Когда пробьет восемь склянок - Маклин Алистер - Страница 39

Я, тяжело дыша, вернулся в рубку вместе с Шарлоттой Скурас. Такая работенка — одна нога здесь, другая там — измотала бы кого угодно.

Наконец я выдохнул:

— При всем моем уважении к вам, сэр, позвольте спросить: какого черта вы не следили за рулем?

— Я? — Видимо, он был немало удивлен. Не меньше медведя, которого разбудили во время зимней спячки. — Разве что-нибудь случилось?

Я снизил скорость, взял у него руль и повел «Файркрест» согласно компасу.

— Придерживайтесь, пожалуйста, этого курса, — наконец попросил я его.

Передав руль Дядюшке Артуру, я снова с помощью прожектора осмотрел пространство вокруг нас. Всюду вода, вода и вода. Больше ничего. Вода темная и пустынная. Я не смог обнаружить остатков лодки. По моим предположениям, ночная битва должна была разбудить всех жителей Торбея. Но ничего подобного не произошло. Городок по-прежнему пребывал в темноте, не зажглось ни единого огонька. Видимо, джина в этот вечер торбейцы выпили вдвое больше обычного.

Я случайно взглянул на компас: норд-20-вест. Как пчела стремится к цветку, а железо притягивается магнитом, так и Дядюшка Артур с похвальным упорством снова старался врезаться в сушу. Я осторожно, но решительно взял у него руль и сказал:

— Мне кажется, вы слишком близко подплываете к стене набережной.

— Мне тоже. — Он вытащил из кармана носовой платок и протер монокль. — Проклятое стекло запотело в самый неподходящий момент. Я думаю, Калверт, вы там стреляли не ради собственного удовольствия. — За последние несколько часов воинственности в Дядюшке Артуре прибавилось. К тому же он очень любил Ханслета.

— С Жаком и Крамером мне удалось рассчитаться. Жак — виртуоз-автоматчик. Он мертв. Крамер тоже. Квин скрылся.

«Ну и положение, — думал я, — очутиться одному в море с такими помощниками, как Дядюшка Артур и ночная тьма». Я знал, что зрение адмирала даже в благоприятных условиях оставляет желать лучшего, а после захода солнца он становился слеп, как летучая мышь, в отличие от коей не имел даже сонара, который бы позволил ему вовремя реагировать на скалы и острова. Значит, следовало полагаться только на себя и радикально изменить план. Правда, оставалось неясным, каким образом я вообще мог бы что-нибудь радикально изменить.

— Совсем неплохо, — похвалил меня Дядюшка Артур. — Жаль, что ушел Квин, но в общем и целом — недурно. Ряды негодяев, к нашему удовлетворению, поредели. Как вы думаете, они отважатся снова напасть?

— Нет. По четырем причинам. Во-первых, в ближайшее время они не смогут узнать, что произошло на самом деле; во-вторых, обе сегодняшние попытки потерпели крах, и они не станут в спешном порядке организовывать еще и третью вылазку. В-третьих, им бы пришлось использовать катер, а не яхту «Шангри-Ла», а катер — да подавиться мне веником, если это не так! — не пройдет и сотни ярдов. И в-четвертых, сейчас надвигается туман или сильная низкая облачность. Мы даже не видим огней Торбея. А это означает, что преследовать нас они не смогут.

До сих пор единственным освещением в рубке было слабое свечение, исходившее от компаса. Вдруг зажегся верхний свет. Рука Шарлотты Скурас лежала на выключателе. Лицо ее осунулось; неподвижным взглядом она рассматривала меня, словно существо с другой планеты. Казалось, что время признательности и дружелюбия кануло в вечность.

— Что вы, собственно, за человек, мистер Калверт? — Ни о каких «Филиппах» речь больше не шла. Голос ее посуровел и охрип. В нем звучал надрыв. — Вас даже нельзя назвать человеком. Вы убили двоих, а потом ведете спокойную и непринужденную беседу, словно ничего не случилось! Так кто же вы, скажите ради Бога? Наемный убийца? Ведь то… то, что вы сделали, бесчеловечно. Неужели вам не знакомы такие чувства, как жалость или раскаяние?

— Знакомы, леди Скурас. Я, например, страшно жалею, что не убил Квина.

