Завтра в полдень приходите к вашему этому ресторанчику у моста, – тускло произнесла она.

– Буду. А в котором часу придете вы?

– А я не сказала, что приду.

Фалько кивнул, соблюдая правила игры:

– Да, конечно. Не сказали.

Тюрьма в Саламанке когда-то строилась в расчете на сотню заключенных, но с 18 июля там сидело больше тысячи. И это было заметно. Невероятные скученность и теснота. Военно-полевые суды и казни не поспевали разгружать камеры, которые тотчас же заполнялись вновь. Новая Испания – оплот веры и национализма – спешила выполоть дурную левацкую траву, в чем большую услугу оказывали ей так называемые переводы: появлялись группы фалангистов или карлистов со строгим предписанием перевести таких-то и таких-то арестантов в другую тюрьму, до которой те так и не добирались, а оканчивали жизнь в придорожных канавах, в оврагах, прудах – это еще называлось пустить погулять. И Лоренсо Фалько думал об этом, пересекая тюремный двор и поглядывая на вышки, откуда торчали винтовки жандармов.

– Невеселое место, – сказал Фабиан Эстевес.

Фалько поглядел на него с любопытством. Они познакомились три часа назад в кабинете адмирала. Оба явились в штатском. У Эстевеса был квадратный подбородок, а взгляд – одновременно и энергичный, и отстраненный, будто затуманенный годами подполья и непрестанного напряжения, к которым в последнее время прибавились еще война и тюрьма. Черные припомаженные волосы он зачесывал назад, открывая широкий лоб с залысинами, и это придавало ему сходство с Хосе Антонио Примо де Риверой, его вождем. Фалько он понравился. Воспитанный, мрачноватый, малоречивый. Покуда обсуждали детали предстоящей операции, почтительно внимал указаниям адмирала и выказывал полнейшую готовность сделать все, что от него ждут. Еще Фалько понравилось, что в отличие от других фалангистов, носивших голубую рубашку под курткой или пальто, на Эстевесе были обычная белая сорочка и шерстяной галстук. Он не кичился ни своим чином, ни положением – а между тем командовал центурией в ударных частях – и даже словом не обмолвился ни о том, как недавно оборонял крепость в Толедо, ни о тяжелейших боях за Мадрид.

– Надо, надо оздоровлять Испанию, – прощупывая его, сказал Фалько.

– Предпочел бы делать это на передовой. А здесь воняет местью и позором.

– Боюсь, это еще самое начало. Если верить радио и газетам, красные бегут и массово сдаются в плен.

– Брехня. Я только что оттуда. Дерутся отчаянно за каждую пядь своей территории.

– Так что же, к Рождеству не кончится? – удивился Фалько.

– Разумеется, нет. Это пропаганда.

– Значит, война будет долгой и кровавой?

– Представьте себе. Лучшая в мире пехота сошлась с лучшей в мире пехотой.

Встретивший визитеров начальник тюрьмы повел их через галерею вдоль длинного ряда окон, освещавших противоположную стену с железной лестницей. Два этажа. Двери камер. Отопления здесь не было, и царил лютый холод. Слышались отдаленные голоса, иногда лязг отпираемых дверей, и шаги отдавались в коридоре со зловещей гулкостью. По дороге начальник рассказал им про человека, ради которого они сюда пришли: член социалистической партии, бывший заместитель начальника тюрьмы в Аликанте, приехал навестить свою семью, остававшуюся в зоне националистов. Пытался бежать в Португалию, но в Бехаре его схватили. Сейчас сидит в камере с еще пятнадцатью заключенными, ждет военно-полевого суда.