Коронованный наемник (СИ) - "Serpent" - Страница 178

Сегодня у Леголаса не было сил для удивления, подозрений, долгих раздумий и тревог. Он отдался течению вечера, забытому чувству спокойствия и тепла. Он почти ощущал себя дома. Да, это было неправильно. Быть может, опасно. А может, даже недостойно. Но и на это душевных сил не осталось. Придет новый день, отрезвляя его, возвращая здравый смысл и необходимость принимать какие-то решения и печься о своей дальнейшей судьбе. Но это будет завтра. А сегодня Леголасу хотелось бездумно и весело развлекать хохочущую Камрин байками из своей богатой событиями биографии, пить ядреный орочий самогон и смотреть в глаза Гвадала, сидящего напротив. У того тоже понемногу развязался язык, и вскоре бывшие лихолесцы уже наперебой вспоминали битвы, где обоим довелось побывать, и чудачества других народов, поразившие обоих. Совсем недавно эти воспоминания были бы тягостны Леголасу, будто разговоры об усопших, погребальные песни над могилой своего вчерашнего дня. А сейчас цепи памяти разматывались легко и бестревожно, словно принц впервые поверил, что жизнь готова продолжаться и даже дарить ему какие-то новые, нежданные радости.

Все, что прежде было сложным, сегодня казалось ему простым и не заслуживающим бесполезного самокопания, а загадочная фигура Сармагата утратила свой грозный и таинственный ореол. Вероятно, нужно было задать какие-то важные вопросы, над которыми он бился не один месяц, и, пожалуй, Сармагат ответил бы на них. Но в будущее лихолесцу сегодня смотреть не хотелось. Впервые за долгое время прошлое не причиняло боли, настоящее не стискивало сердца тугими оковами безысходности, и Леголас упивался этим кратким душевным покоем, будто отогревшийся путник, не желающий распахивать дверь натопленной хижины, за которой простирается безжизненная ледяная степь.

Лихолесец плохо представлял, который уже был час, когда Камрин пожелала сотрапезникам доброй ночи и ушла, оставив Леголаса и Сармагата наедине. Повисла недолгая и необременительная тишина, а потом принц поднял на вождя глаза:

- Неужели ты все это время был так близко?

- Нет, – спокойно отозвался Сармагат, – это укрытие появилось у меня лишь в последние годы. Я живу в горах с моим кланом, туда я, вероятно, и вернусь, когда все закончится.

- Все закончится… – пробормотал Леголас, – а тебя ждет кто-нибудь? – вдруг спросил он, поддавшись какому-то трудно объяснимому порыву.

- Меня ждут мои соплеменники, – сдержанно ответил орк.

Принц покачал головой:

- Я не об этом, Гвадал. Прости, я знаю, что лезу не в свои дела. Но между тобой и леди Камрин…

- Вот и не лезь, – оборвал его вождь, и в его голосе ощутимо повеяло холодом, – и не называй меня Гвадалом.

Принц ощутил, как меж ним и орком вдруг возникла незримая стена, отгораживающая от него прежнего Гвадала, уже успевшего прорваться в кольцо его вынужденного одиночества, и это всколыхнуло в нем неожиданную злость:

- Я буду называть тебя тем, кем ты всегда был для меня, – отрезал Леголас, вспыхивая, – а цепляться к именам и притворяться, что Гвадала не существовало – это ребячество.

Ноздри орка дрогнули, на дне глаз зажегся гневный огонек:

- Замолчи, мальчишка. Ты ничего обо мне не знаешь.

- Вот как? Тебе не нравятся мои слова? – Леголас подался вперед, – тогда скажу иначе. Это трусость.

Секунду орк сидел неподвижно, а потом с ревом вскочил на ноги, одной рукой хватая принца за горло и, словно ребенка, вздергивая на ноги. Леголас уже изготовился отразить удар, когда Сармагат вдруг разжал пальцы, роняя его обратно в кресло, и сам тоже тяжело опустился на прежнее место.

- Ты прав, – коротко и тускло обронил он, – это трусость. Но ты не понимаешь. Приходит время, когда тебе нужно либо принять своего орка окончательно, либо постепенно сойти с ума от бесконечных внутренних раздоров. Но Гвадал отказывается уходить. Долгие годы он не давал о себе знать, я почти забыл о нем. Но я поторопился. Он жив и порой напоминает о себе. Не скрою, иногда… весьма кстати. Но, однажды пережив войну в самом себе, страшно пережить ее снова.