Она посмотрела на меня глазами, полными ужаса. И повернулась к Дядюшке Артуру. Ее голос больше был похож на шепот:

— Я видела, сэр Артур… Видела, как пули буквально в клочья разнесли лицо человека… Ведь мистер Калверт мог… мог его арестовать! Разоружить и передать полиции! Но он этого не сделал. Он убил их обоих! Это было настоящее убийство. И я спрашиваю: почему, почему, почему он так поступил?

— Моя дорогая Шарлотта, здесь не задают вопросов. — Голос сэра Артура звучал раздраженно. — И Калверт не нуждается в оправдании. Он убил их по той причине, что в противном случае они бы убили его. Эти люди плыли сюда, чтобы покончить с нами. Ведь вы же сами об этом предупреждали. Так неужели вы стали бы задумываться, раздавить или нет ядовитую змею? А эти люди ничуть не лучше. Что же касается ареста… — Дядюшка Артур сделал небольшую паузу, чтобы скрыть улыбку, а может быть, и для того, чтобы вспомнить концовку моей проповеди о морали, которую я прочел сегодня вечером. — В этой игре промежуточных станций нет. Единственная альтернатива: убей или будешь убитым. Все эти люди смертельно опасны. — Добрый старый Дядюшка Артур почти слово в слово передал содержание моей лекции.

Какое-то время она растерянно смотрела на него, потом перевела взгляд на меня и, повернувшись, вышла из рубки.

Я сказал Дядюшке Артуру:

— Недалеко же вы от меня ушли.

Она вернулась ровно в полночь. Войдя, включила верхний свет. Волосы ее были аккуратно зачесаны, а лицо уже не выглядело таким опухшим. Платье из синтетической ткани не наводило на мысль, что ей пора основательно подкрепиться. По тому, как она расправила плечи, я понял, что спина у нее все еще болит. Она кивнула мне с робкой улыбкой. Я не ответил. Вместо приветствия я сказал:

— Полчаса назад, когда мы обходили Каррера-Пойнт, я чуть не своротил маяк. Теперь остается надеяться лишь на то, что яхта идет к северной оконечности Дюб-Скейра. Но вполне возможно, что держу курс прямо на центр острова. Темнее не может быть и в заброшенной угольной шахте в милю глубиной. Туман все плотнее. Опытным моряком меня назвать нельзя, а ведь здесь самый опасный водный район Великобритании. И если у нас есть хоть какая-нибудь возможность остаться в живых, то она будет зависеть от того, как долго я смогу всматриваться в эту черноту. Выключите свет!

— О прошу прощения. — Свет погас. — Я не подумала.

— Вообще не зажигайте света. Даже в своей каюте. Меня беспокоят не только рифы Лох-Хоурона.

— Прошу меня простить, — повторила она. — Я сожалею о том, что так разговаривала с вами. Поэтому и вышла наверх. Хотела извиниться. Поступок был действительно идиотский. У меня нет никаких прав судить вас. Больше того, я считаю, что сама была неправа. Просто… просто в тот момент я испугалась, увидев, как на моих глазах вы расправились с двоими… Хотя в данном случае слова сэра Артура не совсем верны… Я увидела человека, которому ничего не стоит… — Она запуталась, понизила голос и совсем замолчала.

— Ну что ж, тем лучше, дорогая, — сказал Дядюшка Артур. — Вы очень точно сформулировали свои мысли. Только хочу уточнить: он убил троих, а не двоих. Одного он убил до того, как вы здесь появились. У него не было выбора. Но ни один разумный человек не назовет Филиппа Калверта убийцей. Вы сказали, что его ничего не волнует. Но если относиться к этому иначе, можно сойти с ума. И тем не менее одно его очень и очень волнует, правда в несколько другом отношении. В конце концов он ведь занимается этим не ради денег. Жалованье у него довольно скромное, а способности чрезвычайные. — Я решил, что надо будет напомнить об этих словах Дядюшке Артуру как-нибудь потом. — Он делает это не из забавы, или как там это называется. И не из-за жажды крови. Человек, который в свободное время занимается музыкой, астрономией и философией, не убивает ради удовольствия. Но существуют вещи, которые его волнуют: закон и беззаконие, добро и зло. Когда масса становится критической и всеразрушительной, в этих случаях он не будет колебаться и пытаться сбалансировать разницу в понятиях. И эта черта делает его выше нас с вами.