Советская психиатрия
(Заблуждения и умысел) - Коротенко Ада Ивановна - Страница 20

Люди воспринимали будущее как практически не существующую для них реальность. Они не надеялись. Они эмоционально отрешились от будущего. Жить надо было их настоящим, реальным. А в настоящей, реальной жизни был просто стул, окно, скрип двери, стоны и крики по ночам, кровать соседа, сам сосед, действительно страдающий тяжелым психическим заболеванием, грубый или, если повезло, добрый санитар и такой же врач, прием лекарств, действие которых укрепляло уверенность в том, что скоро придет твой конец. Конец казался желанным, смерть избавляла от страданий. Душевная боль и маленький огонек надежды прятались за внешней атрибутикой, находя за ней защиту в те страшные дни и оставаясь за ней и в воспоминаниях.

На собственные переживания человек не имел права. Он даже сознательно отказывал в этом праве самому себе. Он понимал или интуитивно чувствовал и угадывал, что собственным эмоциям сейчас нельзя давать волю, иначе ослабеешь, не выдержишь. Поэтому таил свои чувства даже от самого себя.

Формальное перечисление несущественных деталей в рассказах-исповедях свидетельствовало о действии психологических защитных механизмов, когда главное глубоко прячут внутри, а о второстепенном, которое когда-то заменяло под давлением обстоятельств главное, рассказывают. Этот факт становился отчетливо ясным и неоспоримым. Когда же рассказывали о главном — плакали, а многие, чтобы не плакать, старались о главном говорить вскользь или вообще не говорили…

Здесь совсем не лишним будет вспомнить о научной объективности «субъективных» данных психологии и заметить, что глубинная, индивидуальная, объясняющая и понимающая психология является условием создания действительно объективно-научных диагностических стандартов для психиатрии, увеличивая объем представлений о вариативности индивидуальных психологических проявлений человека.

Вот только скептики от психиатрии упускают это из виду. Но почему? Может, бессознательно, подчиняясь грубо вытесненной в подсознание психологической личной проблематике? Или сознательно? Кто знает? Ведь недаром говорят, что чужая душа потемки… Но в психологических потемках своей души, да и потом в реальной жизни легко создать ситуацию, выгодную для циничных манипуляций психиатрией. Об этом скептики также забывают, что уж совсем непозволительно.

Наверно, это досталось им по наследству от того времени, когда психология из психиатрии была изгнана. Произошло это, как известно, в октябре 1951 г. на объединенном заседании Президиума АМН СССР и пленума правления Всесоюзного общества невропатологов и психиатров. Психологическому направлению в психиатрии тогда инкриминировались псевдонаучность и пропаганда буржуазно-идеалистических воззрений на природу поведения человека, признававших объективную роль внутренних (субъективных, индивидуальных) факторов в детерминации его мотивов. Профессора А.В. Снежневского, возглавившего вскоре после этого НИИ общей и судебной психиатрии им. В.П. Сербского, «психологическое направление в психиатрии… не интересовало».

«В практике судебно-психиатрической экспертизы… наиболее частый вопрос, который ставится перед экспертом-психиатром, состоит в том, вменяем ли испытуемый, то есть можно ли применить при разборе того нарушения закона, которое он совершил, категорию вины… правильно решить этот вопрос можно только в том случае, если соблюдены два обязательных условия: если доказано, что испытуемый в самом деле нарушил закон; если есть возможность принять решение строго индивидуально» и индивидуализировано по отношению к состоянию и особенностям подэкспертного. «И первое, и второе условие в практике советской судебно-психиатрической экспертизы нарушалось».

Мне кажется, что эта объемная цитата совсем не лишняя. Когда в работе над проектом «Диссиденты» мы анализировали случаи злоупотребления (и, естественно, их причины) психиатрическим диагнозом в политических целях, этот вывод напрашивался сам собой.

Вина, болезнь, наказание. Индивидуальная мера вины, соразмерность наказания и ответственность. Индивидуальная норма и психические отклонения. Это далеко не полный ряд вопросов, объективные ответы на которые не могут быть даны без психологии, т. е. без наполнения психологическим содержанием категорий юридической и медицинских наук, которые тесно соприкасаются друг с другом в проблеме судебных экспертных оценок при определении медико-социального и правового статуса личности.

