Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 210

А друг все так же сжимал его в объятиях, отчаянно, почти судорожно… и Сарн сквозь пелену эйфории этой почти нечаянной встречи неожиданно ощутил, как со дна души едкой пеной поднимается странное чувство. Что-то было не так в этом эльфе, таком близком и все равно неуловимо другом… Плечи принца были тверды и холодны, будто отлиты из металла, в голосе звучала какая-то незнакомая надрывная нота. Он мягко разомкнул руки и отстранился:

- Не лги мне, – негромко и твердо сказал он, – я не знаю, кто ты, но ты не Леголас.

Принц, все еще что-то лихорадочно бормотавший, осекся, словно от пощечины. Глаза растерянно скользнули по лицу Сарна. Леголас шагнул назад и до боли привычным десятнику жестом потер лоб.

- Сарн, брат, – голос принца дрогнул, – почему ты так говоришь? Не надо так, прошу тебя… Не отталкивай меня только потому, что я не такой, каким ты знал меня прежде… Ты не знаешь, через что я прошел. Одиночество… Боль… Страх… Я ни балрога не понимал раньше в страхе, брат. Отвага, стойкость, мужество – это все чушь. Есть такой страх, который стоит вне всей этой высокопарной галиматьи.

Он вскинул на Сарна отчаянный взгляд:

- Пойдем со мной… Я расскажу тебе, и ты непременно поймешь. И ты увидишь, что я все тот же, хотя мне пришлось нелегко. Пойдем. Ты не можешь просто бросить меня и уйти, слишком много ты сделал, чтоб меня разыскать. Меня все предали, все отвернулись от меня, но не ты, я знаю! Все эти месяцы я знал, что, как бы ни хлестала меня судьба, у меня всегда остаешься ты… Сарн… Ты же не отшвырнешь меня в сторону… Только не ты.

Десятник прикусил губу, грудь душно сдавило тягостное ощущение, что он жесток и неправ… Но он все же покачал головой:

- Нет, брат. В тебе сейчас говорит кто-то другой. Я слишком хорошо знаю Леголаса. Этот идиот обрек себя на все муки мира, чтоб оградить других от своей беды, никого не поставить под удар. Да, он знал, что я не брошу его. И потому оттолкнул меня сам. Я за тобой не пойду. К балрогам это мерзкое место, мне тут не нравится. Погляди на себя, ты бледен, будто неделю валялся в лихорадке. Уйдем отсюда. Просто идем, и ты вспомнишь, кто ты на самом деле. Надо выбираться из этой дыры. Тебя заждались дома.

Леголас долго молчал. А потом поднял на Сарна взгляд, жесткий и пристальный:

- Нет, – отрезал он холодным и категоричным тоном, – я не вернусь туда. Ты слеп, друг мой. Ты не ведаешь, в какой паутине лжи и лицемерия живет наша глупая сентиментальная раса. Я не хочу больше этой судьбы. Я хочу силы, свободы и права выбора. И ты поймешь меня, если хоть на миг снимешь эти тысячелетние шоры с глаз и посмотришь в лицо правде. Иди за мной, Сарн. И ты тоже не захочешь вернуться туда. Ты останешься со мной, и мы снова будем вместе, всегда, как было прежде. Мы снова будем братьями, одной целой, несокрушимой, неколебимой силой. Весь мир будет принадлежать нам.

Сарн молчал, глядя в глаза Леголаса. А тот рванулся к нему и сжал руку друга холодными пальцами:

- Ты смотришь на меня, как на чудовище, – горячо заговорил он, а в голосе отчетливо прорезалась мольба, – но Сарн… Это не так. Если бы я мог объяснить тебе, как сильно я о тебе горевал, как мне недоставало тебя, брат!

Ледяные, как мрамор, пальцы сдавливали руку, хрипловатый смятенный голос что-то торопливо говорил, но Сарн уже понял. Вот, как орк пытается зазвать за собой целителя. Леголас знает его, знает наперечет его слабости и желания. И, словно искусный музыкант, дергает эти струны то посулами ратных побед, то упреками в измене их многовековой дружбе, то интригующими намеками на нераскрытые тайны бытия. Только орку изменяет выдержка, он спешит и слегка переигрывает. Значит, он боится… Тем лучше. Ну что ж. Сарн тоже не хуже знает уязвимые места друга. Теперь его ход.

Не высвобождая руки из цепкой хватки, десятник спокойно выдержал отчаянный взгляд:

- О тебе тоже многие горюют, брат. Нашего блистательного короля уже не узнать. Его взгляд потух, плечи согнуты, руки потеряли прежнюю силу, а ум – былую гибкость. Ты всегда говорил – отец неуязвим, рухнет мир, а он останется стоять среди руин. Мир короля рухнул, Леголас. Да, он не поверг государя, но похоронил под обломками его бессмертную душу. Долго ли простоит во главе Лихолесья тот, кто пуст, выжжен, убит изнутри?

