Иномирянка для министра (СИ) - Замосковная Анна - Страница 37

И я пошёл, побрёл за браслетом мимо сверкавших, словно бритвы, осколков, мимо иссушенных останков неизвестной женщины.

По коридору.

По тёмной лестнице, ведущей в дом.

Не зная даже, откроется передо мной дверь или останется мёртвой неподъёмной плитой, заставляя просить открыть или прорываться сквозь тени.

Ступенька за ступенькой. Я преодолевал их, заставляя ноги подниматься. Выталкивая из мыслей образы, выталкивая всё то, что раньше лишь царапало противоречием, а теперь отравляло разум.

«Длор» на древнем языке значило «владелец, укротитель магии», когда-то я задумывался, почему такое название, если источник магии — дар. Но с годами это несоответствие понятия и легенды стало казаться естественным, непротиворечивым. Оно вплавилось в мировоззрение.

Как и то, что из дарованной магии опасно выпускать родового духа, хотя большую часть жизни мы взывали к нему как к хранителю и наставнику.

Встало на место то, что героические подвиги основателей, за которые их избрали, были описаны в более поздних хрониках.

И запрет показывать источник всем, кроме глав рода и их наследников, такой вроде бы нелогичный, ведь кристалл источника практически неразрушим, тоже стал понятен. Никакой опасности посторонние кристаллам не несли, кроме того, что могли увидеть труп.

Я брёл по лестнице, шершавая стена царапала ладонь. Окутавшую меня тьму вдруг прорезал свет. Тонкие лучики расширялись, растекались по ступеням и воздуху золотистым светом.

Я поднимался. Сумрак оставался позади. Чем выше, тем светлее — дверь в дом открылась заранее, приглашая меня внутрь.

Глядя под ноги, я брёл за браслетом наверх, к свету. Если бы можно было вечно так идти и ни о чём не думать — вот было бы счастье.

Но лестница закончилась. Я ступил на паркет. Браслет выкручивал руку, голову охватило раскалённым жгутом. Я слишком устал, невыносимо. Но я поднял взгляд.

Лена стояла напротив и, закрыв рот ладошкой, смотрела на меня. Из её покрасневших глаз побежали слёзы.

Хотелось спросить, что же такого ужасного она увидела, какая беда с ней случилась.

Она бросилась ко мне, только светлые волосы взметнулись.

Сам не понял, как раскрыл руки. Лена обхватила меня, разрыдалась.

— Раввер…

Мурашки побежали по телу. Я обнял её. В груди было тяжело и легко одновременно. Обруч боли медленно спадал с головы. Наклонившись, я прижался щекой к волосам Лены, и оцепенение отпустило мышцы, наконец позволив вдохнуть.

Я собиралась поговорить без соплей и явной жалости с моей стороны. По возможности ненавязчиво. Хотя и не представляла, с чего начать, как спокойно общаться с Раввером после всего, что узнала.

И когда браслет потянул вглубь дома, потянул, как я чувствовала, к Равверу, стало до дрожи страшно увидеть его и сказать что-нибудь не то, не так объяснить, что я его понимаю, не во всём, но понимаю…

Этот страх заполнял сознание, путал не слишком разумные мысли.

Сначала над люком в полу показалась рука, которую тянул ко мне браслет.

Поднимавшийся по лестнице Раввер был не просто бледен, а мертвенно-бледен. Потерянно смотрел под ноги. И выражение лица такое, словно умер кого-то очень близкий… Словно Раввер сейчас упадёт. Борясь с криком ужаса, я закрыла рот ладонью.

С видимым трудом Раввер занёс ногу и встал на пол, подтянул с лестницы вторую. Браслет вёл его ко мне, и мой дрожал на запястье.

Очень медленно Раввер поднял голову, в глазах — тоска. Казалось, он не дышит. Казалось, он сейчас рухнет, точно подкошенный. Всё помутнело за пеленой слёз. Притяжение браслета ослабло, но мне и не нужно было его ощущать, я бросилась к Равверу, прижалась к нему.

И весь ужас перед рассказом о его жизни, весь страх сделать что-нибудь не так, ужас перед проклятием и страх сделать хуже прорвались рыданиями.

— Раввер, — пробормотала я.

Раввер судорожно обнял меня.

«Без истерик, без истерик», — умоляла себя, а в груди всё разрывалось. Слёзы текли, страшно даже шевельнуться: вдруг Раввер опомнится, отступит.

Он только крепче меня обнял.

С каждым вдохом я хотела что-нибудь сказать, но на выдохе не находила подходящих слов, и мы стояли, обнявшись, сцепившись в дрожащее единое целое.

К биению моего сердца примешивалось биение сердца Раввера, слёзы высыхали и накатывали вновь. Я не могла понять охвативших меня чувств, только то, что они настолько сильные, что разум с ним не справлялся.

Пальцы шумно дышавшего Раввера скользили по спине, зарывались в волосы нежно-нежно, от этих прикосновений щемило сердце и слабели колени.

Крепко обхватив за талию, Раввер повёл меня к дивану у стены. Не сговариваясь, мы опустились на мягкое прохладное сидение. Раввер уложил меня между собой и гнутой спинкой. Я прижалась к его груди, пряча заплаканное лицо, прислушиваясь к заполошному биению его сердца.

Прижимая меня рукой, на которой я лежала, другой рукой Раввер продолжал рассеянно гладить меня по волосам, плечу, спине. Его дыхание успокаивалось, сердцебиение замедлялось. Наверное, мне должно быть неловко из-за слёз, но казалось, что рыдать в его объятиях… правильно.

— Что случилось? — спросил Раввер.

Я вздрогнула. К щекам прилила кровь. Движение руки по моей спине замедлилось. Прекратилось. И продолжилось.

— Скучаешь по дому?

— Нет, — прошептала я.

— Боишься?

— Нет, — я крепче прижалась к груди Раввера. Но я обещала ему говорить правду. Поэтому, вдохнув и выдохнув, призналась: — Я расспросила о твоей жизни. — (Его ладонь застыла между моих лопаток). — И мне стало страшно… за тебя. И это было… ужасно.

Не заметила, как стиснула в кулаки лацканы его фрака. Затаив дыхание, ждала реакции, морально готовясь к тому, что Раввер рассвирепеет из-за вторжения в своё ужасное прошлое.

***

Воздух в лёгких застыл ледяной глыбой, я медленно-медленно выдохнул и убрал руку со спины Лены.

Когда приводишь в дом жену, всегда есть риск, что она выспросит у духов всю твою подноготную вплоть до того, когда ты на горшок ходить перестал.