Временами (не высказанная, но явно ощущаемая) нехватка психологического знания проступает в недостаточно корректных психиатрических оценках типа «психическим заболеванием не страдает, но обнаруживает особенности характера». Звучит так, как будто особенности характера — уже признак болезненных отклонений от психической нормы. Еще пример столь же психологически некорректных формулировок, но уже из серии вопросов, которые ставятся перед судебно-психиатрической и судебно-психологической экспертизой: «Имеются ли у обвиняемого какие-либо индивидуальные особенности?». Как будто бывают люди без индивидуальных особенностей! Справедливости ради следует отметить, что и некоторые психологи вряд ли отдают себе отчет в том, что делают непозволительную для их профессионального звания грубейшую ошибку, когда на вопрос такого рода отвечают: «Обвиняемый не имеет каких-либо индивидуальных особенностей, которые могли повлиять на его поведение».

Встречаясь в своей работе с такими диагнозами, с такими вопросами и с такими ответами, мало сказать, что крайне неприятно удивляешься. Возмущение долго не дает успокоиться. Потом становится просто очень горько от сознания того, что люди, в силу своей профессии, или, как говорится, по определению обязанные учитывать человеческий (индивидуальный) фактор, игнорируют его или не умеют справиться с такой повседневной для их профессионального труда задачей. Впрочем, это закономерно для сегодняшнего уровня психологической культуры и психологической подготовки специалистов: как тех, которые назначают и проводят психиатрические и психологические экспертизы, так и тех, которые учитывают их результаты в суде. Однако эта тема — предмет отдельного разговора. Тема очень серьезная и опять же с очень болезненными последствиями для Homo Individualis — человека индивидуального.

Между тем, психологические особенности «инакомыслящих» не всегда оставались без внимания. Ими активно интересовались стражи государственной безопасности. Если не «сомнения» в психическом здоровье диссидента, не подтвержденные когда-то уже проводимой в отношении него (и тоже по политическим мотивам) судебно-психиатрической экспертизой, то хотя бы черты его характера, отраженные в ее тексте, могли послужить поводом к тому, чтобы проблемная для государства, т. е. по тем временам политически небезопасная личность (как часто оказывалось, более проблемная для себя и не столько политически, сколько психологически), была направлена следствием на повторную судебно-психиатрическую экспертизу.

Во время работы над проектом «Диссиденты» в архивных материалах (акт судебно-психиатрической экспертизы на обвиняемого по ст. 62, ч. 1 УК УССР — распространение клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй) нашлось постановление следователя УКГБ УССР по г. Киеву и Киевской области, завизированное его вышестоящим начальством, со следующей мотивировкой назначения судебно-психиатрической экспертизы: «В ходе предварительного следствия вину в совершенном преступлении Я.В.И. (фамилия, имя, отчество — Н.А.) отрицает, на допросах ведет себя неискренне. Ранее Я.В.И. подвергался…судебно-психиатрической экспертизе… был признан вменяемым. В настоящее время в поведении Я.В.И. отмечается фиксация внимания на своем внутреннем мире, переоценка собственной личности. На основании изложенного… для установления психического состояния Я.В.И. назначить судебно-психиатрическую экспертизу…».

К настоящему времени (т. е. ко времени назначения второй судебно-психиатрической экспертизы) фраза, начинающаяся со слов «В настоящее время…», никакого отношения не имела. Ее просто позаимствовали из акта (трехлетней давности!) прежней судебно-психиатрической экспертизы. Тогда обвиняемый привлекался к уголовной ответственности по ст. 194 УК УССР (предоставление подложного документа и получение оплачиваемого отпуска) со следующей (малоубедительной) мотивировкой назначения судебно-психиатрического освидетельствования: «При допросе Я.В.И. возникло сомнение в том, что у него нормальное здоровое состояние психики, а поэтому он нуждается в судебно-психиатрическом обследовании». Инкриминируемые ему действия и статья обвинения, как выяснилось позже, маскировали политические мотивы попыток «приобщить» его к психиатрии или как бы намекали и предупреждали о необходимости незамедлительно изменить свое поведение и отказаться от намерений покинуть СССР.