Леголас отдернул руку, потер пальцы, словно обожженные:

- Замолчи, Сарн. Мы говорим не об этом, – сухо и холодно отрезал он. А десятник посмотрел в серое небо:

- Ты прав. Не будем об этом. Короли не вечны. Трандуил уйдет, но найдутся другие, и кто знает, быть может, лучшие. Перемены бывают отрадны… Сколько можно распевать одни и те же гимны? Пора перековать гербы на воротах замка. Помнишь, как я проиграл тебе спор и ночью выкрасил листья на этих гербах в синий цвет? Я сидел за это под стражей три дня.

В лице Леголаса дрогнул какой-то мускул, крылья носа гневно затрепетали:

- Прекрати ерничать. Мы были юными идиотами. Об этих безумствах пора позабыть.

- Так забудь, – Сарн снова посмотрел Леголасу в глаза, – все однажды забудется. Наша сентиментальная раса вечно цепляется за воспоминания, верно? Но не вечны и они. Не все же нам топтать нашу кровавую родную Арду. Забудутся имена и песни, затеряются в веках легенды. Наша эпоха подойдет к концу, и придет время, когда в старом Эрин Ласгалене будут жить люди. Леса падут под топорами, среди них поднимутся города. А замок, в котором мы росли, станет обломком истории, обветшавшими развалинами, где когда-то обитали Квенди. Витражи Большого зала осыплются на растрескавшуюся мозаику пола. Олени и орлы, звездные орнаменты и паруса – все это цветным крошевом будет лежать среди черепков. Колонны сначала обовьет плющ, а потом и он высохнет, превратившись в чахлые бурые плети. По пустым комнатам будет гулять ветер, засыпая их сором, и страницы истлевших книг будут кружиться вперемешку с сухими листьями. Поблекнут росписи потолков, сгниют занавеси, что люди не успеют растащить по своим жилищам, статуи рухнут с постаментов, как мертвые тела…

- Замолчи! – рявкнул Леголас. Бледное лицо исказилось, губы тряслись. – Не смей! Ты лжешь и нарочно пытаешься причинить мне боль! У тебя не выйдет, слышишь? Со мной или без меня – Лихолесье вечно, как вечен его государь!

Принца трясла мелкая дрожь, в глазах метался хаос. Сарн шагнул вперед и взял друга за плечо:

- Легко рассуждать о том, чего не увидишь, – снова заговорил он, все крепче стискивая пальцы, – легко препоручать другим ответственность за то, от чего сам отвернулся, – Сарн сделал шаг по тропе назад, и Леголас машинально шагнул за ним, – а уж всего легче убеждать себя в том, с чем будет проще жить. Тебе не нравятся мои слова, и ты спешишь заткнуть мне рот, а себе уши. И после этого ты толкуешь мне о шорах, Леголас Трандуилион? Не таким я тебя помню, брат. Не таким я уважал тебя, не таким гордился тобою отец.

Сарн говорил и говорил, все ускоряя шаги по тропе. Назад, откуда он пришел, спеша за уходящим в туман другом. Он не знал, куда вела эта тропа, но чувствовал, что должен увести Леголаса по ней за собою обратно, как тот пытается увести целителя вперед, в зыбкую серую даль. Леголас огрызался, то и дело резко поводя плечом, за которое держал его Сарн, но шел, тоже ускоряя шаги. А тропа все вилась и вилась, теряясь в сером мареве на десять шагов впереди, и казалось, она ведет в никуда, так до бесконечности и петляя сквозь сырой клочковатый туман. Шаг за шагом, шаг за шагом, и каждый новый шаг поначалу казался новой победой, но шаги эти бисером низались на нескончаемую нить тропы, а она все никуда не приводила… И настал страшный миг, когда Сарн понял – она никуда и не приведет. Он ходит по замкнутому кругу, пытаясь убедить друга в том, во что тот не хочет верить. Нет, выход был не здесь…

Десятник замедлил шаги, не выпуская плеча Леголаса, а тот посмотрел ему в глаза каким-то новым взглядом. В нем уже не было ни мольбы, ни отчаяния, ни смятения. В нем была спокойная мудрость и… сострадание.

- Ты видишь, брат, – мягко проговорил он, – ты сам обманываешь себя. Я не стал спорить с тобой. Я знал, что ты сам все поймешь. Эру с ними, с эльфами и их вечностью. Ты не желаешь меня услышать, ты замкнут на привитых тебе тысячелетиями убеждениях. Но ты услышишь и поймешь, я верю. И ты останешься со мной, потому что там, куда ты зовешь меня, есть лишь рабство, огромная, прекрасно откованная, великолепная клетка, которую нас приучили называть расовой честью и гордостью. А она меж тем все равно остается клеткой, как ее ни назови.