Когда пробьет восемь склянок - Маклин Алистер - Страница 57

Где-то в подсознании у меня мелькнула надежда, что его компаньоны, увидя пузыри, решат, что он запутался в трюме и, пытаясь освободиться, повредил шланг. Я знал, что он умирает. Но мне его было не жаль: такого и человеком-то не назовешь. Это скорее было чудовище, которому доставляло удовольствие убивать, а я в первую очередь думал о людях, которые томились в подземельях замка Дюб-Скейр. Поэтому я просто бросил его подыхать — у него уже началась агония, — а сам поплыл наверх и спрятался под крышей трюма. Двое водолазов, стоявших раньше на палубе, уже снова направлялись вниз, к сейфу, придерживаясь за спасательные канаты. Как только их скафандры оказались подо мной, я вынырнул из люка и нашел трос, по которому заскользил вверх. Внизу я находился ровно десять минут. Когда показатель глубины на моем запястье показал две сажени, я сделал трехминутную остановку, чтобы привыкнуть к перемене давления. К этому времени Квин уже наверняка был мертв.

Я поступил так, как советовал Хатчинсон: вынырнув на поверхность, я предоставил течению нести меня — тем более что теперь спешить было некуда, — и вскоре без особого труда нашел «Файркрест». Хатчинсон стоял на палубе, поджидая меня. Он помог мне подняться на борт. Я был ему за это очень благодарен.

— Как я рад видеть вас, Калверт, — сказал он. — Вот уж никогда не думал, что настанет момент, когда Тим Хатчинсон будет умирать тысячью смертей, но сегодня именно такой день. Ну, как дела?

— Все в порядке. У нас есть еще время. Часов пять или шесть.

— В таком случае я поднимаю якорь. — Через три минуты яхта пришла в движение, а чуть позже мы уже двигались вместе с прибоем в северо-восточном направлении средним каналом Глотки Мертвеца. Я слышал, как Хатчинсон переключил управление на автоматическое, как потом появился в салоне. Горел свет, но шторы на всякий случай были задернуты; видимость по-прежнему была равна нулю, туман и не думал рассеиваться.

Он остановился, увидев, как я накладываю повязку на рану, тянущуюся от нижнего ребра до правого плеча. Мне было трудно разобрать выражение его лица, скрытого за густой растительностью. Но тот факт, что он стоял не шевелясь, был достаточно красноречив. Наконец он спросил:

— Что произошло, Калверт?

— Квин. Я наткнулся на него в сейфе «Нантсвилла».

Он подошел ко мне и молча помог наложить повязку. Когда все было сделано, он сказал:

— Квин мертв. — Это было утверждение.

— Да. Он сам перерезал себе воздухопровод. — И я рассказал, что произошло. Он ничего не ответил. Пока мы шли на Крейгмор, он не произнес и десятка слов. Я знал, что он мне не поверил. Я бы и сам себе не поверил.

Дядюшка Артур мне тоже не поверил. Но отреагировал он совершенно иначе. Адмирал прямо сиял от самодовольства. Он был абсолютно беспощаден на какой-то свой, «дядюшкин», лад; казалось, он приписывает самому себе эту экзекуцию.

— Не прошло и суток, — сказал он, сидя за чашкой чая, — как я приказал Калверту найти этого человека и уничтожить. Должен признаться, что не подумал бы о ноже и воздухопроводе. Поздравляю с удачей, мой мальчик! У вас действительно богатый арсенал средств для борьбы с врагами.

А вот Шарлотта Скурас мне поверила. Не знаю почему, но поверила. А потом сняла с меня повязку, промыла и продезинфицировала рану и снова забинтовала. Я вынес все это, не моргнув и глазом, правда, скрежеща зубами, потому что не хотел разрушать веру этой женщины в мощь и стойкость тайных агентов. Вместо того чтобы орать, я рассказывал ей о том, что произошло, и она не усомнилась в правдивости моего повествования. Потом я поблагодарил ее за перевязку и за доверие. Она только улыбнулась в ответ.

Шесть часов спустя, за двадцать минут до отплытия, она уже не улыбалась мне. Она смотрела на меня взглядом, каким обычно смотрят женщины, когда понимают, что все их уговоры бесполезны. Такой взгляд не назовешь сердечным.

