Когда пробьет восемь склянок - Маклин Алистер - Страница 47

Двигался я как слепой и чуть было не ударился, головой о стену замка, лишь в последнее мгновение заметив ее. Я понятия не имел, с какой стороны находится вход — справа или слева. Знал только, что эта сторона замка должна смотреть в глубь острова. Чтобы сориентироваться, я направился влево и уже через десять футов обнаружил, что стена сворачивает под прямым углом. Это означало, что я находился на восточной стороне дома. Я начал ощупью пробираться вправо.

Хорошо, что я оказался именно на левой стороне. Если бы я приблизился к замку справа или ветер дул в другом направлении, я не смог бы учуять табачный дым. Табак был не такой вонючий, как в сигарах Дядюшки Артура, а по сравнению с сигарами Тима Хатчинсона его можно было назвать даже приятным, но тем не менее он чувствовался. У ворот кто-то курил сигарету. Я давно пришел к заключению, что приказ, запрещающий курить на посту, придуман неглупым человеком. С таким постовым мне было легко. Меня не учили, как нужно обращаться с горными козлами на краю пропасти, но как бесшумно убрать часового, меня натаскали.

Я взял пистолет за ствол и бесшумно заскользил вперед. И действительно, человек стоял, прислонившись к воротам, — я скорее ощущал, чем видел его контуры, но благодаря огоньку сигареты четко определил его позицию. Я выждал, когда он поднес сигарету ко рту в третий раз и она затлела ярче, что ослабило его способность видеть в темноте, и, сделав шаг вперед, изо всей силы ударил рукояткой револьвера в то место, где, согласно точному математическому расчету, должен находиться затылок нормального человека.

Он начал падать в мою сторону. Я подхватил его, и в этот момент что-то больно ударило меня в ребра. Я позволил ему упасть и удалил предмет, запутавшийся в моем дождевике. Им оказался штык с весьма неприятным острием. К штыку примыкал «энфилд-303». Настоящее военное ружье. Это было больше, чем рядовая мера предосторожности. Наши «друзья» явно стали осторожничать, а у меня не было возможности даже выяснить, как много они знали. Время заканчивалось — как для них, так и для меня. Через пару часов начнет светать.

Я взял ружье и осторожно направился к обрыву, тыкая в землю штыком. Постепенно я так наловчился, что перестал даже спотыкаться. Имея в руках ружье со штыком, можно ощупать землю в шести ярдах от себя^{1} и даже точно отметить место, где начинается вечность. Я добрался до конца утеса и пошел обратно, повернув ружье таким образом, чтобы оно оставляло после себя в мягком грунте два параллельных следа, которые оканчивались у конца утеса. Потом я вытер приклад и положил ружье на землю. Когда забрезжит рассвет и караул сменят, то они, надеялся я, сделают правильные выводы.

Часового я ударил не так сильно, как задумывал, так что, когда я вернулся, он уже начал шевелиться и тихо постанывал. Это было даже к лучшему, так как в противном случае мне пришлось бы его нести, а я сейчас был просто не в состоянии это сделать. Я сунул ему в рот платок, и стон прекратился. Конечно, это было не по-джентльменски, ибо человек, страдающий насморком или у которого нос полон полипов, может задохнуться от этого минуты через четыре. Но у меня не было времени водить его к лору. Речь шла о его либо о моем здоровье.

За две минуты мне удалось поставить его на ноги. Он не пытался убежать или оказать сопротивление, так как к этому времени его ноги были опутаны короткой веревкой, а руки связаны за спиной. После этого я ткнул ему в затылок дулом пистолета и сказал, чтобы он двигался вперед. Он повиновался. Метров приблизительно через двести, в конце дороги, я свернул на обочину и, связав ему ноги с руками, оставил лежать. Судя по всему, дышал он без особых трудностей.

Часовых больше не было, во всяком случае — у главных ворот. Я прошел по пустынному двору и подошел к главной двери. Она оказалась не закрыта. Я вошел и тут же проклял себя за то, что не догадался пошарить в карманах у часового — не исключено, что у него имелся фонарик. Должно быть, в холле занавеси были задернуты, так как темнота царила полнейшая. И потому опасность наткнуться на какое-нибудь рыцарское снаряжение и с грохотом опрокинуть его была очень велика. Я вытащил крошечный фонарик, но светлячок оказал бы мне в этом деле большую услугу. Даже поднеся фонарик к своим карманным часам, я не мог различить циферблат.

