Обмен властью (СИ) - "Эш Локи" - Страница 35

Я подцепил его под руку и поволок на улицу, на ходу вытаскивая из кармана телефон и благодаря всех богов, что по рассеянности сунул его в джинсы, а не бросил на стол, как обычно.

Мы выбрались на крыльцо. Валера не мог стоять, поэтому тут же припал к стене, сползая вниз, а я вцепился в его куртку, бормоча диспетчеру, что нужна помощь, срочно, незамедлительно. И только когда сбросил, снова почувствовал себя — тяжесть в руках, дрожь от холода и ужас. Нестерпимый страх.

Сев напротив Валеры, я зачем-то начал растирать его холодные пальцы. Какое-то время он наблюдал за жалкими попытками быть полезным, но ничего не говорил. А потом сжал мои руки и развернул ладонями к небу.

— Снег.

Я поднял голову. И правда. Шёл снег. Мелкий, быстрый, какой-то ненастоящий, игрушечный. Вместо сугробов от него была слякоть и грязь. Но всё-таки снег…

— Как там… пелось-то? — тяжело зашептал Совушка. — «Последний первый снег кружит…» Хе-хе…

— Не умирай, — трусливо попросил я, цепляясь за рукава белоснежной куртки. Больше в голове не было ничего, только несколько слов. Просьба, за несколько долгих минут превратившаяся в заклинание. — Не умирай. Пожалуйста.

— Знаешь, — вздохнул Лер, — я не… не умею прощаться…

Обессиленные этим коротким диалогом, мы затихли. Почему-то я не мог даже заплакать.

Рассеянно-печальные голубые глаза на меловом лице казались невозможно, ненормально яркими. И в них иногда вспыхивал такой же чистый, искренний страх, какой испытывал я, но Валера ни на секунду не расставался с улыбкой. А я не отводил взгляда, с мистической глупостью надеясь на то, что это может как-то удержать Совушку здесь, рядом.

Приехала скорая. Я помог врачам поднять Лера, но быстро оказался отстранён и мог только наблюдать. Звук спасения — звонкий, навязчивый писк — гудел у меня в ушах, не затихая. И едва скорая отъехала на пару метров, из клуба выбежал Артемий Олегович.

Наверное, мне уже никогда не забыть этот момент.

Ни лицо — пустое, испуганное, как у ребенка. Ни болезненные глаза, ни короткое движение-рефлекс, бессмысленную попытку погнаться за отъезжающей машиной.

Он знал. Чувствовал. Наверное, тоже сердцем. Но всё равно спросил:

— Кто?

Я с трудом заставил себя говорить:

— Совушка.

Хозяин, человек, которого я привык считать сильнейшим из сильнейших, обречённо закрыл глаза. На лице отпечаталась боль — но лишь отголоски, весь ад произошёл внутри. Под слоем камня.

— Артемий Олегович, давайте вернёмся? Вы замёрзнете…

Вопреки моим ожиданиям, он ничего не сказал, никак не воспротивился. Развернулся и медленным шагом ведомого на казнь двинулся назад. Пошёл к лестнице. Я — следом, недышащей тенью, сам до конца не понимая зачем.

Так я добрёл вплоть до самого кабинета на третьем этаже. Хозяин оставил дверь открытой и не попросил уйти — кажется, даже не заметил, что не один. Он склонился над столом, упёрся ладонями и пару минут стоял, не шевелясь. Меня, уже вознамеривавшегося уйти, остановил едва слышимый звук падающих на бумагу капель. А потом раздался такой грохот, что я, уже не сомневаясь, ринулся в кабинет.

По полу рассыпались бумаги. В дальнем углу, под осколками чашки, расплывалась кофейная лужа. Недолго думая, я сорвался спасать документы от кофе. Складывал собранное на диван, небольшими пачками, пока не осталось ничего, кроме пятна, нескольких ручек и осколков. Затем осторожно поднял глаза, готовый к чему угодно, но Артемий Олегович просто равнодушно наблюдал за моим мельтешением. Слёзы были скупые, взгляд — невыразимо горький.

Он даже не попытался как-то скрыть свою слабость. Ему было наплевать.

— Я готовился к этому полтора года, — произнёс Артемий Олегович. — Каждый день… каждый чёртов день… ведь ничего не поделаешь, раз так получилось…

— Я понимаю, — пробормотал я, пытаясь заполнить долгую паузу. — Что с ним?

Артемий Олегович обвёл рукой грудную клетку.

— Расслаиваются органы. Помочь может только донорство. Валера стоял в очереди. Двадцать шестой.

Меня передёрнуло. Но я до сих пор не мог заплакать. Как чуял — дам слабину, и всё попросту рухнет.

— Вы должны быть там, — неожиданно жёстко отрезал я.

— Сегодня закупы… звонки. Да и какой…

— Я останусь. Если будет нужно, на несколько смен, до вашего возвращения.

Артемий Олегович меня услышал. Стёр влагу с лица, подобрался, снова стал жёстким, сильным. И лишь в коридоре, на ходу натягивая пальто, позволил себе снова смягчиться:

— Спасибо, Вова.

И только когда его торопливые шаги затихли, я дал волю своим чувствам.

Тимур искал меня, так что, когда я вернулся в приёмную, он был уже на нервах и накрученный. Благо, ему хватило одного-единственного взгляда, чтобы понять — случилось чрезвычайное.

— Что такое?

— Валеру увезли на скорой, — ответил я, обессиленно свалившись на свой стул. Голова трещала по швам. — Артемий Олегович уехал к нему.

— С Лером что-то серьёзное?

Пришлось рассказать. С каждым словом лицо Тимура становилось всё мрачнее, но я выложил историю до конца, умолчав только про эпизод со срывом Артемия Олеговича.

Тимур спрятался за стойкой, сел прямо на пол возле моих ног и закурил. Я не стал гнать его в курилку — сам бы с удовольствием приложился, если бы не кашлял до хрипов от одной затяжки.

— Совсем недавно он был здесь. Живой. И ты говоришь…

Теперь я понял, что Валера имел в виду, когда говорил, что Тимур слишком впечатлительный. Его накрыло с такой силой, что боль вместе с дымом сигареты отравила даже мою душу. Стало очень, очень херово — я был готов лезть на стены от безысходности и отчаяния. Как будто мало мне собственных страданий.

— Он же молодой совсем, — продолжал травиться Ларионов. — Дурак не повзрослевший… ему клоуном работать, а не в БДСМ-клубе… Как же так?

Тимур периодически покачивал головой, как будто не хотел даже предполагать, что это не глупый розыгрыш, а кошмарная реальность. Я уже знал — за грубостью и злостью он всегда скрывает худшее, поэтому чем суровее были слова, тем болезненнее откликалось моё сердце.

— Не устроил, да? Он говорил, что Артемий его не устроил. И ржал. Как придурок последний.

Обнадёживало лишь одно — мы тащили эту лямку вместе, на двух спинах вытягивая ужас, непонимание, неверие. Буквально спасая друг друга.

Ближе к двенадцати я начал шмыгать носом, Тимур завернул меня в одеяло и выдал какие-то жаропонижающие таблетки, даже не сделав выговор по поводу того, что я торчал на улице без верхней одежды добрых двадцать минут.

Это была очень странная ночь.

Я курсировал между кабинетом Артемия Олеговича и приёмной, вдруг превратившись в бьющееся сердце проклятого клуба. Всё во мне переворачивалось, перестраивалось, душа тлела на углях, тишина не дарила ни спасения, ни спокойствия. Я и не знал, что так бывает.

Я и не знал, что иногда наше пыльное небо — совсем мёртвое. Что лица сотрудников могут быть похожи на корчи со старых японских фресок. Неестественно улыбчивые. И бледные.

Я метался, а на другом конце города кто-то умирал. Кто-то — цеплялся за жизнь. Кто-то сидел на крыльце больницы и молился несуществующему богу, прося о невозможном.

Мы — натянутые нервы «Алого пути», больные органы, психи, спрятанные в самую дальнюю коробку мира, в которую с короткими приветами набегают лишь тараканы и пауки, — не бессмертны. И начальники, бизнесмены, политики, руководители и директрисы, жаждущие утолить свою тайную жажду, насытить паутину, так старательно прикрытую костюмами и платьями, что не отличить от Нормальных Людей.

Не бессмертны.

А Тимур был не со мной, хотя и всё время рядом. Он отменил свои встречи, окружил ненавязчивым вниманием, помогал, подменял на посту, пока я общался с закупщиками, но был не со мной. Неизменно в себе, закрытый, как мидия. Я не знал, о чём он думает, и не мог найти в себе сил спросить.

Кажется, что за эти часы я повзрослел на несколько лет. Самым «внушающим» оказалось шоу в красном зале с участием Путёнова и Иры, нашей самой редкой звезды.