— Мне очень жаль, Шарлотта, — сказал я. — Мне действительно очень жаль, но это исключено. Я категорически запрещаю вам ехать. И это мое последнее слово. — На ней были черные брюки и пуловер, словно она действительно собиралась отправиться с нами. — Ведь мы едем не на пикник на берег Темзы. Возможно, там будут стрелять, а я, поверьте, не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

— Но я не буду выходить на палубу, — горячо заверила она. — Клянусь. Тогда мне ничто не будет угрожать. Прошу вас, Филипп, разрешите мне поехать.

— Нет.

— Вы же говорили, что готовы сделать для меня все на свете. Помните?

— Нечестно напоминать об этом. Я имел в виду только то, что может пойти вам на пользу. Я не позволю вам… именно вам…

— Именно мне? Вы как-то по-особому ко мне относитесь?

Я кивнул.

— И я много для вас значу?

Я снова кивнул. Она долго смотрела на меня, и глаза ее были широко открыты. Потом губы шевельнулись, но Шарлотта ничего не сказала. Она подошла ко мне, обвила мою шею руками и сделала это так сильно, будто хотела свернуть ее. Так мне, во всяком случае, показалось, поскольку прикосновение Квина еще давало о себе знать. Но она прижалась ко мне, как при последнем свидании. Может быть, она верила в предчувствия; может быть, была ясновидящей и видела старика Калверта плавающим лицом вниз в темных водах Дюб-Скейра. Когда я представил себе эту картину, то пришел в ужас — шутка была не из приятных. Мне стало трудно дышать, но в этот момент она опустила руки. И я не понял, то ли она провожала меня, то ли попросту выставила. В замке повернулся ключ.

— Наши «друзья» дома, — сказал Тим Хатчинсон.

Мы обогнули Дюб-Скейр с южной стороны, держа курс вдоль южного побережья Лох-Хоурона, и шли с выключенными дизелями, гонимые приливом, пока наконец не миновали маленькую гавань.

— Вы правы, Калверт, — заявил Хатчинсон. — Они собираются удрать, как только взойдет луна.

— Калверт почти всегда прав, — ответил Дядюшка Артур таким тоном, словно добавлял: «И всему этому он выучился у меня». — Ну, что теперь?

Туман был сейчас не особенно плотным и видимость была ярдов на сто, так что из-под дверей ангара виднелась полоса света.

— Теперь — в атаку! — сказал я и повернулся к Хатчинсону. — Ширина «Файркреста» — пять ярдов» ширина входа в гавань — шесть. Опознавательных знаков при входе в гавань нет. Прибой движется со скоростью четырех узлов. Так что надо взломать двери ангара и не наскочить при этом на скалы.

— Есть только один способ проверить это. — Хатчинсон нажал на стартер, и заранее прогретый дизель заработал. Шум его почти не был слышен. Не ускоряя хода, Хатчинсон повернул на юг, потом какое-то время вел яхту на запад, затем на север и, наконец, сунув в рот сигару, дал полный газ. В свете спички лицо его казалось спокойным и задумчивым.

В течение минуты вообще ничего не было видно: темнота и серые полосы тумана, проплывающие мимо. А потом мы заметили свет, находящийся точно впереди. Полоса имела форму буквы «Т» и буквально летела на нас.

Я взял автомат, распахнул дверь со стороны бак-борта и встал наизготовку с оружием в руках — одна нога на палубе, другая — в рубке. Я знал, что со стороны штирборта такую же позицию занял Дядюшка Артур. Спиной мы прижались к подрамнику двери так плотно, как только смогли. Остановка яхты в любом случае будет для нас неожиданной и внезапной.

Еще сорок ярдов. Хатчинсон сбавил скорость и немного переложил на бакборт. Полоса света сдвинулась к штирборту, но была точно впереди. Темная вода на западе, казалось, фосфоресцировала белыми барашками. Здесь прибой ударялся о восточный край входа в гавань.

Когда до него оставалось ярдов двадцать, Тим снова ускорил ход, так что теперь мы прямиком шли на западные рифы. Казалось, мы слишком переложили и вот-вот врежемся, но тут Хатчинсон круто взял на бакборт, и мы проскочили в гавань — причем на окраске не появилось ни единой царапины.

В тот же момент Хатчинсон выключил машину, и я невольно подумал, что если до конца жизни буду заниматься вождением яхты, то и тогда не смогу выполнить такой маневр.