Вчера с воздуха я обратил внимание, что замок построен с симметричной строгостью правильного четырехугольника, с открытой четвертой стороной. Следовало предположение, что поскольку главный вход находится точно в центре развернутого в сторону моря флигеля, то лестница будет находиться прямо напротив. Также можно предположить, что в холле вряд ли поставят рыцарские доспехи или мечи со щитами.

Так оно и оказалось. Сперва я преодолел десять плоских ступенек, затем лестница раздвоилась. Я выбрал правую сторону, откуда светил слабый луч. Шесть ступенек, поворот направо, еще восемь ступенек, и я очутился в коридоре. Преодолеть двадцать четыре ступеньки и не издать ни малейшего звука! Я мысленно благословил архитектора, который в качестве строительного материала для лестницы выбрал мрамор.

Свет был теперь заметно сильнее. Я последовал в его направлении и вскоре добрался до двери, которая оказалась приоткрыта примерно на дюйм. Вот что я смог разглядеть: часть шкафа, кусок ковра, кончик кровати и грязный сапог. Из комнаты, словно шум далекой фабрики, доносилось храпение. Я толкнул дверь и вошел.

Я пришел в замок, чтобы отыскать лорда Кирксайда, но каким бы он ни был оригиналом, ясно, что на кровать в сапогах, штанах и спортивной шапочке он бы не лег. Ружье, которое этот человек положил рядом с собой, я тоже никак не мог отнести к атрибутам сна старого лорда. Лицо было закрыто шапочкой до самого носа. На ночном столике лежал фонарик, а наполовину пустая бутылка виски довершала картину. Стакана просто не было. То немногое, что я увидел, заставило меня прийти к выводу, что речь идет об одном из тех приятелей, примитивные радости жизни которых еще не испорчены современной цивилизацией. Это был верный страж, который в суровую шотландскую ночь подготовился к тяжелому дежурству со всей ответственностью. Правда, вряд ли он своевременно пришел бы на смену, так как на земле не было такой силы, которая смогла бы его разбудить. Судя по его виду, без посторонней помощи он вряд ли проснется раньше полудня.

Правда, не исключалась возможность, что он себя сам разбудит, ибо первобытные звуки были так громки, что могли разбудить и мертвого. Мне показалось, что он относится к той категории людей, которые, просыпаясь, первым делом хватаются за бутылку. Поэтому я откупорил виски и опустил туда полдюжины таблеток, которыми снабдил меня аптекарь из Торбея. Потом я снова закрыл бутылку, взял себе его фонарик и ушел.

Следующая дверь привела в ванную комнату. Грязный умывальник, зеркало, забрызганное водой, две кисточки с засохшей пеной, стаканчик, крышка которого лежала рядом, на полу — два полотенца, которые, видимо, когда-то были белыми. Сама ванна оказалась абсолютно чистой. Судя по всему, именно здесь часовые освежались после сна.

Очередное помещение было таким же грязным и находилось в таком же беспорядке, как и спальня часового. Видимо, эта комната принадлежала человеку, которого я уложил спать прямо на землю.

Я пошел дальше — к комнате, которая располагалась в центре. Собственно, она должна была принадлежать лорду Кирксайду. Так и оказалось, только в комнате его не было. Чтобы понять это, достаточно было заглянуть в шкаф. Кровать лорда оставалась нетронутой.

Следующая комната — ванная лорда Кирксайда. Тут часовые бы смутились. Почти антисептическая чистота явно указывала на ее принадлежность аристократу. На стене висела аптечка. Я достал лейкопластырь и заклеил фонарик, чтобы он выпускал один тоненький луч. Остатки пластыря я сунул себе в карман.

Следующая дверь оказалась запертой, но замки — тех времен, когда строился сам Дюб-Скейр, — не стали для меня проблемой. Я вынул из кармана самую лучшую отмычку в мире — продолговатый кусочек твердого целлулоида, — просунул ее в щель на уровне задвижки и, оттянув дверь в сторону петель, начал двигать ее туда-сюда. Повторив процедуру два-три раза, я остановился и прислушался. Дело в том, что эти шумы могли разбудить часового. И уж тем более человека, находящегося в этой комнате. Но я не услышал шорохов ни изнутри, ни со стороны коридора.