Леголас, успевший было пожалеть, что нарушил своей бесцеремонностью мирное течение вечера, взволнованно нахмурился:

- То есть, где-то внутри эльф все равно остается. Как ты ощущаешь его?

Сармагат долго молчал, глядя в огонь. Потом медленно повернул голову к собеседнику:

- Недавно я ранил Камрин из арбалета. Случайно. Я не узнал ее, ослепленный бешенством. Рана была почти смертельна. Ей мог помочь только эльфийский целитель, но до Тон-Гарта было далеко, Камрин бы просто истекла кровью еще на полпути. Я не знаю, на что я в тот миг рассчитывал. Но я был в отчаянии и попытался остановить кровь так, как делал это прежде. Двадцать пять лет я не вспоминал целительских напевов, но слова сами родились в памяти, будто я произносил их каждый день. У меня получилось, Леголас. И я довез Тугхаш живой. Я едва не умер той ночью, орк мстил эльфу. Но с той ночи Гвадал чаще прорывается во мне. То в жесте, то просто во сне. Он будто снова уверовал в свое право на жизнь. И это пугает меня.

«Тугхаш, – подумал Леголас, и в памяти сама собой всплыла темная трапезная в рыцарском штабе, – шпион человечьей крови в стане врага. Имя орочье, смешное, словно уголек из камина выпал… Так вот, о ком толковал Гослин…»

- Что значит «Тугхаш»? – тихо спросил лихолесец, снова готовый к взрыву ярости. Но Сармагат ровно ответил:

- «Последний Огонек».

Леголас запнулся, но все равно невольно добавил:

- Она так тебе дорога?

- Она – единственное в моей жизни, что имеет настоящий смысл. Хотя, чтоб понять это, мне пришлось едва не потерять ее, – так же сдержанно, но искренне пояснил Сармагат, глядя в огонь.

Принц замолчал, ощутив, что снова что-то упускает. Что за странные отношения связывали Гвадала и многоликую сестру мятежника Йолафа? Он не мог ошибиться, глядя в ее глаза, устремленные на орочьего вождя. Никто не ошибся бы… Так кем она была? Возлюбленной? Шпионкой? Или он вовсе ничего не смыслит в человеческих чувствах? А Сармагат словно услышал его мысли. Не отводя глаз от камина, он спокойно проговорил:

- Тебе это все кажется абсурдом? Или же я выгляжу слепым влюбленным олухом?

Леголас молчал. И орк усмехнулся:

- Молчишь… Спрашивай, не стесняйся. Ты и так уже достаточно выспросил. Я знаю, что Тугхаш шпионила для Йолафа, знаю, что это они вдвоем организовали похищение свитка. Она очень любит Эрсилию, глупо было предполагать, что она не попытается спасти ее в обход моих планов. Я никогда не ожидал от нее покорности, это не в ее характере. И все равно неизменно закрывал глаза на любые ее интриги. Я сам виноват во всех своих недосмотрах, просчетах и промахах. Чувства к Тугхаш всегда подводили меня. Ведь она меня любит. Любит, несмотря ни на что. Леголас, мы все так жаждем любить… Пишем о любви стихи, поем о ней баллады… А на поверку оказывается, что мы намного сильнее хотим быть любимыми, словно только это дает нам веру, что наша жизнь оправдана.

Усмешка вождя окрасилась горьковатой нежностью:

- Какая забавная штука судьба. Почти шесть тысяч лет в эльфийской шкуре я был неуязвим для женских чар. Все ждал, что произойдет чудо. И вот, оно произошло. Только теперь я могу предложить своей избраннице лишь топорную рожу да скверный нрав.

- Камрин знает, что ты… не орк по крови? – Леголас осознавал, что нужно прекратить эти расспросы. Но непреодолимое болезненное любопытство толкало вперед, и он не мог объяснить самому себе, что движет им: интерес к этим непостижимым для него отношениям или же мучительное желание поверить, что и после этого страшного виража судьбы все еще есть, чего желать и на что надеяться.

- Она узнала совсем недавно, – ответил вождь, – именно это делает ее такой особенной, отличной от других. Она приняла меня Сармагатом, не зная о Гвадале и не ища во мне его следов.

Леголас ощутил, как сердце пропустило удар:

- Других? Каких… других?

Вождь улыбнулся, и на сей раз это была теплая эльфийская улыбка: